Садко, не ожидавший, что его слова разберут, смутился и только кивнул в ответ.
– Морские цари придают себе тот облик, какой пожелают, – волшебник говорил по-русски – то ли язык знал, то ли здешние чары позволяли ему свободно с соседом разговаривать. – Захотят, отрастят рыбий хвост или щупальца, захотят – руки-ноги… Ибо они – духи водной стихии, и телесная суть их текуча и изменчива, как волны и ветер.
Садко поблагодарил обладателя посоха вежливым кивком. Было за что, ведь этого он не знал. Невольно усмехнулся про себя: забиваешь ты, капитан, себе голову всякой ненужной чепухой, а тут впору волком выть от мыслей о том, какая участь тебя ждет, если господина ослушаешься…
Сам грозный Северянин восседал за столом бок о бок с Ледяным. Пожалуй, они и впрямь братья – вон, как лицом похожи. Глядел повелитель северных морей, как и все, на томную индеянскую пляску, но лохматые брови у него были сдвинуты, а лицо словно туманом подернуто. Перед пиром он принарядился – облачился в чешуйчатый кафтан зеленовато-стального цвета, расшитый мелким жемчугом, надел золотое оплечье, украшенное, как и пояс, темно-зеленым янтарем, ну и на пальцах пара-тройка перстней прибавилась. По сравнению с расфуфыренными соседями выглядел Северянин скромно и просто, но за этой величавой скромностью таились сила, мощь и жесткость, что сразу приковывали к себе взгляд – и уже не отпускали.
Танцовщица на помосте изгибаться и петь перестала, почтительно поклонившись морским властителям. Те переглянулись. Смугляк улыбнулся искуснице и вежливо, но сдержанно похлопал, Ледяной скривился, будто горсть кислой мороженой клюквы разжевал, а Синий Осьминог снял с пальца кольцо с рубином, бросил девушке и жестом дозволил ей и музыкантам удалиться. Выглядел синекожий морской царь огорченным: понял, что на соседей его диковина особого впечатления не произвела.
Отпустив красотку, морские цари разом оживились, и первым заговорил, обращаясь к Синему Осьминогу, белобородый Ледяной.
– Плясунья твоя хороша, брат, но не великое это диво – пригожая девица! – в студеном голосе, разнесшемся на весь зал, отчетливо слышалась усмешка. – У меня во владениях найдутся диковинки позабавнее да почуднее!
– Это что же такое ты для нас припас, братец? – хмыкнул Северянин. – Края твои – они ведь и безлюдны, и зверем бедноваты. Ни белых медведей, как в моих угодьях, ни моржей, ни песцов, ни оленей северных… Разве что вот…
– Коли угадал, помалкивай! – недовольно прервал его брат. – Слыхать-то ты про способности моих забавников от меня слыхал, да только лучше наконец один раз увидеть, чем сто раз услышать!
Ледяной прищурился, усмехнулся и резко ударил трезубцем об пол. Пахнуло холодом, над помостом закружился белый метельный вихрь и плотной стеной повалил из ниоткуда снег. За считаные мгновения выросли пышные сугробы саженной высоты, а там, где недавно извивалась в томной пляске танцовщица, задымилось круглое и широкое черное разводье, окруженное нагромождениями голубого и зеленого льда. Поверхность воды взволновалась, над прорубью взметнулись столбы брызг, и из нее один за другим появились до того удивительные и странные создания, что Садко аж глаза протер: не мерещится ли ему?
Это вроде бы были птицы, но донельзя несуразные. Громадные, с семилетнего ребенка, со спины они напоминали трогательно-нелепых толстеньких человечков в длинных меховых шубах-малицах. Головы, спины и бока – черные, упитанные брюшки – белые, хвосты и перепончатые лапы – совсем коротенькие. Оперение тоже не очень-то тянет на птичье, скорее уж на гладкую плотную шерстку. Маленькие глазки блестят, черные вытянутые клювы украшены красными полосами, на щеках и под короткими шеями светятся рыжевато-золотистые пятна.
Существа эти выскакивали с разгона из воды, смешно трепыхая куцыми крыльями, похожими на ласты, взмывали в воздух больше чем на высоту своего роста и на изумление ловко опускались на лед. Всего их выбралось четыре – выстроились в ряд и важно выпятили животы, давая себя со всех сторон как следует разглядеть. Передвигались они вразвалочку, переваливаясь с боку на бок. Должно быть, летать эти пузаны совсем не умели, в такой тушке не меньше двух с лишним пудов веса, нелепым крыльям-ластам от земли ее никак не оторвать. Зато наверняка плавали отменно.
Глядя на уморительно потешную суету, которую по щелчку пальцев Ледяного навели на помосте пернатые пухляши, заулыбались все – даже Северянин. Четыре черно-белых чуда бойко прыгали по ледяным уступам-ступенькам, играя в чехарду и в салки, лихо съезжали на пузах со снежных горок, водили вокруг проруби хоровод, танцевали, звонко шлепая лапами по льду, задорно кувыркались в воде, гоняясь за удирающей от них серебристой рыбиной…
Прежде чем в последний раз нырнуть в разводье, чтобы в нем исчезнуть, толстячки поклонились залу, как заправские скоморохи, дружно мотнув головами и звонко да трубно крикнув. Вышло это у них так слаженно, что, должно быть, не один Садко в тот миг подумал: а точно ли это птицы? Может, наговоренные переворотни какие-нибудь или люди ряженые?
– Нескончаемы чудеса Белосветья, и увиденное нами удивления достойно! – высказался сразу за всех Носатый, когда повелитель южных льдов вновь стукнул по полу трезубцем и помост обрел прежний вид. – Не знал я, что можно их обучить столь забавным трюкам… Ну что ж, у меня для вас, собратья, приготовлено зрелище не хуже!
Он слегка хлопнул по подлокотнику трона ладонью, и с места поднялся рыжий волшебник в белой тунике – сосед Садко по столу.
Новеградец не раз видел, как умельцы-чародеи плетут заклятия на боярских пирах и ярмарочных площадях, развлекая зрителей огненной потехой, но этот и впрямь был мастер! И хозяева, и гости смотрели на него, затаив дыхание. Из ладоней рыжеволосого вылетали стаи пылающих разноцветных бабочек, по мановению его посоха неслись в беге ввысь, к куполу зала, сотканные из золотого пламени кони, расцветали в воздухе алые сияющие цветы, осыпая собравшихся душистыми лепестками.
Садко следил за происходящим, однако внутри у капитана всё было напряжено, как перед битвой, а во рту пересохло. Не иначе, следующим будет он – вон как поглядывает Северянин в сторону стола, где сидит новеградец… И что тогда делать? Спорить? Хитрить? Или раскрыть душу перед царями, честно объяснив, отчего он не может на гуслях играть? Авось к нему прислушаются… Ведь не чуды ж юды кровожадные собрались во дворце!..
– Успокойся, Садко, не изводи себя. Я обещала, что всё будет хорошо – и обещание свое исполню!
Капитан едва кубок с вином себе на колени не опрокинул. Облегчение и радость захлестнули его бурно, с головой. Аля! Наконец-то!
– Ты где? – пробормотал Садко, поднося кубок к губам и делая вид, что пьет. – Я чуть с ума не сошел, искал тебя по всему дворцу! Думал, стряслось с тобой что…
– Оглянись, – вновь прозвучал в голове тихий нежный голос дивоптицы. – Только осторожно.
На новеградца никто не смотрел: рыжий чародей как раз сошел с помоста, и пиршественный чертог разразился громкими криками одобрения и восторга. Садко обернулся через плечо, быстро окинул взглядом зал у себя за спиной и увидел Алю в углу у двери, на верхушке одной из прозрачных колонн, внутри которых извивались разноцветные водорослевые ленты. Алконост-птица сжалась в комок, сложив крылья, и казалась, если не приглядываться, очередным причудливым украшением.
– Не сердись, – Але даже не понадобилось читать мысли Садко, чтобы ощутить, как отчаянно капитан за нее волновался. – Надо было облететь палаты да проверить, смогу ли я здесь, под водой, чары в полную силу творить. Могучей да хитрой волшбой во дворце всё насквозь пропитано, боялась я, что мне она помешает…
– Да поведай хоть, что ты придумала? – шепотом перебил чудо-птицу новеградец, все так же прикрывая рот ладонью. – А то был у меня тут уже разговор задушевный с северным морским царем! Зол он да гневен. Пригрозил: коли играть на пиру откажусь, лишусь головы…
– Будь тверд! – в голосе Али точно колокольчики серебряные прозвенели. – Делай то, что решил и что сердце тебе велит. А я подскажу, как час придет.
Садко едва зубами не скрипнул – вечно у алконоста тайны какие-то, неужто даже сейчас нельзя растолковать всё попросту?.. И как раз в этот миг за столами снова стало тихо. Смугляк величаво поднял руку.
– Что ж, собратья мои, развлекли вы нас на славу! Трудно рассудить, чья диковина лучше! – голосище у хозяина дворца оказался густой да зычный. – Сдаваться я не собираюсь, еще потягаемся – до конца пира времени много. Но вижу уже, нелегко будет и мне, и всем остальным вас двоих сегодня превзойти…
– Не зарекайся, собрат! – пробасил, прервав его, со своего трона Северянин. – Пришла, пожалуй, пора и мне бахвалиться. Призвал я на пир гусляра отменного. Лишь только тронет струны он, все в пляс пускаются. Лишь только заведет песню, само море танцует… Эй, Садко, а ну потешь нас!
Подводные властелины, все как один, уставились на новеградца, медленно поднимающегося из-за стола. Начали с любопытством поворачиваться в сторону капитана и головы пирующих гостей, а сам Садко вдруг почувствовал, как внутри будто горячая волна взбурлила. Семь бед – один ответ! Не игрушка он северному морскому владыке, не зверушка покорная ручная! Даже не подбодри его Аля, всё равно бы сейчас сделал то, на что решился с самого начала. Иначе потеряет право человеком называться, превратится в тварь трусливую да подлую, готовую ради спасения собственной шкуры через сотни чужих жизней переступить…
Взгляд Северянина, не отрывающийся от Садко, словно в корабельный канат превратился, которым обвязали за грудь да тащат к помосту на потеху всему залу… на позор? Или на казнь? Но глаз новеградец не опустил. Спокойно прошел меж столов, хоть и непросто ему было казаться невозмутимым, и поднялся по невысоким ступеням.
А к нему уже подплывал слуга-морянин. Подводный диволюд держал на расшитой золотом подушке гусли, и были они такими, что глаз не отвести. Из неведомого отливающего красным блеском дерева сработанные, покрытые резьбой и украшенные накладками из янтаря и рыбьего зуба.