Выслушав его рассказ, Аля чуть заметно кивнула и вновь помощь посулила. Капитан лишь невесело улыбнулся в ответ, а про себя подумал: алконост – дивоптица морская, в подводных чертогах ей вряд ли что грозить будет, да только разве под силу такой крохе тягаться с подводным царем? Но хоть выговорился, на сердце легче стало, и потихоньку к Садко вернулась его прежняя упрямая лихость. Кручиной моря не переедешь, так что засучим-ка рукава да ввяжемся в драку, а разберемся потом!
Утром того самого дня, когда поход, если верить указаниям волшебной карты, должен был подойти к концу, из-за окоема показалась россыпь мелких островков. Поросшие буйной зеленью и высокими пальмами, они напоминали пригоршню изумрудов, небрежно разбросанных на синей скатерти. А войдя в пролив меж двумя такими островками, мореходы увидели, что их цепочка замкнута в широкое кольцо. Темно-сапфировая, искрящаяся на солнце вода внутри лагуны была на диво спокойной, как в тихом озере, легкий ветерок ее почти не морщил, зато в самой середине волны яростно пенились и вскипали белыми бурунами. Там ведьминым котлом клокотал огромный водоворот, а вокруг него, в полосе гладкой, будто зеркало, воды, скованной волшебным штилем, неподвижно застыло еще одно кольцо – из кораблей.
Их было, навскидку, больше двух десятков – парусников и галер с самых разных концов Белосветья, теснившихся здесь почти как у пристани в Ольше. Садко, приложив ладонь к глазам, удивленно нахмурился: неужто вокруг водоворота так мелко, что якоря достают до дна? Но тут же понял: корабли стоят вовсе не на якорях. «Соколик», словно повинуясь чьему-то безмолвному приказу, сам развернулся левым бортом, огибая застывший перед ним строй судов, выбрал в этой толчее свободное местечко, осторожно туда протиснулся – и замер, а парус-самодув на его мачте разом обвис.
– Шишига меня утопи! – пробормотал Полуд, разглядывая соседей по этой странной стоянке. – Кого тут только нет!
Собрались в лагуне сплошь иноземцы – ни одной русской ладьи. Слева покачивался на воде северный дреки на шестнадцать скамей, с резной драконьей головой на штевне и красными щитами вдоль бортов. Хлопотавшие на его палубе светловолосые крепкие парни тут же побросали свои дела и с любопытством уставились на «Сокол». Один даже крикнул что-то мореходам-русичам, приветственно махнув рукой. А с правого борта в соседях оказалась какая-то совсем неведомая и непонятная плавучая диковина.
– Никак плот? – изумленно пробасил Милослав. – Ну и отчаянные же ребята – на такой хреновине в открытое море пуститься!
Это и правда был большущий плот, связанный из девяти толстых бревен: самое громадное, длиной в десяток саженей, – посередке, остальные покороче. Нос «хреновины» выдавался вперед тупым углом, палубу покрывал бамбуковый настил, ближе к корме, оснащенной длинным рулевым веслом, – низенькая хижина, тоже из бамбука. Перед хижиной – двуногая мачта с красным приспущенным прямоугольным парусом. Ветерок, гулявший над лагуной, лениво его пузырил, и было видно, что изображено на парусе ястребиное, сухощавое мужское лицо с острыми чертами и сросшимися бровями. Диковинно выглядели и моряки, выбравшиеся из хижины поглазеть на «Соколика». Все – меднокожие, с черными волосами ниже плеч, в пестрых набедренных повязках и головных уборах из перьев.
– Это их всех… тоже на пир позвали? – сумрачно уронил Полуд.
– Выходит, так, – отозвался Садко. – А мы, видать, одними из самых последних заявились. Остальные гости наверняка уже, где надо… Ну, на дне…
Новеградец кивнул в сторону водоворота. Именно там, где он был обозначен на «живой» карте светящимся голубым пятном, и обрывалась алая черта, день за днем отмечавшая курс «Соколика».
– Ты прямо сейчас туда собрался? – поймал Милослав взгляд капитана.
– А чего тянуть? – усмехнулся тот. – Всё готово. Небось хозяева уже заждались – и двери мне честь честью отворят, и в горницы проводят!
– Утешил… – сердито хмыкнул кормчий.
Еще во время плаванья он, мастер на все руки, сколотил для друга из прихваченных в Ольше сосновых досок легкий верткий плотик. Совсем небольшой – только-только одному человеку поместиться, выпрямившись в полный рост и широко расставив ноги. Не Белобог весть что, но всё лучше хлипкой кипарисовой досочки, на которой Садко пустился когда-то в штормовое море – и угодил в первый раз к морскому царю в гости.
Плотик Милослав с Полудом спустили на воду на канатах, а Мель закрепил на борту «Сокола» веревочную лестницу.
– Может, не стоит тебе всё же в одиночку туда? – кормчий положил руку на плечо капитану и пристально вгляделся в его лицо, будто искал там… сомнения? страх?
– Давай моё с тобой поплывет? – подал голос ихтифай. – Брать гарпун – и твоё охранять!
– Сказал же, друзья, не стану я ваши головы под удар ставить, – отрезал новеградец, набрасывая на плечи праздничный кафтан, который берег для таких вот важных случаев. Правда, праздником сейчас даже не пахло… – Ждите нас с Алей – и кулаки покрепче за нас обоих держите.
– Гусли все-таки оставляешь? – негромко спросил Полуд. – Уверен?
– Уверен, – Садко поправил высокий ворот кафтана и переглянулся с чудо-птицей, сидевшей на резном зубце кормовой надстройки. – Пусть что хочет царь-государь морской, то со мной и делает, но больше я перед ним играть не стану!
– Не бойся и не унывай! – алконост-птица качнула золотой короной из перьев, расправила крылья, а ее голос прозвучал в голове у капитана тепло и ободряюще. – Я все улажу, как и обещала.
Садко снова чуть усмехнулся. Новеградец по-прежнему не понимал, почему Аля настояла, чтобы он ее с собой взял, и чем дивоптица может там, на морском дне, пособить.
По сброшенной с борта веревочной лесенке-трапу капитан спустился ловко и быстро. Спрыгнул на плотик, качнувшийся и заплясавший на воде, утвердился на шатких досках, махнул рукой – и Аля слетела сверху ему на плечо.
– Удачи! – крикнул перегнувшийся через борт Милослав.
– К худу морскому! – отозвался капитан.
Двое русичей и зеленокожий рыболюд не сводили глаз с подхваченного волнами плотика. Еще мгновение назад густая сапфировая вода вокруг него была почти неподвижной, а теперь он вовсю танцевал-кружился на вскипевших в одночасье у бортов «Сокола» пенных гребнях. Моряки на палубах чужеземных судов тоже вовсю глазели на фигурку в алом длиннополом кафтане, стоящую на плоту, и на восседающую у нее на плече диковинную птицу. А Садко с Алей уже стремительно несло к водовороту.
Волосы капитана трепал ветер, бурлящая вокруг пена захлестывала сапоги. Плотик закрутило течением, бросило вверх, потом вниз, в ложбину меж двух синих водяных горбов, потом снова вверх.
Ноги разъезжались на скользких досках, и Садко с трудом сохранял равновесие. Полуд настаивал, чтобы он прихватил с собой весло, но капитан объяснил, что проку от этого не будет, и оказался прав. Плотиком сейчас управлял не он. Казалось, утлые доски вместе с каким-то чудом удерживающимся на них человеком подхватила чья-то огромная невидимая ладонь – и несет над клокочущими волнами, точно щепку, в которую вцепился муравей. А вторая исполинская пятерня храбрую букашку от соленых брызг прикрывает… До капитана вдруг дошло, что он почему-то не вымок, если не считать сапог, а ведь на нем уже ни единой сухой нитки не должно было остаться. Волшба, так и есть.
– Аля, держишься? – заорал он, сам себя не слыша из-за рева водоворота.
– Держусь! – отозвалась дивоптица, еще крепче вцепляясь лапами в сукно. – За меня не тревожься, всё хорошо!
Да куда уж лучше, пронеслось в голове у Садко – и тут же капитан поймал себя на том, что ему не только до обмирания жутко, но и отчаянно весело. От скачки на спинах белогривых водяных чудищ захватывало дух, хотелось сразу и петь, и кричать во всё горло что-то дерзкое.
Позади вздыбился очередной водяной вал, и доски под ногами со всего маху ухнули вниз. Догоняющая Садко и Алю волна подтолкнула плотик, швырнула вперед и потащила, вертя и подбрасывая, к самой пасти водоворота.
В бешено крутящуюся водяную воронку их втянуло, точно креветку – в жадно распахнутую глотку кашалота. Садко был уверен, что сейчас волны захлестнут его с головой и вокруг них с Алей сомкнется переливчатая, как стекло, оболочка волшебного пузыря. Так было и в первый раз, когда он попал на морское дно, и во второй – когда Садко вышел в зимнее море, всей душой надеясь, что обжигающе ледяная вода убьет его быстро… Однако в этот раз морские хозяева приготовили что-то новенькое.
Вихревая мешанина из воды и пены поглотила плотик, и в тот же миг снизу разверзлась бездна. Новеградец упал на колено и изо всех сил вцепился в мокрые доски, а Аля, взмыв с плеча капитана, закружилась у него над головой.
Их словно всосало в какую-то светящуюся изнутри трубу – и теперь тащило неведомо куда, швыряя меж изгибающихся, зыбящихся и мерцающих голубыми искрами водяных стен. Стены эти то сужались, то раздвигались, плотик то как будто несся по грохочущей речной стремнине, прыгая через пороги, то словно рушился с обрыва в пропасть, то опять взлетал ввысь, и в голове оглушенного Садко колотилась лишь одна мысль. О том, что теперь он точно знает, каково приходится рубахе, которую трудолюбивая прачка сперва на совесть отбила вальком, а теперь не в меру усердно выкручивает.
А потом стало тихо до звона в ушах – и труба водоворота выплюнула их, взъерошенных, но невредимых и сухих, на белый коралловый песок.
Лучи солнца пронизывали воду, и пятна света шевелились на песчаном дне, словно ожившая мозаика. Между разноцветных кораллов шныряли рыбки всевозможных оттенков и размеров: кусали каменные веточки, гонялись друг за другом, а то и просто висели на месте.
Больше всего это напоминало сказочный каменный лес. Кораллы тут были и круглые, как валуны, и плоские, как колючие столы. Неровные, покрытые сеточкой извилин, похожие на шляпки грибов, разлапистые, словно огромные лосиные рога, и ветвистые, как деревца. Причудливые и пестрые каменные цветы с хитро закрученными лепестками; игольчатые ярко-красные кусты; бледно-розовые и лиловые веера-опахала; буро-желтые каменные всплески… Один из валунов вдруг ожил и оказался осьминогом – сменив цвет, он ринулся прочь, вздымая за собой облачко мелкого песка.