Богатыри растут и мужают по-разному, это как раз ни от кого не тайна. Одни, как сам Добрыня, полную телесную мощь обретают не раньше чем годам к семнадцати, хотя рождаются намного крупнее и крепче обычных младенцев. Но иногда будущий богатырь, появившись на свет, начинает тянуться вверх и раздаваться в плечах не по дням, а по часам. Из пеленок вымахивает месяца за четыре. В год выглядит трехлетним. В десять лет – здоровенным двадцатилетним верзилой. Силушка буйная по жилушкам переливается, выхода ищет, кровь ключом бурлит… а на самом-то деле перед тобой – отрок, чьи сверстники еще с приятелями в бабки играют да босиком по лужам взапуски носятся.
Прову с Николаем, перебранка меж которыми уже грозила вот-вот перерасти в драку, судьба удружила именно так.
– Не трогай Мадинку, я сказал! – от рыка алырского государя аж пламя свечей на столе пригнулось. – Давно юшкой из носа не умывался?! Гляди, я тебе еще за ту плюху должок не вернул!
– Пров, не надо! Дурак он, а чего возьмешь с дурака! – царица резко повернулась к разъяренному Николаю. – Распыжилась лягушка, заквакала, что еще малость надуется и с вола вырастет… Да хоть ты лопни, деверь, – не выйдет из тебя ни Святогора, ни Вольги, ни Самсона-богатыря, тебе с бабами только и воевать! И с тараканами запечными!..
Что сейчас будет, Добрыня сообразил, едва Мадина это выпалила. К Николаю воевода и Казимирович рванулись почти одновременно. Но перехватил и остановил в воздухе занесенную руку брата все-таки Пров, стоявший к нему ближе всех, – и залепить невестке увесистую пощечину Николай не успел.
Коротко ахнувшая Мадина отшатнулась, чуть не налетев спиной на Василия. Не подхвати тот ее под локоть, не удержалась бы на ногах. А Никитич заслонил собой обоих – и Милонегову дочь, и побратима.
Вышло, как он и боялся… но не вмешайся в перепалку Мадина, это пришлось бы делать самому Добрыне. Тянуть дальше было нельзя: воевода видел, как Николая корежит. Бузотеру наверняка хотелось протянуть брату руку и пойти на мировую, наплевав на всё, что худы в левое ухо нашептали, да гордость мешала. Глупая и упрямая гордость юнца. Ни в какую не желая сознаваться в своих ошибках, правитель Синекряжья сам распалил себя до того, что впору уже его скручивать да вязать.
– Н-ну, Николаха…
Царь-наемник скрипнул зубами. Железная хватка его пальцев с трудом разжалась – и Пров выпустил братнино запястье.
Других слов – таких, чтобы жена от них жгучим маковым цветом не зарделась – он подыскать не смог. А чего Прову стоило не заехать братцу, как только что обещал, кулаком со всего плеча в переносье, лишь Белобог ведает.
– Охолони, парень! – Добрыня произнес это очень спокойно.
Хотелось успокоить, помочь… но лучше бы воевода смолчал.
Мадининого деверя накрыла, подхватила и поволокла за собой жаркая дурная волна, совладать с которой сам он уже не мог, даже если б вдруг захотел. Губы судорога дергает, на шее жилы взбухли, белки глаз, с ненавистью уставившихся на русича, налились кровью. Как у быка, роющего землю копытом.
Зря великоградец надеялся как-то образумить сумасброда словами. Разумных слов Николай больше не понимал, а брань его лишь заводила – как и бывает со своенравными юнцами, чуть что, вскидывающимися на дыбы.
– Подал голос наконец, господин посол? Я думал… ты язык проглотил да подавился… – прохрипел буян, скалясь. – Принес вас Чернобог на нашу голову!.. Из-за тебя… всё… А коли ты не трус – дерись!..
Вот теперь царица не сумела сдержать вскрик. Николай рванул из ножен заткнутый за кушак нож. Блеснула сталь. Пров метнулся вперед, попытавшись ударить брата плечом и сграбастать в охапку, – и, сбитый подножкой на пол, зацепил по дороге тяжелую дубовую скамью. Опрокинулась она с грохотом.
– Худова мать!..
Отпихнув Мадину к двери, Казимирович кинулся на подмогу, но опоздал. Хотя промедлил всего ничего, какую-то пару мгновений.
Оружия Добрыня выхватывать не стал. Он стремительно подался влево, уходя от занесенного ножа. Так стремительно, что клинок провалился в пустоту. Николай даже понять не успел, куда противник делся, а правая рука воеводы уже захлестнула его руку – и подбила запястье ударом кулака, нанесенным снизу вверх. Из обмякшей ладони зашипевшего сквозь зубы от боли буяна нож просто вынесло и отшвырнуло в сторону. Второй богатырский удар отбросил Николая к столу.
– Ополоумел, дурило?! – медвежьим рыком зарычал на брата Пров, вскакивая на ноги. – Ты что творишь?!..
Николай будто и не услышал. Потирая запястье, он зверем глядел на русича. Виски и лоб – в каплях пота, из разбитой левой брови сочится красная струйка.
Добрыня стиснул зубы. К худам их, правильные вроде бы мысли о том, что послы чужеземным царям не няньки. Да, им с Василием надобно вести себя так, чтобы великого князя ничем не осрамить. Речи вести по-писаному, поклоны класть по-ученому, семь раз отмерять, а уж потом осторожно резать. Не давать воли ни чувствам, ни языку, не говоря уже о кулаках… Но не сможет он уехать из Бряхимова спокойно, если не поступит сейчас, как сердце велит. Нужно преподать Николаю урок. Жесткий, такой, чтоб запомнился надолго. Для его же, дурака, блага – и для блага Прова с Мадиной, как-то незаметно успевших стать для воеводы уже совсем не чужими.
«Чтобы он что-то понял, ему надо сперва морду набить…» Что ж, в самую точку попал Пров, когда в сердцах сказал так в Кремневе о своем близнеце, а Никитич-то думал, что брякнуто это было сгоряча да ради красного словца.
– Погоди, твое величество! – остановил великоградец разогнавшегося алырца. – Коли хочет твой брат поединка – будет ему честный поединок. Переведаемся на кулаках, кто кого – пускай лишний пыл повыпустит…
– Никитич, постой! – внезапно подал голос Василий. – Дай мне вперед тебя выйти! А то у меня руки уже так чешутся спесь из этого огурялы выбить – аж сил нет…
Побратим рвался в бой, как застоявшийся конь, услышавший звук дружинного рога. От хвори, навалившейся на него в Иномирье, уже и помину не осталось, глаза богатыря блестели, а выражение, написанное сейчас на его лице, Добрыне было знакомо лучше некуда. Когда на Васю накатывало такое веселье, ничего хорошего его противникам это не сулило. А еще воевода понял, что отказать сейчас побратиму – значит всерьез его обидеть.
– Добро, – кивнул Никитич и повернулся к Николаю: – Как оно там в сказках говорится? «Одолей-ка сперва моего меньшого брата…» Не сумеешь с Василием справиться – не взыщи!
Пояс с оружием Казимирович расстегнул на себе рывком, широко усмехнувшись. Оправил рубаху и встал в боевую стойку. А Николай облизал пересохшие губы и медленно сделал шаг ему навстречу.
Добрыня и не сомневался, что вызов задира примет. И скоро об этом пожалеет.
Едва выйдя со своими спутниками из врат, Никитич ощутил, как в его тело возвращается прежняя сила – она начала наполнять мышцы напористо, точно свежая вода, потоком хлынувшая в пересохшее русло. Сразу повеселел и Бурушко, сообщив хозяину: «Легко стало. Будто вьюк с железом со спины сняли». Отпустило воеводу, правда, еще не до конца; Казимировича, надо полагать, тоже, но того, что это даст Николаю хоть какой-то перевес в рукопашной, Добрыня не боялся.
В дружинах не зря ходит бородатая шуточка, навязшая в зубах даже у новобранцев: «Как в лютой сече не на живот, а на смерть одолеть врага голыми руками? Да проще пареной репы – остаться в одних портках, без всего. Без меча, без лука, без копья, без секиры, без ножа-засапожника, без поясного ремня, без щита, без доспехов – и подыскать себе в поединщики такого же разгильдяя…»
Смех смехом, однако своя правда тут есть. Не все истории про умельцев, наловчившихся руками стрелы на лету ловить и древки копий ребром ладони ломать, – сказки. Но многие забывают, их наслушавшись, что искусство боя без оружия – это не волшебство, наделяющее бойца неуязвимостью. Это искусство побеждать противника, сопрягая воедино работу ума, тела и закаленной, как булат, воли. Не научится воин-рукопашник думать в схватке холодной головой и давить в себе глупую самонадеянную удаль – не помогут ему победить никакие хитромудрые приемы.
Василий, перенимая у Добрыни его боевые ухватки, в свое время этот урок усвоил хорошо, к немалой радости учителя. А в Николае самонадеянность и злость бурлили сейчас через край. Казимировича как бойца он явно недооценил, и потому уже проиграл, едва приняв вызов. Только этого пока не понял.
Ударил братец Прова первым. Набычился, сделал обманное движение левым плечом, притворяясь, что именно слева и влупит великоградцу со всей дури в скулу, а сам вместо того пригнулся, резко перенес вес тела на правую ногу – и выметнул правый кулачище Василию в живот. Бил точно молотом, всю ярость, клокотавшую внутри, в удар вложил.
Неплохо, кто спорит. Оно бы наверняка получилось с неискушенным в таких играх поединщиком, привыкшим слепо переть вперед, как медведь на рогатину… но здесь не выйдет. Среди выучеников воеводы Казимирович уступил бы в схватке на борбище, пожалуй, только одному человеку. Алеше.
От Николаева броска Вася ушел, быстро и плавно шагнув в сторону. Отвел удар чуть вбок встречным движением слегка согнутой в локте и обманчиво расслабленной правой руки, заставив летящий навстречу кулак пройти мимо. Обормота, никак не ждавшего, что русич успеет уклониться, с разгону шатнуло-повело вперед – да так, что ноги уже просто никак не поспевали за головой и плечами. В такой миг противнику нужно только чуточку «помочь», чтобы он окончательно потерял равновесие, и великоградец не оплошал, помог. Правитель Синекряжья готовился к тому, что Казимирович ударит в ответ по ребрам или в голову, но богатырь пускать в ход кулаки пока не собирался. Припас он для буяна кое-что иное.
Правая ладонь Василия опустилась детинушке на плечо. Развернувшись на пятке и одновременно протягивая руку Николая дальше, по направлению удара, Казимирович надавил парню на основание шеи – и этак вроде бы мягко подтолкнул его, и так летящего головой вперед. Чтобы Мадининого деверя от этого толчка стремительно повело-занесло по дуге, точно в водовороте вокруг Васи закрутив.