– Я-то всё помню. Это Карп зарвался да позабыл, кто в Алыре царь! – отрезал Пров. – И не упрашивай, братец, не прощу я его! Даже коли повинится да посулит мне свою шкуру на сапоги отдать – не прощу… А игру нашу в Гопона Первого пора кончать. Права Мадинка – и Добрыня Никитич прав. Заигрались мы так, что дальше некуда, а Карп тем временем нас друг с дружкой чуть не стравил…
– Дело не в том даже, государь, что он против твоей царской воли открыто пошел, когда узнал, что ты готов с Баканом мирный договор подписать, – покачал головой Добрыня. – Твой брат вон выгребную яму помянул, из которой Алыр вытаскивать надо, а кто державу вашу в нее сталкивал? Три четверти вины тут – на твоем советнике. Только и с Гопона Первого вины снимать нельзя – хотите обижайтесь, ваши величества, хотите нет… Сами вскормили ядовитую змейку на свою шейку, самим и исправлять. И не на соседей-баканцев для того поход собирать надобно, а рукава засучить и в родном доме прибраться! Если дорог вам Алыр, само собой…
– Не тебе, господин посол, нас учить, как родной дом-то любить! – исподлобья зыркнул Николай на воеводу. – Чужестранец ты и ничего в наших делах не смыслишь! Провка ради Алыра кровь проливал, жизнь свою на кон швырнул!.. Это вы у себя в Великограде спите да видите, как бы половчей на других хомут надеть…
– Этой чуши вы тоже от Карпа понаслушались?! – повысил голос Добрыня. – Да поймите наконец оба, у Руси совсем не о том голова болит… Знали бы вы, сколько у Владимира Ярославича забот! Выше горла… И у нас, и по всей Славии, куда ни глянь, неладное что-то творится. В воздухе ровно грозой пахнет, вот-вот в тучах громыхнет… Неужто вы, добры молодцы, сами того не чуете?
А ведь гляди – и вправду прислушались! Николай подался вперед на лавке, а у Прова брови над переносицей в мохнатую гусеницу сошлись.
– Со времен Радогора Освободителя такого не было. – Чтобы достучаться до близнецов, надо отбросить недомолвки и разговаривать с братьями откровенно и прямо, как воину с воинами. – Нечисть в лесах распоясалась, колдуны-злонравы зашевелились, в Сорочинских горах и Великой степи опять змеевичи обнаглели. Из Мертвых пустошей, что ни лето, жди набегов, в Синем да в Сурожском морях чуды-юды лютуют – не мне про то вам, алырцам, рассказывать. Из Великой Тайги разведчики тоже такие вести приносят – холод по спине… Моя бы воля, я бы не в Бряхимове с вами сидел, а по заставам пограничным мотался, с коня не слезал!..
Слушают. И, кажется, слышат.
– Нынче Русь и все тридевятые царства-королевства едины должны быть, – продолжал Добрыня спокойно и уверенно. Не стоит забывать, что с юнцами разговариваешь. Сложное простыми словами нужно объяснять, вдруг хоть так смысл уловят. – Стоять друг за друга локоть к локтю, коли вдруг придется, а не в глотки друг другу вцепляться! И мы Алыр с Синекряжьем не врагами своими хотим видеть, не бельмом на глазу у всей Золотой Цепи, а соседями добрыми да друзьями. Руси мир важен, когда у соседей тихо да спокойно. Но если уж закипает у границ война да смута, мы в стороне остаться не можем, права не имеем. Вот о чем оба мыслями пораскиньте.
– Никитич верно молвил. Волосы дыбом встают, как понасмотришься, что у вас в Алыре делается! – жарко поддержал своего воеводу Казимирович. – Что в городах, что в деревнях – разор да нищета неприкрытая. Лихоимцы и тати над безответным людом вовсю измываются, в судах у кого сила, тот и прав, а стражу царскую от разбойников только по доспехам и отличишь, не в укор тебе, государь, будь сказано… Ну а что до Карпа твоего Горбатого – так не удивлюсь, ежели он ушкуйником недобитым окажется! Из Корсы или из Сурожа…
– А он и есть ушкуйник бывший с Вольного полуострова, – спокойно и даже как-то равнодушно, словно речь шла о чем-то незначащем, отозвался Николай. – Провка вам еще не сказал про это разве?
У Мадины, напряженно вслушивающейся в разговор богатырей, поджались губы. До того гадливо, будто на стол перед алыркой жирная навозная муха тяжело шлепнулась. Может, у Милонеговой дочки и раньше мелькали догадки, откуда Горбатый перебрался в Алыр, но до сей минуты оставались лишь догадками… А Добрыня с Василием неожиданному признанию Николая не изумились нисколько – к тому все и шло.
– Вот тебе и черная ворона, залетевшая в царские хоромы! – крякнул Казимирович. – Не зря Горбатый, выходит, эту прибаутку любит… И перстнями дорогими недаром напоказ щеголяет – у лихого люда оно в обычае. Где же, государи, вы такую рыбину выловили?
– Мы с Николахой своих ближников об их подноготной не выспрашиваем, покуда сами душу открыть не захотят. К чему? – Пров опять нахмурился. Того и гляди, кулак украдкой из-за спины покажет брату – мол, не болтай лишнего… – Нас еще матушка учила: не судите людей по прошлым делам, а судите по сегодняшним…
Ну, ребята, снова слов нет, кончились… Матушка-то вам правильные вещи говорила, да только понимать надо, к кому ее присловье приложить можно, а к кому нельзя. Люди – они на разную колодку кроятся, нет таких, чтобы изнутри одинаковыми были. Даже вы сами – и то вон норовом разные, хотя похожи с лица, не отличишь.
– Сперва-то Карп молчал, кто он да откуда, – пришел на помощь брату Николай. – Занесло нас как-то с Провкой в один кабак на Южном тракте, мы в кости продулись, а он за нас проигрыш уплатил. Видим, человек не бедный, сердечный да разговорчивый… Сказал, что сам из Загорова, с чужеземными мореходами на паях торговые дела ведет и еще постоялый двор там у него есть. Заезжайте, мол, в любое время, гостями желанными будете.
Добрыня с трудом подавил невеселую усмешку. Ясно как светел месяц, что за чужеземные мореходы такие останавливались у Горбатого на постоялом дворе, что за дела там велись… Ну, а близнецов Карп выручил вовсе не по доброте душевной. Решил, что парочка простаков с пудовыми кулачищами ему в будущем полезной может оказаться, и ведь как еще оказалась!
– А месяца три спустя беда с Мадинкой стряслась, с чудами-юдами этими, – подхватил рассказ Пров. – Я в Загорово примчался и как раз на подворье у Карпа на постой встал… Ну а как слег через два года мой тестюшка, его бояре на меня волколаками зыркать начали. Им ведь с самого начала не больно-то по нраву пришлось, что мужик-лапотник в царскую семью влез… Кое-кто уговаривал тестя даже, это я уж потом узнал: мол, обласкай, государь, зятя как хочешь, но царство откажи дочке… Тогда Карп в Бряхимов и приехал. Со мной тайно встретился, да не один раз. Обещал поддержку верных да денежных людей, что за меня, спасителя Алыра, горой встанут…
Он вздохнул, покосившись на насупленную жену.
– Чтоб я с придворным гадюшником ухо востро держал и ни к кому во дворце спиной без разбору не поворачивался, Карп меня тоже упредил. Ну, а вскорости Мадинкин батюшка на Ту-Сторону ушел. Я-то думал, проскрипит он еще хоть лет пятнадцать, не старый же совсем был… а тут мне, царскому зятю да царскому воеводе, венец на голову свалился, и что хочешь с этаким худовым подарочком, то и делай. Помочь в казначействе беспорядок разгрести я Карпа сам попросил. А потом он два заговора подряд распутал, что против меня здешняя знать сплела…
Добрыня чудом не отпустил соленое словцо. Вот так, значит, и втерся Карп в доверие к простодушному юнцу, которому не на кого было в государственных делах опереться. И против Милонеговых бояр его искусно настроил, и объяснил, что у любимой жены только волос долог, нечего к ее советам прислушиваться… А потом и Николая в оборот взял – по всему видать, даже крепче, чем Прова. Дескать, стань, добрый молодец, надежным щитом для занявшего алырский престол брата, чересчур мягкосердечного и оттого слишком часто поступающего себе во вред, – да оберегай его хорошенько от него же самого… Умно, ничего не скажешь.
А заваруха с крамольными боярами стала просто подарком для Карпа, решившего, что пора выползать из тени на свет. Мадинин дядя тоже эти заговоры поминал. Только еще вопрос, сколько пошло тогда на плаху и отправилось в ссылку настоящих крамольников… и сколько ни в чем не повинных людей, мешавших казначею-ушкуйнику крутить-вертеть венценосным рубакой. Пров твердит, что тестевы сановники с самых первых дней на него немилым оком глядели, но не убедил ли царя-богатыря в этом всё тот же Карп – уже задним числом? Были среди Милонеговых бояр, конечно, и такие, кому зять его величества не по нутру пришелся… но вряд ли ближники покойного государя чуть не все поголовно точили зуб на храбреца, закрывшего собой Алыр, а для Мадины ставшего любимым мужем.
– А не обвел ли Карп тебя вокруг пальца? Не оклеветал ли часом кого из твоих бояр, чтобы местечко себе расчистить? – в лоб спросил о том же подумавший Василий. – Плохо верится, что все, на кого тебе Карп указал, и вправду измену замышляли.
– Я ему про это самое не по разу говорила, и дядя Славомир тоже – да разве Пров нас слушал? – не стерпела Мадина. – Кто в Бряхимове чем дышит, уж мы-то хорошо знаем! В тех списках поганых добрая треть точно ни в чем не замешана была… Краешком даже! Ну, хоть Перфила Анкудиныча возьми – какой из него крамольник? Сорок лет Алыру верой и правдой с саблей в руках служил, в боях весь изрублен, а ты, муженек, его в темницу бросил, в колодки заковал, помиловал только по моему заступничеству – и до сих пор на бедолагу как на упыря смотришь… Или Бажен Велегостич, посадник из Атвы. Не он ли тебя упреждал: не приближай, мол, к себе Карпа? Вот Горбатый с ним счеты-то и свел!.. А ты одно гнул: «Молчи, жена, ты этих дел не разумеешь – и дяде своему, пню старому, закажи в них путаться, не то допрыгается!..»
Пров взвился было, но столкнулся глазами с горьким, полным укора взглядом жены – и смолчал.
– Разорвать договоры с соседями о выдаче лиходеев тебя тоже Карп надоумил, твое величество? – раз уж пошла беседа начистоту, Добрыня решил и это прояснить до конца.
– Он, – не стал запираться Пров. – К тому времени Горбатый нам с Николахой признался, что в Корсе, еще до того, как Русь там шороху навела, у вольного люда одним из вожаков был. Мол, со многими тамошними молодцами по-прежнему дружбу водит, а Гопону Первому они немало пользы принесут, коли по-умному дело поставить… Ну и про законы Вольного полуострова рассказывал. Про то, что те, кто под черным парусом ходит да волчьему солнышку присягнул, – всё одно что братья до гробовой доски. Во всем друг за друга стоят, товарищей не предают, золото для них – сор, а удаль молодецкая – всего дороже…