Пара-тройка рыл за столом угодливо загоготала, однако остальные настороженно молчали, шкурой чувствуя, что дело стремительно катится к чему-то нехорошему. Милослав, возвышавшийся на шаг позади капитана, шумно задышал-засопел, но Садко на ядовитую подначку Чилиги не повелся, лишь хмыкнул в ответ. Торгаш по его песням всегда прохаживался – дескать, толковые купцы за амбарными книгами и счётами-абаками дни да ночи проводят, а не на пустячки глупые время растрачивают в ущерб делам. Это было обидно. У любого душа огнем гореть начинает, когда в нее плюют да топчутся подкованными сапогами по дорогому и заветному. Однако глумливые и насквозь несправедливые слова «дружок нечисти» резанули сейчас Садко по сердцу куда острее.
Вот же гадина… Именно Чилига пустил три года назад по Новеграду эти поганые сплетни о новоиспеченном капитане «Сокола». Поверили им многие… даже те, вместе с кем Садко съел не один пуд морской соли. Мол, дыма без огня не бывает… А располагать к себе людей и втираться к ним в доверие Бурбело всегда умел. Не хуже, чем Товит с его колдовскими амулетами. Недаром же перед отплытием с зачарованного острова Милослав тоже торгаша вспомнил: «Эх, похож этот Товит на одного нашего общего знакомца из Новеграда, не находишь?..»
– Гусли, само собой, при мне, сыграю для тебя плясовую, коли заскучал, – усмехнулся Садко еще шире, приглаживая кудри. – Я-то, может, и скоморох, да в своих песнях родные края помоями не поливаю! Это ты, мразь двоедушная, полощешь тут поганым языком Русь да плачешься, как тебе, умнику, среди дураков жить тяжко! А раз уж мы про нечисть беседу завели, расскажи лучше, чего с китежанами и с княжьими ратниками не поделил? На клад какой заклятый, что ли, лапу хотел наложить, да тебя Охотники задом в лужу усадили?
– Откуда знаешь-то про китежан да про остальное? – перебил новеградца Гаврила, так весь и вскинувшись. Глаза верзилы бегали туда-сюда, будто ждал он чего-то.
– А вы бы с хозяином погромче орали за выпивкой, добрый молодец! – пробасил Милослав, делая шаг вперед. – Глядишь, и не то бы еще на всю харчевню разболтали!
Краем глаза Садко заметил, что к столу Чилиги начал кучно подтягиваться народ, прислушиваясь к их перебранке. А Гаврила с купцом быстро, зло и как-то непонятно переглянулись, и капитан окончательно уверился, глядя на обоих: утопи меня водяной, да ведь они не пьяные! Остальные люди торгаша – те да, налились вином изрядно, сидят багровые, распаренные, как из бани. Но сам Бурбело и плечистый щеголь на удивление почти трезвые. Сколько-то чарок, само собой, за вечер они опрокинули, однако хмельная муть в глазах не плавает, языки не заплетаются… Это оба так отвальную отмечают да удачную сделку обмывают?
Ответить Чилига старому недругу ничего не успел. Плотно обступившая их толпа раздалась, пропуская торопящихся к новеградцам ребят с «Сокола». Рядом с капитаном и кормчим они молча встали, словно стена: по правую руку от Садко – насупленный Полуд и недобро оскаливший клыки на Чилигу Руф, слева от Милослава – Абахай, Новик и Нума, сзади – остальные.
– Ого, смотрю, приятели твои подоспели, вертопрах [43] скоморошный! – хохотнул Чилига, явно обрадовавшись подвернувшейся так кстати возможности перевести разговор на другое и опять броситься в бой. – Давно не встречались, Полуд! По здоровьичку ли, не кашляешь? О, и рыболюд ваш здесь… А я-то думал, вы эту тварь зеленую зажарили давно да сожрали с голодухи!
– У них, на корабле ихнем колдовском, всяких тварей хватает! – подал голос с дальнего конца стола верзила в красной рубахе. Тот самый, что выругался при виде Садко. – Вон какие страшилы, глядеть мерзко – что псоглавец зубастый, что облизьяна в кафтане!
– Сам ты обезьяна бесхвостая! – неумело огрызнулся Нума, а новеградец наконец-то и голос узнал, и в лицо как следует рассмотрел уставившегося на него исподлобья охранника Чилиги.
Узнали парня и Милослав с Полудом. Воеводу аж перекосило. В свое время этот малый, Устин, ходил под его началом корабельным ратником. А после того, как Садко сделался капитаном «Сокола», верзила одним из первых начал кричать на новеградских улицах, что купец-гусляр связался с морской нечистой силой и душу ей продал.
– Прикуси язык, Устяшка! – резко бросил Полуд, а по сердцу Садко опять точно ножом полоснуло. Ведь неплохой же вроде парень был, через столько переделок вместе прошли в те годы, когда ходили торговой флотилией в южные и северные моря… и разве Устинова вина в том, что даже храбрые до отчаянности люди часто боятся странного да непонятного хуже погибели?
– Вот, значит, у кого ты теперь служишь, – с горечью произнес капитан «Сокола». – Хорошего же хозяина себе нашел…
– Уж получше тебя! – выплюнул Устин. – Правду сказал Чилига Евсеич: диволюды да нечисть тебе дороже прежних товарищей стали, срамота глядеть!
– Да оно бы и ничего, если тварей этих диких умный человек для дела использует, к выгоде своей, – глаза у Чилиги опять вдруг прищурились и холодно блеснули. – Всё одно как меч или лопату. А обниматься с нечистью да с диволюдами и дружбу с ними водить, за один стол с ними садиться – вот это и вправду мерзость… Что ж, на Руси народец добренький, сердобольный да на головушку скорбный, разницы меж золотом и дерьмом не видит. Тем и погубит Русь когда-нибудь! И поделом ей будет!..
Зря он это ляпнул. И насчет Руси, которую опять вдруг начал оскорблениями осыпать, и насчет диволюдов. Видать, позабыл торгаш в пылу перебранки, что за город Ольша, и совсем вылетело у него из головы, что в «Летучей рыбе» нынче не одни люди собрались.
Народ, сгрудившийся вокруг, нестройно и глухо зашумел: мол, чего эта спесивая рожа себе позволяет? Садко услышал за спиной сдавленный взрык кого-то из ангов, Руф тоже ощерил клычищи по самые десны. А самому капитану снова сжало горло бешенство. Однако прежде, чем стиснувший кулаки новеградец рванулся к Чилиге, сзади громыхнула створка двери и раздался знакомый стук.
Топ! – и в зале мигом, как по волшебству, стало тише. Топ! Еще тише. Топ!
Бурбело опять поперхнулся от неожиданности, а Садко рывком обернулся, уже зная, кого сейчас наконец-то увидит. Дверь рядом с поварней, ведущая в хозяйскую горенку-боковушу, оказалась распахнута настежь, и толпа поспешно расступалась перед огромной фигурой, молча двинувшейся к бранящимся.
Хватало одного взгляда, брошенного на дядьку Сушилу, чтобы понять, почему ему еще в молодости дали странновато звучащее прозвище Морской Леший. Роста хозяин «Летучей рыбы» был воистину богатырского. Плечищи, обтянутые темно-синей рубахой, – громадные, кулачищи – пудовые. Глыба. Именно это слово каждый раз всплывало у Садко в голове при виде корчмаря. Седая окладистая борода лежала на широченной груди лопатой, грива взлохмаченных волос, когда-то русых, но давно уже тоже почти седых, спускалась ниже плеч. А увечье, полученное в бою с морскими разбойниками, только добавляло Сушиле пугающего сходства с лешим. Тогда он потерял правый глаз, но повязки на лице не носил. Через неподвижное полуприкрытое веко и бровь тянулся кривой белый шрам, спускавшийся на скулу и исчезавший в бороде.
Опирался корчмарь на тяжелый, окованный снизу железом дубовый костыль, зажав его под мышкой. Обороняясь от ушкуйников, он не только глаза лишился – левую ногу Сушиле ни лекари, ни волшебники-целители тоже спасти не смогли, и ее пришлось отнять выше колена. Приспособить для ходьбы деревяшку при таком увечье оказалось нелегко, однако назвать Сушилу калекой язык не поворачивался никак. Передвигался он на деревянной ноге на диво ловко, а с костылем, больше смахивавшим на палицу, управлялся играючи. То, что в «Летучей рыбе» всего двое вышибал, никого из ее завсегдатаев не удивляло: больше и не требовалось. Сушилу крепко уважали даже самые бесшабашные задиры-буяны и до трясовицы боялись даже самые отъявленные охальники. Рассказывали, что в той последней драке с ушкуйниками, сломав тесак о чей-то боевой топор, Морской Леший без оружия, в одиночку, с пятерыми противниками расправился, насевшими на него кучей. И Садко этому верил безоговорочно.
– Вот это дядя так дядя!.. – прошептал за спиной у капитана Ждан, а Нума лишь тихонько языком цокнул, и вовсе дар речи потеряв.
Сушила невозмутимо прошествовал через замершую толпу людей и диволюдов прямиком к Садко и Чилиге. Ступал он на своей деревяшке вразвалку, как по качающейся палубе, а костылем стучал о половицы до того грозно, словно каждым ударом вгонял в дерево по шляпку здоровенный железный гвоздь. Топ!
За Мокеевичем шел невысокий человек неприметной внешности, одетый в лазоревый кафтан, – видать, тот самый «человек посадника», о котором доложила Даринка. Серые глаза незнакомца смотрели с любопытством, но холодно и отстраненно.
– Здрав будь, Садко Новеградский! – гулко, точно из бочки, грохнул корчмарь, пожимая огромной лапищей протянувшуюся ему навстречу ладонь капитана. – То-то слышу: в зале шум, а драки покуда нет… и один голос больно знакомый. Только-только из-за морей воротился, шальная душа, и уже у меня в харчевне народ булгачишь, ссору затеваешь?
Могучий хриплый бас, когда-то с легкостью перекрывавший на корабельной палубе рев ветра да грохот волн, сейчас звучал спокойно, почти ласково, но смотрел Сушила строго и тяжело, значит, недоволен.
– Этого раздорника бешеного гнать бы отсюда поганой метлой, взашей да в тычки! – ощерился Бурбело, выходя из-за стола к хозяину «Рыбы». Сытые щеки купца и так уже раскраснелись от злобы, а то, что корчмарь обратился к Садко хоть и с упреком, но по-дружески, Чилиге еще больше кровь подогрело. – Или тебе, хозяин, наплевать, что он твоих честных гостей оскорбляет да грязью поливает?! Еще руку ему, бесстыжему, жмешь!
– Да кто еще тут бесстыжий!.. – так и вздернулся на дыбы капитан «Сокола».
– Не встревай, Садко! – Сушила насупил седую бровь над здоровым глазом, а в басе бывшего морехода разом добавилось холода. – А ты, гость богатый, невинную девицу из себя не строй, я перепалку вашу слышал хорошо! Особливо твои последние слова… У нас в Ольше за такие речи, коли говорятся они в здравом уме да на трезвую голову, запросто можно зубами выбитыми поплатиться! Так что за языком-то последи, охолонись, не то тебя первого и выставлю на улицу! И подручные твои пускай это на ус намотают. Сказанное одному – для всех сказано!