– Кто бы говорил! – Лизавета фыркнула точь-в-точь как недавно Кузьма. – Мы все от людей сполна лиха отхватили, и ты тоже. Только я на своих ошибках учусь, а ты – нет, ахлуша [26]!
– Я от тебя больше зла видел, чем от людей, – отрезал Волк.
– Тоже мне, сравнил! Я-то шутя, а эти…
– Хвоста чуть не лишился.
– Ох, ну ты вспомнил! Не лишился ведь!
– Хвоста? – совсем уж растерялась Варя.
– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – усмехнулась острая на язык Лизавета. – Давай, Кузя, расскажи, увидишь, потом по Руси новая сказка пойдет, как коварная лиса у дурня-волка хвост оторвала!
Волк промолчал, а Варя, снова не удержавшись, заметила:
– Забавно. Людей ты не любишь, а глянь: сама-то вон – в человечьем обличье расхаживаешь. Посреди человечьего города в человечьем трактире приготовленной человеком сметанкой запасаешься.
Лиса склонила голову, глаза ее впились в Варю, и лицо вновь стало безучастной маской – теперь настроение рыжей не разобрать, как ни пытайся. Что это? То ли гнев, то ли милость. Любопытство? Жалость?.. Не понять. Нападать вроде не собирается – и на том спасибо.
– Все так, – на удивление спокойно отвечала Лизавета. – От вас, людей, тоже польза имеется. А что в человека обернулась – так это способ в живых остаться, не боле, – она подняла и покрутила ладони, рассматривая их, будто в первый раз… и даже с брезгливостью. – Кузьма-то промолчит, а я не стану. Думаешь, приятно нам вот так ходить? Нас Белобог не такими создавал. Но слава ему, даровал способность к обороту, иначе уже никого бы из Первозверей не осталось.
– Так никого, почитай, и не осталось, – тихо буркнул Волк. – И не люди в том виноваты.
– Это как посмотреть, – возразила Лиса, забирая роскошные рыжие волосы под платок. – Ладно, заболталась я с вами, пора мне. За чашу расписную – звиняйте, не со зла.
Собравшись, Лизавета закинула за спину свой короб с кувшинами. Варю она на прощанье не удостоила и взглядом, но, проходя мимо Волка, хмыкнула:
– Рада была повидаться, Егорыч.
– Не болей, Патрикевна, – без улыбки бросил Волк вслед легко зашагавшей в сторону леса красотке.
Лиса уже скрылась за валунами, а Варя с Кузьмой так и стояли на месте, не зная, о чем говорить.
– Надо же, – наконец нарушил тишину Серый. – Думал, драка будет. Подобрела Лизавета…
– Ничего себе, – не удержалась Варвара, сворачивая косу-витеню и вешая на пояс. – Это ты называешь «подобрела»?
– Эх, знала бы ты ее раньше! Безобразница была, каких свет не видывал. Она ведь от природы хитра. Воровала все, что плохо лежит, дралась, обижала всех подряд, сквернословила, житья от нее не было – ни людям, ни лесожителям, никому. Как говорят, «палец в рот не клади, по локоть руку отымет». А теперь ишь… Помягчала нравом, ворованное вернула без боя… Видать, сегодня оступилася просто… Хорошо, что мы стражу не позвали.
У Варвары сложилось собственное мнение, но вслух его высказывать было рано.
– А как вы познакомились, расскажешь? – решила сменить тему девушка.
Серый встрепенулся, будто от дремы очнулся, и, бросив на Варю хмурый взгляд, буркнул:
– Не сейчас. Пойдем уже к Ша. Дело-то сделано.
– Только давай через главные ворота, а не по-над пропастью, ладно?
Спорить Кузьма не стал.
До лавки Шабарши было неблизко – считай, весь город обходить – и Варвара своего не упустила. За воротами принялась пытать-расспрашивать Волка про Лизавету Патрикеевну. Серый поначалу лишь ворчал в ответ что-то маловразумительное.
– Ну скажи! – настаивала Варвара.
– Да долго рассказывать.
– Ну так и лавка неблизко. Сам знаешь, беседа дорогу красит.
– Не знаю. Я когда в дороге – не разговариваю. Отвлекает.
– Но ты же сейчас не волк, а человек! Ну пожалуйста, расскажи, страсть же как интересно!
– Неохота.
– Ну Серый, ну пожалуйста! А почему она тебя Кузьмой называла?
Под таким напором и бревно бы сдалось, а Серый бревном отнюдь не был.
– Мы в человечьем обличье называемся людскими именами, – нехотя объяснил он. – Я вот Кузьма. Она – Лизавета.
– А когда в облике зверей – просто Волк и Лиса?
– Бывает, по отчеству еще величают. Ее – Патрикевной, меня – Егорычем. Патрикей, отец ее, известный Лис был. Они с моим отцом очень дружили до… – он осекся.
– До чего?
Волк вздохнул.
– Говорю же, долго сказывать. Сложно.
– А я говорю – дорогу скрасим за беседой. Ну давай, что там было?
Волк застонал, да так искренне, что Варвара испугалась, уж не перегнула ли она палку? Вдруг своими расспросами она его допекла, и он возьмет, да и сбежит от «любопытной Варвары»? Но нет, терпения Волку-Кузьме было не занимать.
– Не знаю, с чего начать, – наконец произнес он, смирившись с неизбежным. – Не знаю, что ты знаешь, а что нет.
– Ну, то, что вы с Лизаветой – Первозвери, то понятно…
– А кто мы такие, тебя учили?
– Так, рассказывали немного, – пожала плечами Варвара. – Няня на ночь всякими историями потчевала, да еще в книгах и свитках я про вас читала. Мол, как у нас были Первые люди, так и среди зверей были Первые звери, считались созданиями леса. И жили все Первые душа в душу, пока не проникла в Белосветье Тьма. Тогда все друг с другом перессорились, войны начались, черная волшба… Все так?
Волк кивнул:
– Не совсем, но близко. Со временем становилось все хужее и хужее. Люди мельчали, звери мельчали… Зло на зверей так сильно повлияло, что многие и вовсе разум потеряли, стали бессловесными, дикими. Все это, конечно, не сразу случилось. Многие века прошли с Нисхождения Тьмы…
– А вы с Лисой почему не измельчали и немыми не стали?
– Потому что родители наши сильны были, сохранили Белобогову искру в душе, вот и могли противиться злу. Заветы предков не только людям помнить положено, но и нам. Поступать по совести, на выручку другим приходить, если надо… Добрыми быть.
Варя покосилась на спутника, раздумывая, задавать ли следующий вопрос. Волк разоткровенничался, так может, не обидится?..
– Людей-то Лиса точно не жалует, – решилась Варя. – Хоть убей, не показалась она мне доброй.
– Говорил уже: у нее причины имеются, – скривился Волк. – Я и сам, признаться, порой с пути сбиваюсь, но уж в таком мире мы теперь живем… сложном. Выживаем.
Мимо прогромыхала повозка, и Варя, уступая ей дорогу, остановилась, задумчиво хмурясь.
– А почему она вспылила, когда я про колобка вспомнила? Ты ведь знаешь причину, встрял же, защитил, так что рассказывай!
– Потом, – отрезал Волк. – Сейчас желания нету никакого, и так настроение вдребезги.
– Ну хорошо, – смирилась Варвара. – Только не куксись! Дело доброе мы сделали, Шабаршину чашу нашли, да еще и Лису твою страже не сдали, так что – все хорошо! Ты уж прости, что докучаю, мне и в самом деле хочется про вас узнать побольше. Надо же, Первозвери! Кому расскажешь, не поверят.
Кузьма Егорыч только буркнул что-то в ответ: похоже, расспросы в самом деле его утомили. Ничего, пусть отдохнет, завтра снова допросим… А пока помолчим, благо идти уже осталось недолго…
Иной пожар
Над обломанным белым зубом колокольни и почерневшими остовами домов по-прежнему стелился дым. Жирные клубы медленно тянулись вверх, а в воздухе висел горький смрад гари. Пожар в развалинах вокруг площади почти прогорел, но до конца еще не угас.
Скорбная работа на руинах уже шла. Ратники в зеленых кафтанах кремневской стражи и пришедшие им на подмогу горожане выносили тела павших, укладывая их на застеленные рядном [27] телеги. Скрипели колеса, хлопали кнуты, артачились и хрипло ржали в постромках лошади, с испугом косясь на покрытые обгорелыми плащами носилки.
Разбирать завалы на улицах посада только начали, но его жители уже потянулись из-за стен столицы на родные пепелища, а матери, жены и дети воинов, не вернувшихся из предместья, уже искали своих близких среди тех, кто полег здесь, на рыночной площади. Искали… находили, хотя многих опознать было нелегко, и то здесь, то там разносились над развалинами безутешные женские причитания и плач.
– Наза-арушка-а! Сыночек!.. Кровиночка моя ненаглядная, деточка мо-ой!..
Новый рвущий душу протяжный вопль захлебнулся рыданиями. Остановился и резко обернулся через плечо Пров, и шедший рядом Добрыня успел заметить, как перекатились желваки на перемазанных копотью скулах алырского царя.
К носилкам, которые только что подняли с мостовой двое стражников, подбежала, спотыкаясь, женщина в наполовину сползшем с головы платке. Не помня себя, рухнула на колени и припала к опаленному телу, трясясь от плача и судорожно гладя обгоревшие светлые кудри. Следом из-за груды щебня с таким же отчаянным вскриком выбежала совсем молоденькая девушка – тоже светловолосая, с запухшим от слёз лицом, видать, сестренка… Кинулась к мертвому, обхватила его ноги и надрывно заголосила, вторя матери.
Сколько же еще в Кремневе домов, где сегодня будут плакать да причитать по сыновьям и братьям, мужьям и отцам… По тем, кому бы жить да жить, если бы не поганое Чернобогово порождение из Иномирья!
Терёшка невольно опустил голову. Будто в чем-то виноват был. Казимирович молча положил парню руку на плечо. Остромир, стоявший рядом с Василием, только тяжко вздохнул – мол, чем уж тут теперь поможешь, а Мадина, сама того не замечая, прижалась к супругу и вцепилась в его локоть. Остаться бы ей в детинце, а не увязываться за Провом, ведь и без того досыта нагляделась на обгорелые трупы и на человеческое горе… но алырка, до полусмерти перепугавшаяся за мужа, ему прямо заявила: «Я теперь от тебя никуда ни на шаг не отойду!..» Милонегову дочь ничуть не смущали взгляды, которые на нее украдкой бросали бояре и дружинники Николая, гадающие втихомолку, что же связывает чернокосую незнакомку с царем Гопоном и кто она вообще такая. Хотят считать ее государевой полюбовницей – ну и пусть себе считают…