Я погибший человек. Жизнь для меня кончена. То, что предстоит мне впереди, то не жизнь, я хотел бы сейчас две вещи: умереть самому, сейчас, а этот дневник пусть прочла бы мама. Пусть она прокляла бы меня, грязное, бесчувственное и лицемерное животное, пусть бы отреклась от меня – я слишком пал, слишком.
Что будет дальше? Неужели смерть не возьмет меня? Но я хотел бы быстрой, не мучительной смерти, не голодной, что стала кровавым призраком так близко впереди.
Такая тоска, совестно, жалко смотреть на Иру (его младшая сестра, пережившая блокаду. – Авт.)<…> Неужели я покончу с собой, неужели?
Есть! Еды!» [1].
Подросток описывает, по сути, потерю прежних светлых идеалов и моральных принципов, которым раньше с энтузиазмом служил, и как будто спускается вниз по «кругам ада», как в «Божественной комедии», только сам Юра уже не созерцатель или свидетель адовых мук, как Данте, а непосредственный участник этой мистерии. С первых записей, начиная с 22 июня по начало января 1942 г., сколько длились его записи, возникло в нем это предчувствие ада, который порабощал его, и, казалось бы, уже не вырваться из его пут человеку. И вдруг – возрождение! «Сегодня я в первый раз за много уже дней принес домой полностью все конфеты, выкупленные в столовой, делюсь с Ирой и мамой хлебом, хотя иной раз еще украдкой стяну крошку. Я почувствовал к себе такое теплое обращение от мамы и Иры, когда они взяли и отделили мне от своих конфеток: мама – четверть конфетки (впрочем, потом опять взяла себе), а Ира – половину конфетки за то, что я ходил за пряниками и конфетами и лепешками из дуранды в столовую, что я чуть было не расплакался. Это люди, те люди, которых я так обманывал раньше и которые знают теперь про мои прошлые обманы!» Все это не свидетельство ли того, что та великая культура, в которой Юра был воспитан и воспринимал себя как ее часть, столь мощно способна сопротивляться ужасу жизни и не дать человеку окончательно утратить идеалы и потерять совесть.
Представим себе двух школьных друзей, Андрея и Ваню, случайно встретившихся где-то в середине осени 41-го на Невском и по сигналу воздушной тревоги забежавших в ближайшее бомбоубежище.
Ваня, оправляя сумку и противогаз:
– Прежняя мирная жизнь сформировала мое, такое теперь неуместное, представление об истинной иерархии ценностей. Понятно, что главная ценность – сам человек. Но, по-видимому, существует некая иерархия – глубокая, общечеловеческая, – которая как невидимый ствол держит социальный мир, не давая ему рухнуть окончательно.
Андрей:
– И какая же это иерархия?
– Ты будешь смеяться.
– Да ну, что ты, Ваня!
– Я взял ее у Данте: наверху отроковицы, вроде Беатриче (Биче), сюда же относятся Наташа Ростова, Нина у Лермонтова в его «Сказке для детей», ну и т. д.; ниже – дети; потом – женщины детородного возраста; далее – подростки, юноши, допустим, мы с тобой; еще ниже – пожилые, грубо говоря, старики; а в самом низу – мужики.
– Я так понимаю, «мужики» не самые плохие.
– Да, вот именно, речь не о критериях «плохой – хороший», а о критерии долженствования, как у Иммануила Канта, немецкого философа. Потому мне понятно раскаянье Андрея Болконского перед смертью: он понял, что был неправ, упрекая Наташу в измене. Он не имел права требовать от нее чего-то должного. Все, что она делает, она делает добровольно. И так – по всем уровням иерархии. Низшие не могут требовать от высших выполнения каких-то обязательств. Высшие могут требовать от низших, но и эти требования носят сугубо моральный характер, опять же, как у того же немца, Канта.
Андрей:
– Я получил эваколист.
– Да-а, хорошо, а я записался в группу самозащиты МПВО – тушить на крышах «зажигалки», вот добираюсь до места сбора! Опаздываю!
– Пойдем вместе! Да, брат, теперь что прикажут, то и будешь делать.
– Я думаю, Андрюша, своя инициатива тоже очень и очень важна!
Людей, охваченных заботой о Родине и родном городе (селе, деревне), было большинство. Здесь-то и надо искать источник макроструктурных трансформаций. Известно крылатое выражение: «Люди сами творят историю!» Социальное творчество включает не только упорядочение (переход от хаоса к порядку), но и хаотизацию, когда наблюдается игра случайностей. Задача руководства – подхватить новую инициативу снизу, сделать ее массовой, направить в нужное русло.
Сложность в понимании отбора как «механизма» самоорганизации заключается в точном исследовании способов возникновения новых возможных диссипативных структур (упорядоченных или неупорядоченных). Упорядоченная структура является результатом кооперативного эффекта, который есть не что иное, как когерентное (самосогласованное) взаимодействие элементов системы (людей). Кажется, так все просто – сплотить, организовать, воодушевить, наконец, приказать и заставить силой «идти в ногу», быть всем как единое целое. Разрыв устойчивой корреляции между управлением и самоорганизацией в начале войны привел к тому, что старая система управления пришла в негодность, оставалась единственная надежда на самоорганизацию, на самосогласованность масс – «Авось вынесет»!
После революции 1917 г. страна и город уже переживали сложные кризисные ситуации, связанные с изоляцией, военным положением, введением разного рода мобилизационных режимов, поэтому сформировался богатый опыт адаптации к экстремальным условиям как у индивидов, так и у социальных групп, институтов, включая город и страну в целом. Быстро воспроизвелась опробованная уже ценностная структура с ее жесткими неукоснительными приоритетами. При этом советская идеология оказалась достаточно пластичной, поскольку была антизападной только в антибуржуазном, антифашистском и антинацистском смысле. Другие проявления враждебности по отношению к западной или иной цивилизации, а тем более к нациям или расам, отсутствовали. Несмотря на период репрессий 30-х гг., город сохранил значительный культурный слой интеллигенции, людей типа Д. С. Лихачева, Д. Д. Шостаковича и Ольги Берггольц. Кроме «стальной руки» партийно-государственного контроля существовал еще один механизм контроля, ставший самоконтролем, – совесть и долг. Идеал защитника Родины требовал жертвы, и вся культурная мощь культурной столицы была обращена с призывом к такой жертве. Людей нельзя было оставлять в одиночестве с бедой: беда общая – и жертва общая. Скоро появился еще один враг – голод, погружающий человека в замкнутость существования, и не только голод – еще холод и отсутствие освещения. Но «сработали» общинность, соборность, непритязательность к материальным невзгодам и своеобразное отношение к «превратностям жизни», по критическому замечанию П. Я. Чаадаева, свойственные русскому национальному характеру. Выстояли. Победили.
Из рассказов Алексея Макаровича Зобова (мой дедушка. – М. З.): «Наша танковая бригада 2-й ударной армии заходила в город зимой 44-го с юга. Я был уже в звании старшего лейтенанта. Ребята радостные: освободители-герои как-никак. Увидели горстки людей, встречавших нас где-то на Московском проспекте, сейчас не вспомню где. Зима. Быстро темнело. Не сразу мы увидели состояние ленинградцев; они приветствовали нас, но нам показалось сначала смешно как-то – покачивались, нескладно. Когда мы близко подошли к ним – одни женщины, то и настроение у нас резко поменялось: меня сдавил стыд, стало больно и жалко их до слез. Стыдно было чувствовать себя героем, героями были они – кожа да кости на лице, у женщин глаза темные, глубоко запавшие. Солдаты плакали. Какое там веселье? В казарме, особо не сговариваясь, присудили строго половину своего пайка отдавать ленинградцам».
Как показывают исследования не только социальных, но и сложных природных, биологических самоорганизующихся систем, их направленность к усложнению (в ходе иерархизации) или к упрощению (в процессе деиерархизации) обусловлена стремлением к достижению устойчивости по отношению к возможным «вызовам» со стороны окружающей среды. Закон отношений внутреннего взаимодействия в системе с ее внешним взаимодействием со средой определяет тот принцип устойчивости, «на основании которого делается отбор из множества возможных бифуркационных структур наиболее устойчивой в данной среде» [2, с. 501–504]. Здесь требуется пояснение. Принцип устойчивости (селектор, по В. П. Бранскому), которым «руководствуется» процесс отбора, есть один из способов «ответа» на «вызов», один из «запомненных случайных выборов» (выражение Д. С. Чернавского [3]) – результатов действия отбора в прошлом – важнейший элемент обратной связи, положительной (связанной с странными аттракторами) или отрицательной (связанной с простыми аттракторами). «Ответ» социальной системы выражен, как правило, в «потребностях», которые формируют внутреннее (в виде культурных памятников, корпуса знаний, идеалов, образцов морали и искусства) напряжение или, лучше сказать, направление, которое и выступает как принцип отбора (селектор). Как фактор информационной природы селектор представляет собой набор образцов структур, наиболее устойчивых в том или ином наборе условий. Селектор реализуется через самоорганизацию, т. е. через последовательность взаимодействий внутри системы, оказавшихся наиболее жизнеспособными в период флуктуаций (пертурбаций). «Неудачные выборы» элиминируются (устраняются) отбором, а «удачные» (оставшиеся результаты) сохраняют в памяти системы значение «принципа устойчивости». В социуме он приобретает форму идеала, образца, руководящего принципа действия, созданного на основе «удачных» способов жизнедеятельности в какой-либо сфере деятельности и в ту или иную историческую эпоху. Оттого столь важна память о блокадном Ленинграде, о людях, не сломленных великой бедой, о тех открытиях, которые оплачены ценой жизни и здоровья, и о том сложном противоречии, когда управлять фатальным течением событий почти невозможно, но надо во что бы то ни стало попытаться выбрать определенное направление действий, которое смогло бы воодушевить людей, объединенных великой идеей и одной целью.