– Мокро тут, – запоздало предупредил Охотник, – сапожки замараешь.
– Не беда, – с непонятной ей самой лихостью отозвалась отшельница. – Я же чародейка, пальцами щелкну, чище прежнего будут! Могу и твои заодно отчистить.
– Лады, – засмеялся китежанин и внезапно в два прыжка очутился рядом. Веселина и охнуть не успела, как оказалась у него на руках. – Смотри, не забудь, что обещала. А то что про меня яга подумает? Мало что волшбы не боится, так еще и сапоги не чищены!
Смех Веселина сдержала чудом. Наверное, она дернулась, потому что Алеша сжал руки, прижимая ее к себе.
– Тише! – шикнул он. – А то придется тебе не только обувку сушить. Глянь-ка лучше на это безобразие! Да не туда, правее.
Волшебница послушно повернула голову и тихонько ахнула. Ступа врезалась в землю со всего маху и, не выдержав удара, разлетелась на множество кусков и кусочков. Те, что побольше, вспороли ковер болотной травы и увязли в буро-желтой земле, из которой уже выступила мутная жижа. Самый большой осколок – добрая половина днища с похожим на клык куском боковины – стоял торчком, и об него остервенело точила клюв неяг-птица, судя по разбросанным вокруг перьям и окровавленным ошметкам только что закончившая трапезу. Внимания на Охотника и волшебницу хищница не обращала.
– Что ж, ступу мы нашли, – деловито произнес Алеша, – змеехвостку тоже. Что дальше?
Давить радость было жаль, но и впрямь пора было брать себя в руки и думать, как и самой выкрутиться, и Алешу с Буланко под удар яг не подставить. Подавив вздох, девушка вновь окинула взглядом изувеченный берег.
– Живьем мне ее не изловить, – честно призналась Веселина. – Тут обаянник нужен.
– Так у меня свистулька есть, – обрадовал китежанин. – Зверинщики в придачу дали, как раз обаянник и сотворил. Поймать – не штука, если ты ее, конечно, хочешь.
– Пригодится, – решила затворница. – Яге покажем, а то еще не поверит, что мы в самом деле искали. Ступу и впрямь не собрать, разве что метлу прихватить, если ты ее вытащишь.
– Сперва я вытащу тебя, – решил богатырь и замолчал. – Погоди еще маленько…
– Ты о чем?
– Это я не тебе, а Буланко.
«Не надо ждать. Давай ускачем все вместе, а эта пусть сидит, не надо ее…»
Мысль была заманчивой, но оставлять за спиной разъяренную воительницу, которая так или иначе доберется до своих сестриц и очень может быть, что наврет, причем не только про заезжего Охотника, было опрометчиво.
– Буланыш советует не возвращаться, – лошадиными мыслями Алеша с Миравой все же поделился. – Что скажешь?
– Я вернусь, – волшебница ответила сразу, без колебаний, – так надо. А вот вам с Буланко и впрямь лучше уехать. За меня не бойся, я знаю, что делаю.
– Так и я знаю, – Алеша широкими шагами пересек топкое место и поставил затворницу рядом с кустом бересклета. – Жди тут, я мигом! Потом змеехвостку поймаем и назад, к твоей подружке.
Вызволить из вязкого прибрежного ила метлу оказалось проще простого, заодно выяснилось, почему она так странно воткнулась. Прутья прутьями, но другой конец внушительного металлического древка оканчивался навершием-лепестком, острым, как хорошая бритва. Хочешь – руби, хочешь – коли. Оказавшаяся совней «метла», хоть и вонзилась с маху в речное дно, не только не обломалась, но и не затупилась. Богатырь коснулся пальцем лезвия, примерился и одним ударом снес с дюжину камышин. Рубил черный клинок отлично и, кажется, ему было все равно, кто им орудует, другое дело, что сам Алеша предпочитал меч.
Присваивать смертоносную метлу богатырь не собирался, но о ягах слишком мало знали, да и черно-серый металл мог хорошему мастеру поведать многое. Совню нужно переправить в Китеж, но попробуй скрой такую добычу, а пускать Мираву к карге в одиночестве богатырь не собирался.
В то, что затворница все еще хочет в яги, даже если прежде и собиралась, Алеша не верил, но вдруг вербовщица ее околдует или как-нибудь еще голову задурит? Наставники чуть ли не месяц потратили, втолковывая будущему Охотнику, как злонравные хитрецы обманом добывают у простаков клятвы, которые не отменишь и не обойдешь.
Выходит, вернуть метлу-то? Алеша обвел глазами протоку, и тут его осенило. Лесные жители падки на человечий хлеб, водяные – на человечьи же побрякушки, но и те и другие превыше всего ценят уважение и вежливость. Не угодливую, корыстную, а искреннюю. Перстней-запястий молодой китежанин не носил, златники за серьезную услугу предлагать неловко, но на дне кошеля обнаружился еще и золотой оберег на удачу, купленный давным-давно в Великограде. Вот и ладно!
Золото разбило сонное зеркало и кануло на дно, унося с собой старые, как леса да болота, слова. Незваный гость извинялся за потревоженную воду, желал спокойных зимних снов да светлого пробуждения, а заодно просил сберечь до поры до времени малую вещицу, за которой явится, когда снега сойдут да пролески отцветут. Не просто так явится, с гостинчиком.
Теперь оставалось ждать, и Алеша дождался: рядом словно огромная рыбина плеснула, и на поверхности, там, где исчез оберег, начал вспухать водяной пузырь. Раздуваясь, он шел рябью и вытягивался, все сильней напоминая всплывающий сундук, полупрозрачный, перевитый для верности желто-зелеными веревками увядающих водорослей. Вода в протоке казалась стоячей, не было и ветра, но «сундук» уверенно и неторопливо поплыл к Алеше. Внутри него беспокойными рыбками кружила пара листочков, и шевелил клешнями растерянный рак.
– Спасибо тебе, – от души поблагодарил водяного китежанин. – По весне вернусь… А не я, так от меня. Придут, поклонятся, скажут, мол, от Алеши-Охотника.
Невидимая рыба плеснула еще разок, мол, ясно-понятно. «Сундук» с хлюпаньем открылся, и богатырь, вытащив за хвост незадачливого рака, сунул внутрь тяжеленную «вещицу». Новоявленное хранилище с залихватским чмоканьем захлопнулось и, неспешно откочевав на самую середину протоки, ушло в глубину.
– Готово, – весело доложил богатырь возившейся со своей куколкой Мираве. – Если твоя яга спросит, скажем, что метла ее на дне, и ведь ни словечком не соврем! Кусок ступы я с собой тоже прихвачу, вдруг на слово не поверит, что разбилась.
– Может, и не поверит, – волшебница не отрывала взгляда от соломенной помощницы. – У тебя снедь какая-нибудь при себе есть?
– Проголодалась?
– Не я, Благуша, – девушка указала взглядом на свою куколку. – Я ее не кормила, чтоб не мешала с ягой говорить, а теперь разговор у нас такой пойдет, что любая помощь лишней не будет.
– Благуша, значит? – пробормотал охотник, вспоминая ползавшего по шее Буланко красного паука. – А по виду жуть жуткая.
– Благословение это матушкино и помощница моя. Без нее нам солоно прийтись может.
«Зачем к этой ехать? – слышавший все Буланыш недовольно стукнул копытом. – Лучше от нее. Поедем, поскачем, никто не догонит».
– Буланко говорит, незачем нам возвращаться. Лучше я тебя отвезу хотя бы к тем же зверинщикам, они люди славные, а сам – к яге. Так, мол, и так, тебе с ними не по пути. Ну а драться вздумает, мы отобьемся, ни избы, ни ступы у нее здесь нет.
«Отобьемся! Я с ног ее железных собью, а ты мечом!»
– Избы у нее здесь нет… – медленно повторила отшельница. – Дай слово китежское, что никому слов моих не передашь.
Душу излить Мираве хотелось, уж это-то Алеша видел, но для спокойствия волшебнице требовалось слово, дать которое богатырь не мог. Вернее, мог, зная, что нарушит, если отшельница скажет что-нибудь в самом деле важное. Китежане не вправе такое скрыть от Китежа, но не обязаны в этом налево и направо признаваться. И вообще откуда ему знать, что за тайны у Миравы? Может, от них Охотникам никакого толка, да и старшие не болтливы… Выслушают, запомнят, никто и не узнает, кто и когда вести добыл.
– Не дам я тебе слова, – буркнул Алеша. – Не могу. Я – Охотник, мое дело Белосветье от Тьмы беречь, а это не только мечом махать, но и ушки держать на макушке. Про яг мало что известно. Сила у страхолюдин немалая, а чего от них ждать, неведомо, тут каждое лыко в строку, ты уж прости.
– Спасибо, что врать не стал. Про яг, если нужно, можешь рассказать, вот про меня не надо.
– Лады, – такое слово он даст, хотя Миравиных тайн он и так бы никому не выдал. – Ты про харчи спрашивала. В сумах у меня сухари есть и зайчатина. Вяленая. Годится оно твоей Благуше?
– Ей все годится, лишь бы еда человечья была.
«Зачем зайчатину? – немедленно расстроился Буланко. – Сам ведь любишь, а этой все равно! Пусть сухари грызет!»
Вяленую зайчатину Алеша и впрямь уважал, потому и вывалил перед Миравой всю, что была. Чем и как станет эта… Благуша есть, богатырь не представлял. Рта у нее не имелось, на соломенной головенке только пара глазок поблескивала. Почему-то подумалось, что сейчас под этими глазками прорежется рот, но все оказалось куда заковыристей. Отшельница разложила на земле сухари вперемешку с мясом, вытащила куколку из кошеля, шепнула «покушай да про мое горе послушай», положила изрядно с прошлого раза выцветшую советчицу на сухари и отошла, почти отскочила.
Куколка прилипла к угощению, словно была намазана смолой. Что творилось под соломенным тельцем, китежанин, само собой, не видел, но выцветший до серости сарафанчик стал понизу розоветь и розовел, пока не обзавелся алой каймой, затем Благуша дернулась и перекатилась вправо, накрыв немалый кусок зайчатины. С мясом пошло быстрее, богатырь не успел толком удивиться, а куколка, сверкая покрасневшей почти до пояса одежкой, переползла на кучку сухарей. Там, где она только что возилась, не осталось ни крошки, зато раздался уверенный тоненький голосок.
– Ох и дел ты, доча, по глупости наделала, ну да управимся! А добрый молодец поможет…
Возвращались шагом по своим же следам. Ехать было всего-ничего, но поговорить они успели. Алеша теперь знал, считай, все, только не то, какой худ толкнул синеокую красавицу спутаться с жуткими каргами.