емное, почти черное, в каких-то ржаво-зелено-серых пятнах, похожих на проступающую изнутри досок соль, оно очень напоминало мореное.
Свежих конских яблок и коровьих лепешек нигде на дороге не попадалось – одни подсохшие. Значит, неведомое лихо обрушилось на округу накануне вечером или в начале ночи. Причем гнавшие с собой скотину и нагруженные пожитками посадские, ища от этой беды спасения, кинулись не прочь от города, а внутрь, за его стены. Сельчане из брошенной деревни, видать, тоже укрылись в Кремневе? От какого же страха-ужаса люди надеялись отсидеться?
Вспыхни в округе черный мор, кто бы вот так, настежь, открыл ворота перед беженцами, любой из которых мог принести заразу, не щадящую ни старого, ни малого?..
Стиснутый с двух сторон тесными рядами домов тракт вел, взбираясь на подъем, прямиком к городским воротам, но почти все столбы расползавшегося над посадом дыма тянулись в небо левее.
– Поглядеть надо, что там, – кивнул в сторону пожара Добрыня. На разведку воевода сперва собирался в одиночку, но потом решил, что лучше не разделяться. – И давай-ка шлемы наденем, Вася… Терёшка, по сторонам как следует поглядывай – нам твой дар видеть сквозь мороки сейчас крепко может пригодиться. Мадина Милонеговна, держись ближе.
Пробираться к пожарищу кривыми, запутанными улочками пришлось долго – без проводника как срезать дорогу не разберешься. Теперь дым ветром гнало навстречу, и он тяжело стелился над крышами, удушливый запах гари всё сильнее забивал и царапал горло. Эта часть посада тоже обезлюдела подчистую.
– В Кавкасийских горах сказка есть, – полушепотом вымолвила Мадина, поравняв Гнедка с Бурушкой. – Про селение, где весь народ в одночасье пожрала живьем старуха-великанша: один клык в небеса упирается, а другой в землю вонзается… Здесь – как в той сказке…
Дальше открылся переулок, застроенный то ли амбарами, то ли купеческими лабазами на высоких каменных подклетах и с плоскими кровлями. Из-за них и поднималось распухшее черное облако – горело уже совсем близко. И тогда-то под седоками опять забеспокоились лошади. Гнедко весь встрепенулся, закусив железо удил, а Бурушко прижал уши. Врагов впереди нет, но любимец учуял что-то очень скверное, понял Добрыня еще до того, как услышал:
«Пахнет смертью. Сильно. И еще – гадким, вонючим».
– Вася, прикрой государыню, – немедля бросил воевода.
Казимирович в ответ лишь коротко кивнул: Серко чуял то же, что и Бурушко.
Зрелище, которое увидел отряд, выехав из переулка, заставило всадников сразу же натянуть поводья. Широкая улица перед ними лежала в развалинах. Черные от копоти остовы домов с провалившимися крышами и зияющими дырами окон тянулись впереди по обеим ее сторонам. В грудах битого камня и черепицы кое-где дотлевали обломки обугленных кровельных балок. Ну да, ведь не поставишь же ни каменный, ни глинобитный дом без опорных столбов и без стропил – как бы дорого ни стоило здесь дерево, пропитанное составом, о котором рассказывала Мадина…
Дым полз над улицей клубами и неспешно карабкался к небу. Среди пепла и углей поблескивало искореженное огнем железо, из золы торчали почерневшие, закопченные, точно оплавленные пни – всё, что осталось от деревьев, шелестевших еще совсем недавно во дворах.
Добрыня с первого же взгляда понял, что превратил улицу в развалины не только огонь. На подворьях просто не нашлось бы столько поживы для пламени. Здешние дома – это тебе не бревенчатые избы, по тесовым кровлям которых красный петух прыгает стремительно, с легкостью обращая застроенную впритирку округу в пепелище.
Ограда первого же разрушенного дома, к которому подъехал отряд, выглядела так, словно ее разнесло тараном. Сам дом тоже наполовину превратился в груду каменного крошева – ни дать ни взять на него с маху обрушился удар великаньей булавы.
– Ох твою ж… – ругнулся Василий, оглаживая Серка, храпящего и выкатывающего глаз в сторону развалин. – Знатно же тут какая-то тварь порезвилась…
От двух соседних подворий, на другой стороне улицы, и вовсе не осталось почти ничего. Полосы черно-смолистой копоти и пепла покрывали и булыжную вымостку перед домами. А чем отдает разлитая в воздухе чадная вонь, Бурушко, с его острым чутьем, распознал куда быстрее, чем хозяин.
«Похоже на горючку змейскую, – жеребец с отвращением дернул мордой. – Хоть и смердит не совсем так».
Добрыня послал скалящегося и шумно втягивающего ноздрями воздух дивоконя вперед, вплотную к остаткам ограды. Тронул ладонью закопченный камень. На кожаной перчатке остался жирный след. Рассмотрев черную дрянь поближе, воевода согласился с верным другом: это не простая сажа, а еще понял, почему дома вдоль улицы так споро занялись и отчего дым над развалинами такой густой.
В орде у степных змеевичей в ходу хитрая горючая смесь, дающая схожую копоть, – делают ее из земляного масла и серы, сдобренных какой-то колдовской пакостью. Какова эта липкая, резко-вонючая жижа в деле, Никитич знал не понаслышке. Водой ее, полыхающую жарко и чадно, не затушишь. Облитый ею бревенчатый крепостной тын от зажигательных стрел занимается вмиг, только охраняющие дерево от огня руны и помогают. И не дай Белобог попадет эта мерзость на стальной доспех или на живую плоть…
К острому запаху гари, висевшему над пожарищем, примешивался другой душный смрад, который богатыри не перепутали бы ни с чем. Мадина торопливо отвернулась, зажав себе рот ладонью, когда они проехали мимо первого распростертого на мостовой обугленного человеческого тела. Мужского или женского, уже не понять. Чем дальше по улице, тем больше попадалось трупов людей, лошадей и коров, превратившихся почти в головешки. Местами – заваленных каменными обломками, а кое-где… очень похоже на то, что растерзанных и растоптанных. Люди, пешие, на телегах и гнавшие перед собой обезумевший от ужаса скот, спасались, не помня себя, от громившего посад… чего-то. Огромного и наделенного невиданной силищей, раз это «что-то», то ли преследуя убегающих, то ли просто со злости, разметало вот так, походя, дома по камешку.
Было ясней ясного, что замешкавшихся и отставших людей накрыл вал катившегося по пятам пламени, сжигая заживо. И появившаяся сразу же догадка о том, кто здесь бесчинствовал, окончательно переросла у Никитича в уверенность.
У Бурушки – тоже.
«Как тогда! – ворвались Добрыне в голову полные ненависти и яростного омерзения мысли коня. Жеребец заплясал на месте и стукнул копытом по мостовой. – Только оно – очень большое! Больше, чем те, оба…»
В том, какого рода-племени эта огнедышащая тварь, Бурушко, как и его друг-хозяин, уже не сомневался.
«Смотри!..»
На что смотреть, воевода и так углядел, без подсказки. Он этого ожидал. Выехав на середину улицы, спешился с замершего коня, опустился на колено и склонился над следом громадной, трехпалой когтистой лапы, что отчетливо отпечатался на груде слабо дымящегося щебня и пепла.
– Добрыня Никитич… Что тут было? – подал голос Терёшка.
Великоградец не ответил.
Пусть и не совсем такое, но похожее Добрыня Никитич в своей жизни видел дважды, о чем ему Бурушко и напомнил. Хотя напоминать было ни к чему – оно само перед глазами встало.
Огонь… дым… красные отблески на сверкающей чешуе… Огромные неподвижные глаза с вытянутыми зрачками, полыхающие злым пламенем… Оскал длинных клыков… Волны жара, бьющие в лицо…
Понятно, что лютовавшая здесь тварь – родня змеев, может, даже вылезла прямиком из Ужемирья. Но вот какая именно гадина напала на столицу Синекряжья?.. Размеров она была исполинских. Одни когтищи чего стоили! Каждый аршина с два. Выходило, прикинул русич, оценив величину следов и расстояние между ними, что тварь длиной около двадцати пяти саженей, а то и побольше. Оторопь берет. Вот почему она в щебенку дома разносила – не только из-за того, что исходила лютой злобищей; человеческие постройки ей попросту мешали, не развернуться было… А что это за следы на пепле дальше? Целая борозда… и пропахал ее хвост толщиной никак не меньше чем с вековое дерево, волочившийся по мостовой за чудовищем, явно бескрылым. Отпечатки страшенных когтистых лапищ – тоже немного иные, чем у змеев. Расстояние между лапами, то, как выворачиваются стопы при ходьбе и как извивался за тварью из стороны в сторону по пеплу хвост, – всё говорило о том, что она должна быть больше похожа на ящерицу.
Как там Мадина говорила? Раньше, мол, в Синекряжье Червоточины частенько открывались, а пару лет назад перестали, будто отрезало?
Ругательство у Добрыни с языка слетело приглушенное, но забористое. Распрямившись, он повернулся к подъехавшим товарищам.
– Ящер это огнедышащий. Из Червоточины, – отрывисто произнес воевода и процедил сквозь зубы: – Придется повозиться.
Распахнулась Червоточина прямо в окрестностях Кремнева. Будь иначе, в столице к сражению с выползшим из Иномирья чудищем подготовились бы и навязали ему бой еще на подступах к посаду. А может, зло подумал Добрыня, драгоценное время упустили потому, что некому было отдать воеводам да воинам толковые приказы. Царя-то на месте не случилось…
Дорога, опять вильнув, вывела Добрыню и его спутников к торговой площади, тоже затянутой дымом дотлевающего пожара. Неведомо, что успел ящер натворить в округе, но через предместье, не защищенное даже земляными валами, он пер к городским стенам напролом. Круша дома и поливая улицу за улицей пламенем. Ни одного целого дома тут больше не было. Рухнула и возвышавшаяся над площадью, на углу, башня колокольни, на ее месте громоздился высокий завал из битого камня, потемневшего от гари и засыпанного пеплом, – его пришлось объезжать, осторожно пробираясь среди обломков. Тесаные камни, которые недавно были звонницей, разметало, точно пригоршню игральных костей. Колокол наполовину превратился в бесформенную блестящую лужу расплавленной бронзы, растекшуюся по мостовой и на ней застывшую.
Дышать здесь было еще труднее. Дым, плывущий над руинами, ел глаза и горло. На зубах хрустела зола, и ее хлопья, кружась в воздухе, оседали серым снегом на лица, плащи и конские гривы.