– Как?.. – спросила она усевшегося рядом Волка. – Как?..
– Мне высота нипочем, – невозмутимо пояснил Первозверь, – коли вижу, куда прыгать, вестимо. Прости, что такой долгой дорога вышла – чудью насытился, брюхо набил, неповоротлив слегка…
Не зная, что сказать, Варвара, открыв рот, таращилась в красивые волчьи глаза, что в свете уже заходящего солнца отливали цветом расплавленного золота. Видимо, Волк счел ошеломленное молчание особой похвалой, потому как вдруг засмущался, принялся переступать огромными лапами и оглядываться.
– Слушай, – наконец произнес он, – солнце заходит уже. Куда ты своим ходом, на ночь глядя? Раз уж я тебя сюда довез, давай, может, и до Велигора доброшу?.. Мне не в тягость.
Иной мир
– Да чтоб тебя, – раздраженно пробормотал Добрыня.
Бряхимов остался неведомо где – по ту сторону непроглядно густого, слабо светящегося тумана, колыхавшегося за спинами у троих русичей и алырской царицы. Прогалину, на краю которой они застыли с конями в поводу, тесно обступали дремучие заросли.
Лилово-синяя листва негромко шепталась с ветром, гулявшим в вершинах. Перекрикивались чужими голосами в чащобе птицы – то есть, на то, что это именно птицы, Добрыня очень надеялся. Пылали изумрудными огоньками меж метелок красной травы пышные головки незнакомых цветов, а над прогалиной и над лесом опрокинутой чашей нависало то, что заменяло этому миру небо.
Полукруглый, круто уходивший ввысь каменный свод, затянутый сизой дымкой.
В самой середине высоченного свода-купола сиял рыжий огненный шар – маленький, неподвижный. Жарил он вовсю. Воздух над поляной колебался, как знойным летом в полдень, а трава, разомлевшая под лучами этого странного, точно приклеенного к каменному небу солнца, пахла духмяно-терпко и тоже насквозь незнакомо. Бурушко потянулся к траве, чтобы ее обнюхать, и тут же из-под фыркнувших конских ноздрей, сверкая бирюзовыми надкрыльями, так и брызнули какие-то мелкие прыгуны-трескуны – здешние кузнечики, видать.
Всё вокруг сильно смахивало не то на сон, не то на причудливый растрепанно-пестрый морок. Казалось, потряси головой – и он рассеется без следа. Да только не бывает такого, чтобы один и тот же сон снился сразу четверым.
Вот, значит, какую вторую свою тайну берегли от всего Алырского царства Пров и Николай. И заодно с ними – царица Мадина, худы бы побрали ее бабьи хитрости!
Воевода знал, что при дворе князя Владимира поговаривают: мол, у Добрыни Никитича в жилах не кровь течет, а студеная вода, да еще зимним ледком прихваченная. Пока ее заставишь закипеть, с тебя семь потов сойдет. Но теперь великоградец с большим трудом пригасил в себе жарко вспыхнувшее желание припечатать супругу царя Прова парой-тройкой соленых богатырских словечек. Добрыня еще раз обернулся на золотистое марево, клубящееся, будто в распахнутых воротах, меж двух деревьев, из-под крон которых они вышли на прогалину. Перевел взгляд на товарищей.
У Терёшки вид был такой, словно под ноги парню громовая стрела ударила, а вот Василий Казимирович уже совладал с первой оторопью. Похлопывал, утихомиривая, всхрапывающего Серка по крутой шее и сверлил алырскую государыню тяжелым взглядом – похоже, тоже догадался, куда их занесло.
Алырка же, увидев, как на нее глядят богатыри, осталась на диво невозмутимой – такой выдержкой было впору восхититься. Разве что ресницы дрогнули да скулы слегка порозовели.
– Так. Ты в какие же игры с нами играть вздумала, Мадина Милонеговна? – взял быка за рога Добрыня. – Попросила, значит, мужу помочь – и словечком не обмолвилась, что его из подземного царства вызволять нужно?
У Терёшки, услыхавшего это, аж глаза расширились. Подземное царство! Чего-чего, но такого мальчишка из Мохового леса не ждал точно.
– Мы б тогда хоть изготовились к походу толком! – поддержал воеводу Казимирович. Вырвалось у него это запальчиво и резко. – Не ведая броду, в воду не лезут, а в драку дурняком – тем паче… А ты нам, государыня, знатную свинью подложила – не объяснила ничего да затащила в Иномирье, ровно слепых щенят!
Мадина вздернула подбородок. Как перед боем. Защищаться она настроилась до конца и достоинства царского ронять перед русичами не собиралась.
– Прости за обман, Добрыня Никитич, – ни единой капли раскаяния в негромком, но твердом и звонком голосе не было. – Но и меня пойми. Сам признайся: ты бы согласился Прову помочь, расскажи я всю правду?
– Слов своих я назад не беру, – отрубил, как мечом, воевода. – И на попятный бы не пошел, тут ты, государыня, сама себя перехитрила. Ну а врать тем, у кого помощи ищешь, совсем негоже. Обвела нас вокруг пальца и хочешь теперь, чтоб мы тебе доверяли?
– Я о муже своем пекусь да об Алыре! – красивое тонкое лицо вспыхнуло. – Вернуть Прова поскорее на трон вам с князем Владимиром не меньше моего надобно. Не так разве, господин посол?
– О долге своем я хорошо помню, – кое-как сдержал закипающее внутри бешенство Добрыня, – но так нам, Мадина Милонеговна, не поладить. Поворачиваем назад. Не будет у нас с тобой разговора дельного, пока не выложишь все начистоту. Ясно тебе?..
Ответить не на шутку разгневанному богатырю Мадина не успела. Громко заржал Бурушко, за ним – Серко, а русичи, все трое, так и замерли, где стояли.
Золотисто-янтарная завеса, мерцавшая меж двух сплетенных раскидистыми сучковатыми вершинами стволов, пошла крупной рябью. Точь-в-точь гладь омута на вечерней зорьке, куда с размаха швырнули камень. Побледнела. Задрожала, разбиваясь на искрящиеся осколки, – и разом погасла. Только ветер пригнул к земле траву и раскачал ветки деревьев-великанов, из-под корней которых выбегала на поляну стежка, плотно натоптанная конскими копытами.
Добрыня опомнился первым, и, сжав губы, развернулся к алырке. А ведь ушлая баба знала с самого начала, что сейчас случится, хорошо знала! Потому все и затеяла.
– Поздно, Добрыня Никитич, – подтвердила его догадку Мадина. Взгляд воеводы она встретила не сморгнув. – Врата волшебные всего дважды в сутки открываются, заклятие на них такое.
Глядя в дерзкие глаза царицы, богатырь внезапно понял, что, примирившись с неизбежным, начинает мало-помалу остывать, и сам себе удивился. Казалось бы, должен был, наоборот, еще сильнее распалиться, а вот поди ж ты… Деваться-то некуда, они союзники, а дело, ради которого великий князь отправил посольство в Бряхимов, важней всего. О нем и думать надобно.
– Хитро рассчитала, государыня, – сдвинул воевода густые брови. – А я-то гадал, почему ты нас точно в полночь в запретный сад потащила… Значит, пока в Алыре полдень не настанет, обратно не пройти?
– Нам – да. Свободно ходить через врата один только Николай может, с теми, кого с собой прихватит, – алырка уловила, что голос Добрыни стал помягче, и поняла: гроза если не вовсе миновала, то отдалилась. – У него талисман особый есть. Видели на нем браслет? С лиловыми камнями?
Добрыня кивнул. Широкое обручье белого золота, украшенное самоцветами, он заметил у деверя Мадины еще в тронном зале, когда тот куражился пред великоградскими послами. Воевода тогда еще немало подивился: ишь ты, как царь Гопон броские побрякушки любит…
– Такую красоту трудно не приметить. Не витязю впору, а купчихе-щеголихе, – с усмешкой отозвался русич. – Одного в толк не возьму: каким ветром Николая в Иномирье закинуло? Скрывался, что ли, от кого, а брат ему схорониться помог? Или разбойничью шайку сколотил да атаманствует?
– Бери выше, Добрыня Никитич, – невесело усмехнулась в ответ алырка. – Он тут царем сидит.
Побратимы переглянулись, а Казимирович опять тихо присвистнул.
Царь Пров и царь Николай, значит. Высоконько же взлетели бесшабашные близнецы-богатыри из села Большие Вилы.
Зря Добрыня давал себе зарок ничему в Алыре больше не удивляться. Открытия дивные, которые одно за другим обрушивались на великоградцев после приезда в Бряхимов, заканчиваться ни в какую не желали.
– Все чудней и чудней. Объясняй-ка всё по порядку, государыня, – решительно потребовал Никитич. – Да без утайки, хватит уверток.
Мадина прикусила губу – Добрыня уже подметил эту ее привычку. Сорвала и размяла травяной колосок, досадливо отерла испачканные буро-красным соком пальцы о полу плаща, подергала серебряную застежку, скреплявшую его у горла. Рядом с могучими и плечистыми богатырями она сейчас выглядела совсем девчонкой.
– Всё за полгода до смерти отца началось, – царица не то вздрогнула, не то поежилась. – Пров коня в саду проминал, проехал меж двумя дубами – и оказался на этой вот поляне… Про рощу, на месте которой наш царский сад насадили, старики много всякого рассказывают. Дескать, еще до войны с Кощеем Поганым в ней люди пропадали. Меня, маленькую, нянька этими байками часто стращала, чтоб не бегала я в сад за яблоками без спроса. Над рассказчиками смеялись, а вышло, что никакие это не выдумки… Мой муженек-сорвиголова и начни сюда тайком наведываться.
– В одиночку? – только и смог переспросить Добрыня. – То ли дурень, то ли храбрец отчаянный он у тебя, Мадина Милонеговна… а может, и то и другое. А ты сама-то отчего батюшку не упредила, что в саду у вас вход в Иномирье? Это ведь не шутки, мало ли что отсюда вылезти могло.
– Отец хворал уже, – глухо отозвалась Мадина. – Сердцем сильно мучился, с постели не вставал… Лекари мне признались, что до Зимнего Солнцеворота не доживет, побоялась я его добить этаким-то подарком. А уж сколько умоляла Прова: не суйся в эти врата, не буди Лихо, пока спит тихо… Не послушался. Ну, и угодил в беду… в плен к одной ведьме. Она здешним царством крутила как хотела, народ вконец запугала, а тех, кто вызов ей бросал, в камень обращала.
– Так тут люди живут? Не нечисть? – вырвалось у Терёшки, жадно ловившего каждое Мадинино слово.
– Пров как-то помянул, что здесь всего четыре больших города, а сама держава – чуть поменьше Алыра. И да, жители здешние – люди. Говорят по-нашему, да и имена те же, что у нас в Славии, – припомнила Мадина и продолжила, опустив глаза: – Ну, словом, прознал Николай, что с братом беда. У них ведь с Провом сабли не простые, заговоренные. Если один из братьев тяжко ранен окажется или околдован, у другого на клинке тотчас ржавчина проступит. А если на Ту-Сторону уйдет – кровь… Вот и примчался Николай в Бряхимов… Его за Прова приняли, он спорить не стал, сперва не до того было, потом понял, что так проще… Нахальство, не зря говорят – второе счастье, никому во дворце и в разум не пришло, что это не государев зять. И мне тоже…