К площади сходилось сразу несколько улиц. Самую широкую успели все же перегородить опрокинутыми набок возами, гружеными булыжником, саманным кирпичом, железными брусьями и черепицей. Защитники предместья, засевшие за наспех сооруженным валом, встретили чудовище градом стальных болтов, выпущенных из самострелов. Мостовая была прямо-таки засеяна коваными стрелами, тускло поблескивающими в пепле под копытами дивоконей. А среди полегших здесь были не только городские стражники – судя по хорошим доспехам, дорогому оружию да обгорелым белым плащам с гербом Николая, еще и царевы дружинники.
Разглядывая место побоища, Добрыня понял, что прочие ратники попробовали в это время напасть на гада из боковых проулков. Думали зажать в клещи, пользуясь тем, что в проулки такая туша толком не протиснется, и завязать с тварью ближний бой. Бились храбро, себя не щадя, да только враг, с которым они схлестнулись, оказался слишком силен.
Остановить чудовище храбрецы не смогли. Всё, что сумели – задержать его в этой части предместья и отвлечь огненную беду на себя, чтобы дать возможность посадским укрыться в городе.
Тела пеших и всадников лежали на мостовой друг на друге, вповалку. Десятками. Обуглившиеся до костей, расплющенные, разорванные, в оплавленных, закопченных кольчугах и шлемах. Расправившись с державшими здесь оборону воинами и превратив дома вокруг площади в закопченные обломки, обозленный ящер разметал оставшийся без защиты завал и пополз дальше.
То, что этот бой – почти безнадежный, воины-защитники явно понимали с самого начала, но держались до последнего. Жизней горожан они, ушедшие в Белояр, выкупили у Той-Стороны своей гибелью немало.
– Да как же это… – еле слышно, потрясенно и горько вырвалось у Терёшки.
Да вот так, парень. Это лишь в сказках витязям, насмерть бьющимся с лютым ворогом, всегда приходит в последний миг подмога, откуда не ждали. На деле бывает и по-иному… и куда чаще, чем хочется.
Площадь русичи пересекли молча, осторожно объезжая мертвецов. Ожесточеннее всего бой кипел у перевернутых возов, откуда по ящеру садили из самострелов. Уже давно остывших тел здесь лежало больше всего. Кровь на камнях мостовой успела заветриться и почернеть – там, где не выкипела.
Дальше, за завалом, дорогу перегораживали два рухнувших дома. Один как мечом напополам рассекло, от второго только и осталось что задняя стена и кусок плитняковой ограды. Ящер переполз через руины прямо поверху и хорошенько по ним потоптался, оставив вмятины от огромных лап да уже знакомую борозду от исполинского хвоста.
На мостовой, усыпанной жирным зернистым пеплом и спекшимися комками чего-то похожего на бурый ноздреватый шлак, тоже лежали обгорелые трупы в кольчугах. Уцелевшие дружинники отступали вверх по улице, и чудище, ворочаясь в развалинах, дохнуло им вдогонку огнем.
Чем дальше пробирались воевода с товарищами, тем гуще становилась дымная завеса. Будто снова поблекло здешнее солнце-луна и настали ночные сумерки – серые, как пепел, хрустевший под конскими подковами. Впереди, у ворот столицы, тоже что-то горело. Туда и направились, держа путь на дым, но дорога оказалась непростой. Поначалу ехали верхом, только вот скоро это стало невозможно: слишком часто перегораживали мостовую каменные завалы. Пришлось спешиться и дальше вести жеребцов под уздцы.
Устать-то лошади не слишком устали, все-таки уже долго шли шагом, а теперь еще и в поводу, но бока у Серка с Гнедком взмокли и покрылись пеной. Оба дивоконя волновались, чуя, что скоро предстоит схлестнуться с незнакомым и страшным врагом. Для Бурушки встречи с чудищами змеиного племени были не в новинку, и он то и дело товарищей гривастых ободрял, вскидывая на ходу голову и тихо, успокаивающе всхрапывая.
Зато богатырям на плечи усталость наваливалась всё тяжелее. Добрыня-то держался, а вот мокрый от испарины Вася пусть и храбрился, но на глазах скисал. Мадина и вовсе будто закаменела, только по сторонам озиралась да губы время от времени кусала. Живые краски с ее осунувшегося лица точно выпило. Бледному, как непритомник, Терёшке тоже приходилось нелегко – думая, что товарищи не видят, он всё чаще прикладывался к баклаге с водой и потирал разнывшиеся виски и лоб.
Подбодрить бы их всех… да что тут скажешь, если сам противника не видел еще? Нет, нарваться по дороге на ящера воевода не боялся – такую громадину издалека и услышишь, и заметишь, да и кони знак подадут. Тяготило богатыря, что тварь ему незнакома и слабых мест чудища он не знает. В бой очертя голову рваться – удел юных да неопытных, а воевода не был ни тем, ни другим и, прикидывая, с кем предстоит иметь дело, всё сильнее тревожился.
В том, что боя не избежать, Никитич не сомневался. Выхода у них с Василием нет, надо помочь местным. Разумом-то богатырь понимал, что обязан, как посол и великокняжеский советник, радеть прежде всего о благе Руси, однако ни один посол не должен забывать, что он еще и живой человек, у которого, кроме холодного рассудка, есть и сердце, и совесть. Иначе сам однажды чешуей изнутри обрастешь и превратишься в чудище похлеще всякого ящера.
Людей в беде бросать нельзя. Если можешь помочь – значит, нужно сражаться.
Тем паче, что, не управившись с чудищем, Прова не вытащить.
Пелена дыма впереди становилась всё плотнее. Походило на то, что длинная извилистая улица, куда свернули русичи, вела к городским стенам. На ней, зажатой меж развалинами домов, ящер почти нигде не оставил камня на камне. Спасибо, хоть обгоревшие трупы на мостовой уже не попадались, значит, жители из этого околотка успели спастись.
Кони встревожились, когда отряд миновал третий по счету поворот. Все разом. Опять захрапели, прижав уши и грызя удила. Бурушко напряг лоснящуюся от пота шею и оскалил зубы: «Чую его… Берегись, оно рядом! Впереди!»
– Наготове будьте, – спокойно велел товарищам Добрыня. – Если что, живо в седла.
На углу открывшегося впереди узкого кривого проулка громоздился очередной курган из ломаного камня. Едва отряд его обогнул, все замерли – и люди, и кони.
Еще по дороге царица помянула, что перед главными воротами Кремнева, между стенами столицы и предместьем, лежит луг, который местные зовут Ярмарочным полем. В праздники, как рассказывал ей Пров, там разбивают шатры торговцы, а горожане и посадские устраивают гулянья. Так что выехал отряд из развалин как раз туда, куда надо… но не зря воевода подозревал, что дела у защитников – как сажа бела, и пробраться в город окажется не так просто.
Терёшка втянул с присвистом воздух сквозь зубы. Мадина не сдержалась, сдавленно охнула.
– Сюда! – приказал Добрыня, ухватив Бурушку под уздцы и заводя его под прикрытие наполовину обвалившейся каменной изгороди. Отсюда всё, что творилось на Ярмарочном поле, было видно, как на ладони.
«С таким ты еще не дрался, – отдались в голове у воеводы мысли коня, так и сыпавшие искрами ярости. – Будет трудно».
Добрыня, успокаивая, быстро огладил морду любимца, но про себя с ним мрачно согласился.
Свое имя – Кремнев – город носил не зря. Такой камешек-кремешок поди-ка расколи. Обведенные широким и глубоким сухим рвом внешние стены, поднимавшиеся на высоту почти в тридцать локтей, облицовывала кладка из тесаных белокаменных плит. Прясла [20] стен прикрывали круглые башни с медными шатровыми кровлями, а внутри, на крутом холме, возвышались сложенные из белого и багряного камня укрепления детинца, однако сейчас их было толком не разглядеть из-за дымной пелены. Над покрытым горелыми проплешинами полукольцом Ярмарочного поля и над пряслом стены, куда были врезаны ворота, дым и вовсе нависал тяжелой шапкой: плыл над заборолом, окутывал верхушки башен, защищающих въезд в столицу справа и слева. Добрыня узнал их мигом. Именно эти четырехъярусные башни были вырезаны на синекряжских монетах.
Задумку строивших укрепления мастеров воевода оценил по достоинству. С башен, выступающих за внешнюю линию стены, рвущегося к городским воротам неприятеля можно было плотно обстреливать, забрасывать камнями и поливать кипятком и горячей смолой сразу с двух сторон. И сверху, и с боков.
К воротам вел переброшенный через ров каменный арочный мост. Последнее, навесное его звено сейчас было поднято, а сами ворота, глубоко утопленные в стену, оказались, как и следовало ожидать, железными, тяжелыми и двустворчатыми. Видать, когда возводился Кремнев, княжеские усобицы в Синекряжье вспыхивали часто, раз позаботились город так укрепить.
Только вот враг, нацелившийся сейчас на столицу, уразумел, что ему незачем тупо, в лоб, переть по мосту к воротам и подставляться под обстрел… А может, чудище побоялось, что мост под ним возьмет да рухнет? Но то, что именно в этом месте, у ворот, удобнее всего подобраться к стенам, за которыми засели пытающиеся огрызаться людишки, до него как-то дошло, мозгов достало. Чуял ящер и другое – то, что стены Кремнева перед ним не устоят и рано или поздно превратятся в груду обломков. Слишком уж торопиться было незачем, и, видать, подуставшая тварь решила чуток отдохнуть перед тем, как вновь испробовать их на прочность.
Воевода и его спутники, скрытые развалинами, молча разглядывали то, что свернулось посреди луга огромным чешуйчатым серо-стальным полукольцом. Да уж… тут не просто попотеешь, тут до смерти упаришься…
Незваный гость и вправду куда больше походил на ящерицу, чем на змея, а если подбирать сравнения поточнее – на бескрылого западноземельского дракона. Длиной он был, прикинул про себя воевода, саженей под тридцать, а зубастая башка, покачивающаяся на массивной толстой шее, в высоту доставала ровно до половины городской стены.
Чернобог его знает, может, этакая громадина и впрямь из Ужемирья, однако она точно не змеевич, не чудо-юдо, и на выверну не похожа. Аспиды – тоже тварюги здоровенные, быка с пастбища в лапах запросто утащат, но они не серые, а черные, с пестрым узором на спине и с раздвоенным, шипастым ядовитым хвостом, а главное – крылатые, и перепончатые крылья у них огромные, что твои паруса. Говорят, в дальних землях Белосветья обитают бескрылые