Василиса осмотрелась: и впрямь, лучше перед трудным походом передохнуть. Вот виднеется ствол поваленного дерева, хорошо легло, ровно, только половина в воде скрылась. Не само ведь упало, ишь как подрублено… Не топором, конечно. У местных нечистиков и железа-то нет, не умеют они болотную руду добывать да обрабатывать. Вировники и те предпочитают отнятым у людей железом воевать. Тут бобры поработали, вон и щепки валяются. Еще весной подгрызли, сейчас воды меньше, больно осень сухая, а по новой весне зверушки тут снова свою плотину сооружать начнут. Пока же в ближней заводи жируют, к зиме готовятся. Плеск слышно – широкими хвостами по воде лупят, ныряют, хатки к зиме готовят. Трудяги. Спасибо им за удобное место для привала, лучше расположиться на вербовом стволе, неподалеку от чистой воды, чем на сырой кочке посреди грязных луж.
Василиса разложила на расшитом петухами полотенце кусочки мяса и хлеба, уронила несколько крошек на траву – местным нечистикам, плеснула из баклажки каплю овсяного киселя. Шурыш повел носом.
– Есть не ешь, а кисель будешь? – прищурилась девушка, заправляя под головной платок выбившуюся челку.
– Не больно-то и хотелось, – отвернулся было лозовик, но не сдержался, придвинулся чуть ближе: – Ну, разве капельку, проверить, что ты там за отраву наварила.
– То-то, – Василиса протянула Шурышу свернутый из бересты стакан. – Угощайся, не побрезгуй.
Глядя, как жадно осушает стакан лозовик, царевна невольно улыбнулась.
– Как добуду то, за чем иду, угощу тебя молочным киселем, – пообещала она довольно крякнувшему деду.
– А что ищем-то? – смягчившийся лозовик уставился единственным глазом, мигнул.
– Вещицу матушкину. Ее некогда на хранение оржавинику отдали, а теперь вот понадобилась. Самой-то некогда, сам понимаешь, за хозяйством глаз да глаз нужен. Вировники, конечно, матушку слушаются, да мало ли что…
– Оно так, – согласно кивнул Шурыш. – Только Раджишлеп Беспортошный – тварь жадная и беспамятная, может и не отдать вещицу-то.
– Ничего, исхитрюсь как-нибудь, добуду. Не выпрошу, так украду, не украду, так силой возьму. Мне главное до него добраться. Болото я хорошо знаю, но в самой середке прежде не бывала, лишь по границе тумана ходила. Не тянуло как-то вонищу нюхать да в ржавой воде бултыхаться.
– Редкая птица туда долетит, – наморщил нос лозовик. – Да по правде сказать, и не летают они в те места, брезгуют. А ты и вовсе птица невысокого полету. Разве что с печи на лавку да вниз головой.
– Птицей мне никак нельзя, – вздохнула Василиса, предпочитая дедовы подначки не замечать. – Матушка сказала, ей еще и потому туда ходу нет, что волшебством эту вещь не добыть, только безо всякого чародейства можно. Вроде как благодаря уму и смелости. Уж не знаю, в достатке ли у меня того и другого, но матушка решила меня к Ражитопу отправить: и дело нужное справлю, и прогуляюсь.
Василиса вздохнула, про себя добавив: «Заодно, авось, и дурь из башки повыветрится, и кручина сгинет».
– А что ж вировники-то не подсобят? – прищурился Шурыш. – Им плевое дело вещицу добыть. И незачем девку несмышленую в болота посылать.
– Отказались наотрез. Противно им дело с оржавиником иметь, не хотят его вонищу нюхать.
– Ишь, задаваки! Повезло Юге с войском! Видано ли? Приказы выполнять отказываются! А беда придет, что делать-то будете с эдакими воротящими нос вояками?
Не дождавшись ответа, лозовик потянулся, разминая кисти маленьких рук.
– Что ж, коли готова, пойдем, путь неблизкий, заночевать придется на болоте, а утром поглядим, как сподручнее к Рукожопу подобраться. Эх, хорош кисель был, ятрышная сила! – Шурыш облизнул усы, словно пытаясь подольше сохранить вкус редкого для него лакомства. И, спохватившись, тут же добавил: – Да я и без киселя мог бы обойтись, не велика важность, кисель…
Дорог на болоте, конечно же, не было. До сих пор Василиса полагалась лишь на собственное чутье, выбирая участки посуше, поросшие низенькими соснами и ольхой, стараясь не приближаться к открытой воде. Но все равно ясно было, что озер не избежать, их тут, в среднем круге болота, хватало: и совсем мелких бочажков [39], и больших, поросших чарусьими кувшинками и белыми лилиями. Вскоре выбрались как раз к такому.
Грусть еще не отпустила царевну до конца, и лозовик это заметил.
– Не печалься, дальше повеселее будет, – утешил он, поправляя новую, недавно сплетенную из сухой травы шляпу с широкими полями. – Нам на тот берег надо, там уже не до кручин будет.
– Вплавь? – насторожилась Василиса.
– Ишь удумала: вплавь! Никакого соображения нет. Понятное дело, лодочку сейчас соорудим.
– Вот и ладно, – улыбнулась царевна. Очень не хотелось в воду лезть.
Василиса не удержалась, понаблюдала немного за тем, как работает ее спутник, а работал он ловко. Вот не поймешь, откуда лоза берется, будто из рук, меж пальцев вырастает, сама закручивается и ложится, как надо. Несколько мгновений – и готова оплетка первого ряда, глазом моргнуть не успела, а уж пошел второй ряд, скоро весь борт лодочки будет готов. Однако некрасиво над душой – или что там у нечистиков вместо души – стоять. Лучше по берегу пройтись.
Слишком далеко царевна отходить не стала, присела на пригорок у самой воды, засмотрелась на солнечные блики. Она могла бы часами любоваться покоящимися среди широких листьев горделивыми красавицами-кувшинками. Словно из белого воска вылеплены! А внутри у каждой – солнышко яркое. У берега они обычные, размером с чашку, а чем дальше от берега, тем крупнее. Здесь, в средних топях, растут и чарусьи кувшинки, такие огромные, что человека выдержать могут. Имя свое они не зря получили, чаруса́ницы часто в них свои жилища обустраивают.
Как же ей всего этого не хватало в царских хоромах! Жизнь в столице Черговского царства суетная, мысли в порядок – и те не успеваешь привести. То ли дело здесь. Сидишь себе тут на бережку, среди душистого аира и малинового дербенника, смотришь на чуть подернутую рябью водную синь, лениво наблюдаешь за голубыми стрекозами, за желтоголовым ужом, плывущим по своим ужиным делам, подмигиваешь взгромоздившейся на глянцевый круглый лист златоглазой лягушке, слушаешь тихое пение…
Василиса прислушалась. А ведь точно, поет кто-то! Тоненько так, жалостно. Слов не разобрать, а хочется вскочить, броситься неведомой певице на помощь. Да вот же она: девушка с длинными распущенными волосами. Бредет себе, странно переваливаясь из стороны в сторону, опустив голову, украшенную венком из желтых кувшинок и осоки. Густые зеленоватые волосы словно от невидимого ветра развеваются. Бледная, будто никогда солнца не видела, и одета в какое-то тряпьё, едва прикрывающее пышную грудь.
Певица приблизилась, подняла голову, и Василису кольнула невесть откуда взявшаяся ревность – уж больно красивой та была. Но потом взгляд скользнул вниз, и царевна будто очнулась. Ноги-то у незнакомки гусиные, с черными перепонками, потому и идет она так странно, вперевалочку.
Чарусаница, болотная русалка. Стоило Василисе опознать нечисть – и затуманивший разум морок развеялся без следа. Огромные глаза с темно-зелеными радужками уставились на гостью, усмешка искривила пухлые бескровные губы, а голос окреп… такой тоскливый… страдающий… и длинная рука с когтистыми пальцами тянется к горлу. Нет уж, поздно, девонька.
Василиса легко уклонилась. Бледное лицо чарусаницы осклабилось, показались мелкие острые зубки:
– Вот какая! Не жалко тебе меня? Не обнимешь горемыку?
– Жалко, – кивнула Василиса, поднимаясь. – Но обниматься не станем.
– И не боишься…
– Не боюсь. С чего мне тебя бояться?
– А коли на дно утащу?
– Не утащишь, – уверенно усмехнулась царевна. – Я ж не добрый молодец, чтоб на твои прелести заглядываться.
– То верно, – прищурилась певица. Похоже, она сообразила, что чары на Василису не действуют, однако решила попробовать еще раз: – Может, тогда просто в гости заглянешь? На чарусу2 [40] ко мне. Я тебе клад покажу. Лежит тут, на дне, прямо под моей кувшинкой. Вместе его разберем, поделюсь, станешь мне подружкой верной.
– Подружками и без этого стать можно.
– Не получается. Другие боятся со мной дружить, нечистью кличут, – грустно протянула болотная дева, проведя рукой по длинной шее и откинув в сторону невесомые, ходящие волнами пряди. – Мало кто сюда заходит, а те, кто заходит, – обижают.
Василиса чудом – аж приложила ладонь ко рту – сдержала ехидный ответ.
– Мелочь пузатая меня сегодня опять дразнила, – продолжала жаловаться чарусаница. – Все кувшинки перевернули, лихи зеленые, пришлось вот по твердой земле идти к соседкам, просить о помощи.
Не иначе без шкодливых внучат Шурыша не обошлось. Значит, неподалеку где-то шныряют…
– Не обращай внимания. Они маленькие, пошалят и одумаются.
– Так дом мой опрокинули вверх тормашками, как мне теперь там жить? Может, поможешь обратно перевернуть, а?
Хороша попытка, да не на ту напала.
– Прости, дел у меня много, а времени нет вовсе.
– Зря ты ко мне не хочешь, – вздохнула чарусаница, опускаясь на землю. Тряпье скрыло уродливые ноги, и теперь она опять казалась красоткой. – У меня хорошо, отдыхали бы вместе на ложе из кувшинок, рыбаков да путников мимохожих завлекали… Или у тебя есть милый?
– Есть, – улыбнулась Василиса.
– Расскажи о нем… Любит тебя, балует? Меня вот никто не любит… Ты своего любимого где нашла?
– На болоте.
– То-то же! Мои товарки смеются, говорят, на болоте никого путного не найдешь, – всхлипнула чарусаница.
– Еще как найдешь, – утешила царевна.
– Значит, буду искать. Приданое-то у меня есть. Сундук с золотыми перстнями да кругляшами чеканными, люди их денежками именуют, на них что хочешь купить можно. Показать?
Никак не успокоится лгунья болотная, очень уж ей хочется путешественницу в топь утащить.