менным, как и крепкой до изумления малиновой и перцовой медовухой, а смешливые девки-подавальщицы были, как на подбор, одна другой краше. И это еще не всё. На каждый накрытый для гостей-моряков стол в «Летучей рыбе» всегда ставили бесплатную миску с нарезанными лимонами, одним из лучших средств против «красной слюны». Квашеная капуста с брусникой или моченая клюква обходились бы корчмарю куда дешевле, чем эта заморская редкость, но тут он, сам бывший мореход, с расходами не считался.
У входа в харчевню капитана и остальных уже нетерпеливо поджидали Полуд, Абахай, Новик и Мель. Все четверо тоже всласть набродились по рынку – и, как и товарищи, успели понаделать покупок в торговых рядах.
Тяжелая дверь знакомо заскрипела, распахиваясь перед Садко. Порог просторной полутемной трапезной, наполненной гулом голосов, смехом, стуком посуды и дразнящими запахами жареного мяса и чеснока, капитан переступил первым. Следом в харчевню, продолжая весело переговариваться на ходу, гурьбой ввалились прочие мореходы с «Соколика».
Зал был забит чуть ли не до отказа, как Садко и опасался – «Летучая рыба» никогда по вечерам не пустовала. Ярко горели свечи, отбрасывая желтые круги на столешницы, заставленные снедью и кувшинами с вином, по бревенчатым стенам и резным балкам потолка прыгали вытянутые тени от голов и плеч – человеческих и диволюдских. Рокотал бубен, заливалась жалейка да гудел смык. В одном углу хмельные голоса вразнобой тянули что-то душевное про синие очи да белую березоньку, в другом, на северном языке – про троллиху, влюбившуюся в красавца-рыцаря и сулящую бедолаге богатые подарки, ежели он ее в жены возьмет. Между столами сновали с мисками и кружками девицы-подавальщицы. Перешучивались задорно с посетителями и заодно успевали звонко хлопать по чересчур игривым мужским рукам, тянущимся куда не надо.
– Ой, кто к нам пожаловал, батюшки-светы! Садко, да ты ли это?!
Обернувшаяся на скрип двери бойкая молоденькая девчонка в нарядной льняной рубахе и красно-синей юбке-плахте брякнула на лавку поднос с пустой посудой и, звеня монистами, вихрем подлетела к капитану «Сокола». Не стесняясь ни его товарищей, ни заухмылявшихся гуляк за столами, радостно повисла у Садко на шее и чмокнула гусляра-новеградца в бороду.
– Я самый, – приобнял капитан чернокосую красотку, с удовольствием целуя ее в ответ в тугую свежую щеку. – Всё хорошеешь, Даринка, цветешь, как яблонька! Местечко свободное для дюжины оголодавших мореходов найдется? А то, вижу, у вас нынче, как и всегда, присесть некуда.
– Для тебя и для твоих молодцов-удальцов – как не найтись? – Даринка лукаво стрельнула глазами в сторону восхищенно уставившихся на нее Абахая с Каратаном. – Расстараемся. Только, чур, уговор – потом на гуслях сыграешь? Стосковалась душа по твоим песням! Почитай ведь больше года ты у нас не бывал…
– Для такой красы ненаглядной хоть всю ночь играть буду, пока струны не лопнут! – пообещал Садко, поправляя на плече ремень гуслей. – Дядька Сушила как, поздорову ли?
– Поздорову, – Даринка ловко наклонилась, подхватывая поднос, и на высокой груди снова звякнули мониста. – Сейчас у него человек посадника сидит, а как разговор закончат, скажу хозяину про вас, он обрадуется… Покуда проходите, располагайтесь – вон у стены как раз стол освободился. Заказывать чего будете?
– Да всё, что есть в печи, на стол мечи! – рассмеялся Садко. – И вина лучшего не забудь, милая. Хотя у вас плохого не держат.
– Вина сейчас принесу, красного да белого, – повела плечиком Даринка. – И сыру с оливками солеными. А там скорым часом и уха поспеет, и мясо по-кавкасийски, и севрюга по-ольшански, и всё прочее!
Копуш среди прислуги в «Летучей рыбе» не водилось, и стол, за которым уютно устроились капитан с товарищами, быстро заполнился закусками и кувшинами. Разлили по первой, разгонной – и выпили для начала за ветер удачи да за хорошую волну, чтобы помогало всегда «Соколику» в пути и то и другое.
Садко, цапнув горсть оливок, в ожидании ухи и жаркого потихоньку рассматривал жующих, чокающихся и хохочущих гуляк за соседними столами. Безалаберную суматоху и шум портовых харчевен он, не в пример Витославу, любил: каких только занятных нечаянных встреч у их очагов не случается – и каких только песен да баек в таких местах не понаслушаешься! Да и знакомства с веселящимися купцами часто хорошим барышом оборачивались.
Народ в «Летучей рыбе» собрался, как всегда, разномастный. Больше всего было моряков и торговцев, одетых по-славийски, но хватало и иноземцев. Кроме северян, догорланивших песню про троллиху и заказавших еще жбан пива, обнаружилась в зале троица южан в клетчатых бурнусах. Рядом с ними расправлялись с жареным гусем крепкие чернявые парни в широких цветных шароварах, вышитых безрукавках и повязанных набекрень косынках. А вон, на лавке напротив, нянчит кружку какой-то темнокожий диволюд с сомовьими усами – и тут же раскатисто храпит, уронив голову в миску с холодцом, кто-то мохнатый. Соседи-люди на него никакого внимания не обращали – эка невидаль, пускай себе отдыхает болезный.
– Капитан, смотри! – потянувшись к Садко через стол, затеребил Нума новеградца за рукав.
– Ох ты! – Милослав тоже оторвался от тарелки и чуть колбасой не поперхнулся. – Ангамане, чтоб мне утонуть на мелком месте! Радята, тебе впору в ведуны подаваться – вот так встречу Руфу напророчил!..
По лестнице, что вела из обеденного зала в верхние горницы, спускались двое псоглавцев, одетых в легкие синие набедренники. Оба – такие же здоровяки, как Руф, но отличались на вид от морехода с острова Никоверан они сильно. Да и не диво: принадлежали эти его сородичи-земляки совсем к другому племени.
У Руфа вытянутая вперед морда смахивала на волчью. Уши были заостренными, густые пучки серо-черной шерсти, росшие на щеках и спускавшиеся до плеч, он скреплял на концах медными зажимами, а длинные волосы на голове зачесывал назад и собирал в хвост. Силища плечистого могучего псоглавца не переставала удивлять Садко и его товарищей, но оба Руфовых земляка были сложены еще тяжелее, крепче и мощнее. Короткие морды, широкие и массивные челюсти, висячие маленькие уши, а гладкая иссиня-черная шерсть на мордах и мускулистых телах – в подпалинах. То ли рыжих, то ли светло-бурых, издали да при свечах не разберешь. Доходящие до лопаток смоляные гривы за ушами заплетены в тонкие косички и перевиты пестрыми нитями бус, а на лбах, над бровями, у обоих был нарисован золотой краской круг с расходящимися в стороны рогами. Руф носил на груди амулет с тем же символом – двурогой головой Золотого Быка-Солнца.
На юго-восточных островах живут разные племена псоглавцев, и самое могущественное, богатое и воинственное – ангамане. Или анги, как именуют их для краткости. Именно они объединили родной архипелаг в империю, тоже получившую, само собой, название Ангаманской. Несколько столетий назад перешел под ее руку и остров Никоверан, откуда Руф был родом.
Псоглавец и сам уже заметил ангов – даже раньше, чем Милослав подал голос. Точнее, сперва учуял, с силой втянув носом воздух, а потом медленно, словно себе не веря, повернул в их сторону голову. Приподнялся со скамьи – и застыл, так и впившись в сородичей глазами. Кончики ушей у него напряглись, разом встав торчком, и Руф принялся неторопливо вылезать из-за стола.
Оба пегих человека-пса, успевшие спуститься в зал, тоже увидели пробирающегося к ним сквозь толпу Руфа. На миг у Садко в груди захолодело от тревоги за товарища: а если эти трое зубастых здоровил сейчас, чего доброго, возьмут да сцепятся? Капитан слыхал, что никоверяне с ангами меж собой вроде ладят неплохо, но кто их знает, вдруг псоглавцы припомнят здесь, вдали от родных краев, друг дружке прадедовские распри?.. Ведь не прочтешь же ничего толком по этим мордам – и не разберешь, что у них на уме…
– Ох, лишь бы без драки обошлось… – стиснул в могучем кулаке пустую чарку Полуд, которого обожгла та же мысль.
Тот анг, что был повыше, шагнул к никоверянину первым, и у капитана сразу отлегло от души. У всех его товарищей – тоже, судя по тому, как разгладились их лица. Псоглавцы церемонно потерлись щеками, и Садко поймал себя на том, как забавно, на человеческий взгляд, это смотрится. Хотя – чего забавного? Не он ли недавно Даринку в щечку целовал? А Руф тем временем что-то прорычал и коротко поклонился собратьям, наклонившим учтиво в ответ большелобые головы.
– Наш Руф и точно что везунчик. За семью морями земляков встретил, да еще, видать, неплохих ребят, – пробормотал Бану. – Не оставляет его удачей Золотой Бык.
Садко подумал о том же самом, глядя, как сородичи забрасывают растерянного и радостного псоглавца вопросами на своем урчаще-лающем языке. А еще у капитана аж внутри екнуло: до чего же, наверное, истосковался Руф по родине, хотя виду не подает… На «Соколе» никоверянина приняли как своего, и он щедро платил новым товарищам доверием и дружбой. Но все-таки, должно быть, Руфу порой до того одиноко делается вдали от дома и соплеменников, что на луну выть охота. На родимой-то стороне, где тебя в колыбели качали, и горелая корка – слаще пряника, а на чужбине и мед полынью отзывается да горло дерет…
Уж кто-кто, а ты, Садко Новеградский, бывший пленник морского царя, знаешь об этом не понаслышке… Капитан решительно потянулся за кувшином, плеснул себе еще вина и, подняв чарку, произнес:
– Выпьем за Руфа. И за то, чтобы все мы из странствий дальних без помех домой возвращались! Хоть с края света, хоть со дна морского!
Предложение капитана все дружно одобрили, а там подоспела и уха: янтарная, дымящаяся, прямо с огня. Даринка вместе с еще одной подавальщицей, пухленькой белокурой синеглазкой, принялись споро, в четыре руки, разливать ее по мискам.
– Каким это ветром к вам ангов занесло? – спросил у девчонки Садко.
– А они второй день подряд к нам наведываются, с купцами городскими сделки обговаривают, – охотно пояснила Даринка, покосившись через плечо на оживленно беседующих у лестницы псоглавцев. – Сушила Мокеич сказал, привезли на продажу сандаловое да розовое дерево, жемчуг и кость черепаховую. Договор с посадником уже подписали, что в Ольше лавку откроют. Ой, да это еще что! С ними же девушки приехали, псоглавицы! Две сейчас наверху как раз сидят. Боевые да грозные с виду, а волосы в косы убирают совсем как наши молодки… и обе чудно этак в простыни цветные замотаны! Накидка не накидка, платье не платье, но красиво!