дивокони одновременно докладывали им об одном и том же.
Склоны распадка, куда сворачивала зажатая меж двух горбатых пригорков дорога, густо щетинились деревьями да кустами. Тут, в Иномирье, вообще всё перло из земли радостно и буйно. Тянулось к каменному небу наперегонки, жадно спеша-торопясь жить, пробивать стрелами побегов бурый, маслянистый лесной перегной, выбрасывать лист и пышно цвести. К обочинам бирюзово-алые заросли подступали почти вплотную.
Воевода и его спутники наткнулись на этот изрытый колдобинами проселок в холмах еще поутру, вскорости после того, как снялись с привала и выбрались из леса на опушку. Заночевать в чащобе у ручья, хочешь не хочешь, пришлось – отдых, пусть и короткий, потрепанному отряду был нужен. Остаток щедрой на жуткие передряги ночи прошел спокойно, но Добрыню грызла тревога, как бы Николай, теперь уже точно хватившийся великоградских послов и невестки, не поспел в Кремнев первым. Тогда освободить Прова без большой драки вряд ли получится.
А надо сделать всё, чтобы получилось.
– Что такое, Добрыня Никитич? – вырвалось у Мадины, поравнявшей Гнедка с конем воеводы.
Туго заплетенные косы царица вновь уложила венцом вокруг головы и убрала под войлочный мужской колпак. Изгвазданный кафтан, как смогла, привела в порядок, и лишь темные полукружья под глазами да синяк на щеке выдавали сейчас, через что пришлось пройти алырке в подвале яги-отступницы.
Эх, правду говорят, что в дороге да в бою верней всего проверяется, каков на самом деле человек и какая ему в черный час красная цена… Мадина держалась молодцом, так что Пров за такую отважную жену должен благодарить судьбу. Да и Премилу царица заподозрила в притворстве раньше всех – жаль, к ней не прислушались…
– Услышали лошади кого-то, – пояснил воевода сразу и алырке, и сидевшему за его спиной Терёшке. – Видно, обжитые места начались – дорога-то на заброшенную не похожа.
– Ну, хоть узнаем наконец, правильно ли едем, – буркнул Василий, сдвигая на затылок шапку – шар солнца-луны припекал всё жарче. – А то смеху будет, коли окажется, что Кремнев совсем в другой стороне.
Лицо у него, мрачного, как зимнее ненастье, было желтым и помятым. Животом несчастный побратим промаялся до самого утра. Терёшке-то к рассвету полегчало, хотя бледностью парень всё еще мог поспорить с простыней, а вот Васе, тяжело ссутулившемуся в седле, ведьмины разносолы до сих пор аукались. Вояка из него покамест аховый. Казимирович в этом ни за что не признается, да только правда жизни такова – когда живот крутит, не до подвигов.
Едва въехав в перелесок, всадники услыхали донесшуюся сквозь кусты песню. Выводили ее весело и слаженно сразу несколько женских голосов. Сперва слов было не разобрать, но вскоре голоса приблизились – озорные и звонкие:
Алу ленту вдену в косу,
Ой ты, ладо, ладо.
Едет мил дружок с покосу,
Ой ты, ладо, ладо.
У милого конь соловый,
Ой ты, ладо, ладо,
Сам он – статный, чернобровый,
Ой ты, ладо, ладо.
Гляньте, матушка да батюшка:
По душе ли будет зятюшка?..
Певуний оказалось пять. В руках у всех – кузовки, за плечами – плетеные короба-пестери. Увидев выезжающих из-за деревьев конников, они разом подались к обочине, заросшей чем-то похожим на тонкоствольный синелистый рябинник. Три девушки в ярких платочках, худенькая девчонка-подлеток и смуглая от загара молодушка в клетчатой поневе, верховодившая этой пестрой стайкой.
Песня оборвалась, а пять пар бойких, широко распахнувшихся глаз дружно уставились на Добрыню и его товарищей. С удивлением и жадным любопытством, однако без всякого страха. Держались певуньи так, словно сталкиваться с воинами-великанами верхом на дивоконях им не в новинку – пускай и не часто такие встречи судьба посылает.
– Ой, Стёшка, никак богатыри! – громко ахнула черноглазая пышка в красном платке, подтолкнув локтем подружку. – Целых двое!
Вот, значит, почему и в Николае с Провом никто не заподозрил чужаков, и отступница бросила Терёшке: «Для местных вы за своих, может, и сойдете…» Мир этот к богатырям неласков, но среди его уроженцев люди с богатырской кровью в жилах явно попадаются.
А миг спустя стало ясно русичам, что не просто попадаются, но и в дружине у Николая служат.
– Здравы будьте, витязи, – низко поклонилась Никитичу и Василию смуглянка. – Девки, чего столбами встали, вежество забыли? Уж простите, бояре! Дурехам этим богатырей из государева войска редко видеть доводится.
– И вы будьте здравы, красавицы, – отозвался Добрыня, подъезжая вплотную к разноцветной стайке. То, что путников посчитали за дружинников Николая, было удачей – не придется юлить да объясняться. – Откуда ж вы такие?
– Из Малых Чугоров, боярин. Деревня наша на отшибе стоит, к нам царских витязей хорошо ежели раз в полгода ветер занесет. Так что уж звиняйте.
– Да пустое, – усмехнулся в усы Добрыня. – Далеко ли до Кремнева, не скажете?
Великоградец ничем не выдал, что разглядывает первых попавшихся на пути жительниц Синекряжья с крепнущим удивлением.
Кузовки у песельниц были с горкой наполнены ягодами, напоминающими отборную луговую клубнику-полуницу, только сизо-черную. Головы туго, по самые брови, повязаны от лесного гнуса платками, на ногах – кожаные лапотки-постолы, рубахи – цветные, из крашеной холстины. Народ в округе, судя по всему, не бедствовал. Но чтобы деревенские ягодницы ходили в лес, обвешавшись золотом, – такое Добрыня видел впервые в жизни.
Вся пятерка щеголяла золотыми тяжелыми височными кольцами-заушницами, а шеи красавиц обвивали нитки бус из медово-рыжего сердолика и пестрых шариков красно-желтой и зеленой яшмы. На молодушке-смуглянке красовались бусы из золотых и синих лазуритовых горошин, на правой руке поблескивал золотой перстенек с алым яхонтом-капелькой – надо думать, обручальный. Даже среди оберегов на поясе – золото.
Сперва Добрыня принял всё это богатство за начищенные медь и бронзу да за цветное стекло… но нет, и золото, и самоцветы были настоящими, глаза да опыт воеводу не обманывали. Похожее ожерелье он в первый год после свадьбы привез Настеньке из Малахитовых гор. Купил сразу, не торгуясь – так шли васильковые камни к глазам жены. Настя, эту красоту примерив, обрадовалась ей чуть ли не больше, чем другому подарку – боевому ножу с резной рукоятью рыбьего зуба в расшитых бисером ножнах. Со счастливым ойканьем повисла на шее у мужа, воевода вскинул ее на руки и закружил по горнице, а мать, улыбаясь, добродушно разворчалась на сына со снохой – мол, как маленькие…
Добрыня бросил быстрый взгляд на спутников. Что там поделывает Терёшка, сидящий за спиной, он не видел, но парень, похоже, вовсю переглядывался с седла с самой младшей из девчонок, румяной тоненькой егозой в зеленых бусах. Она-то, не стесняясь, так и ела сына Охотника бедовыми карими глазищами.
Василий тоже перемигивался с ягодницами, разом приободрившись и приосанившись, даже слегка порозовел лицом. Похоже, как перескочили мысли на пригожих девиц, так и забыл про поганые харчи.
– Вы, боярин, правильно едете, – затараторила молодка, поправляя ремни пестеря. – Держитесь проселка, он на тракт выведет, а там направо свернете – и до Кремнева уже недалече будет. Только зачем такой крюк-то понапрасну сделали? Коли из Шишима путь держите, так оттуда к столице тоже хорошая дорога ведет – царский заповедный лес по краю огибает. А коли из Черной Ляги, так там перевоз на реке есть, до тракта верст пять срезать можно…
Любопытные тут названия в ходу, однако. Вроде и по-русски звучат, а что означают, не поймешь. И слова девицы произносят забавно. На северный, велигорский говор немножко похоже.
Воевода всё больше укреплялся в догадке, что сюда, в этот уголок Иномирья, люди пришли из Белосветья. Из краев, что нынче зовутся Славией. Но давненько. Скорей всего, еще в кровавые да неспокойные Смутные времена…
– Издалека мы. Округу не знаем пока, вот и заблудились, – прервал Добрыня разошедшуюся болтушку. – Благодарствуем, красавица, как камень с плеч упал. Нам мешкать нельзя, по важному делу едем.
– Оно сразу видно, что вы люди важные, – блеснула зубами смуглянка. – Луки, эвон, у тебя да у товарища твоего – дорогущие, такие абы у кого не увидишь… Легко вам добраться, боярин, да не плутать больше! Возьмите-ка сладенького на дорожку… Таютка, бессовестная, хватит парубка в краску вгонять! Отсыпь государевым витязям ягодок!
– Да не в шапку же я их боярину насыплю, тетка Млава, подкладку ведь замараю. Пускай с корзинкой забирают! – румянощекая Таютка ничуть не смутилась. К стремени Бурушки подошла без боязни, встала на цыпочки и протянула наклонившемуся к ней с коня Терёшке кузовок, одарив мальчишку озорной улыбкой. – Ешьте на доброе здоровье!
Заворачивая на указанную тропу, Добрыня оглянулся – ягодницы так и глядели им вслед, а ведь в Алыре простой люд от чернобронников Прова как от моровой язвы шарахается. Тех бы уж точно не стали вот так, от души, посреди дороги ягодами угощать… Видно, местным и впрямь при Николае, каким бы тот ни был бесшабашным обормотом, живется привольно, без страха. Правду Мадина сказала – любят здесь ее деверя.
– Приветливый тут народ, и девки красивые, – словно подслушал Добрынины мысли Казимирович. – Вон какой цветик аленький на Терёху засмотрелся – через годик от женихов отбоя не будет… Смотри, парень, всё Милене расскажу!
– Ты, Вася, другое-то разглядел? – Добрыня осторожно отправил в рот пригоршню ягод из Таюткиного кузовка, к которому уже успели приложиться Терёшка с царицей. На вкус угощение, сочное, сладкое, с чуть заметной кислинкой, отдавало еще и чем-то свежим, холодящим язык, будто богатырь заодно веточку душистой лесной мяты разжевал. – Откуда бы на деревенских девицах – да вдруг золото и самоцветы?
– Так это всё золото было? Настоящее? – Терёшка едва не подавился. – У нас в Ельниках и серебро-то не у каждой бабы али девки в укладке сыщется… Мамка моя – старостиха, а серебряных сережек у нее всего пара. Ничего ж себе, как богато здесь живут…