Дальше переворотень мялся: то, как волшебная змея из сестрицы столь необычную мертвячку сотворила, он, похоже, сам толком не понимал. Алёша – тоже, а потому дал себе зарок при первом удобном случае расспросить старших о подобных чудесах.
– А потом что с вами было-то?
А потом Иванушка нашел Аленушку на речном берегу: сидела сестрица на камне у воды, вся мокрая. Пригляделся он и понял – вышла сестра из речки совсем другой – и не мертвая и не живая. Душа при ней, но и змея волшебная, в грудь вцепившаяся, – тоже. И не избавиться никак, да и не ясно, что будет, если снять или тем паче убить – а вдруг и Аленушка дух испустит?
Что до сына посадникова, то прощаться с ним не стали – надо думать, не хотела Алена, чтоб муж ее мертвячкой запомнил. Взяла белого козленочка, да и пошла ведьму искать, что их с братцем сгубила. Спасибо змеюшке, злодейка сыскалась быстро – мороком она людей от своего жилища отваживала, да только морок тот чудо-гадине, что нынче питала Аленушкино тело волшбой, на один зуб.
В дом ведьмы Алена пошла одна, и что там промеж них сталось, Иван не знал. Уже потом сестра скупо рассказала, что не смогла бы их мерзавка расколдовать, силенок не хватало. Поняв то, сестрица заживо сварила ведьму в ее же собственном котле.
– Вот глянь. – Иванушка потянулся к брошенному на песок поясу. – Ножичек мой. Скажи, красота?
Ножичек и впрямь впечатлял: тесак размером чуть ли не с меч, а рукоять из человечьей кости – похоже, бедра.
– Хороший нож, – малость покривил душой Алёша. – Нога ведьмина небось?
– Угу, – довольно подтвердил переворотень. – Напоминание. Так Аленка говорит, а мне просто удобно.
Ведьма стала первой, что они порешили, но отнюдь не единственной, что подтверждали мертвые головы на стене. Брат с сестрой промышляли охотой на нечисть уже лет пять, не меньше. Людей они сторонились, держались пустых мест и лишь изредка заглядывали в Ольшу, большой портовый город у Синего моря. Повидали всякого, пока, сами того не ведая, лесовику Старошумскому службу не сослужили, после чего в его владениях и осели. Домом вот обзавелись…
Места здесь глухие, речка – заветная, люди стороной обходят. Лесовик и обустроиться помог – его служки сотворили из живых деревьев избу, а хозяин Старошумья ее зачаровал – теперь не боится дом ни жара, ни холода, ни короедов, оберегая своих обитателей днем и ночью, а духи лесные по хозяйству помогают. И все это счастье – за то, что брат с сестрой округу от нечисти берегут, той, что самим лесожилам не по зубам, как давешний чернокнижник, спрятавшийся за худову березь. Так что все хорошо обернулось, только вот до сих пор зла Аленушка на китежан. Ведь так и не приехали…
– А ты?
– А чё я? – Сперва Иван не понял, потом его осенило. – Ты про наружность мою, что ль? Поначалу обидно было, что уж там… Зато потом вырос, а теперь и вовсе хорошо – силен, крут, никому спуску не дам! Обидно только, когда козлом обзывают. Не люблю я этого. Одного поколотишь, другой остряк вылезет. Всю жизнь, считай, дерусь.
– А ты не дерись. Ты гордись.
– Чё? – Переворотень озадаченно уставился на Охотника. – Чем? Козьей мордой?
– Собой. Пусть все видят: горд ты тем, каков есть. Ведь ты и в самом деле гордишься, ишь как подбоченился пред поединком-то! Силу мне казал, ну и другим кажи, гляньте, мол, каков я, Рогач-богатырь!
– Рогач-богатырь! – повторил, просияв, Иванушка. – Я – Рогач-богатырь, а не козел!
– Про козла забудь! – прикрикнул Алёша. – Как ты забудешь, так и другие.
– Что, и Аленка?
– А ей и забывать нечего, для нее ты как был братцем Иванушкой, так и будешь. В любой шкуре.
– Это как?
– Поживешь – поймешь.
Сила Белобогова, он ведь мальчишка совсем! Подумаешь, косая сажень в плечах и винище бочонками хлещет, всё одно мальчишка. И при этом – потешный бой показал – умеет поражение принимать и обиду сдерживать. Чистая душа, и сам добрый, хоть и дурной еще. Только поди о том догадайся, когда эдакого страшилу встретишь. Тут кто заорет, а кто и за вилы схватится. Силушки переворотню не занимать, рано или поздно положит кого-то, и всё! Чудище готовое, а китежане… Если торопиться будут, могут и не разобраться; за себя Алёша уж точно бы не поручился. Привычка бить первым спасает слишком часто, чтобы от нее отказаться, особенно ожидая встретить худа, пусть и белого.
– Эй, ты чего замолк? – покосился на собеседника Иванушка.
– Так…
– Слушай, расскажи про Китеж, а? Как оно там, любо?
– По-всякому бывает…
Зачем Алёша подставил нежданно выкатившемуся из ракитника ежу подножку, он и сам не знал. Захотелось, и всё тут. Ёж отлетел от выставленного сапога и развернулся.
– Спасибушко, – поблагодарил он. – Не дал Каталушке в речушечку свалитися, лапоньки замочити.
– Пожалуйста, – пробормотал ничего подобного не имевший в виду богатырь. – Случилось чего?
– Батюшка Боровлад сейчас пожалуют, – сообщил колючий вестник. – Спрашивать будут, из первых рученек новости узнавать. Каталушка, говорит, умишечком не вышел, такому посыльничку верушки нет. Обижает. Ванька, пузико почешешь?
– А то. – Иванушка, то есть уже Рогач-богатырь, как-то странно поглядел на Алёшу. – Ты, это… Проголодался поди… Ступал бы в избу. Аленка, хоть и букой смотрит, накормит.
Эх, братец, знал бы ты настоящих бук, не ляпнул бы такое. У ворующей детишек нечисти глаз нет, лишь гибкие отростки из черной шерсти топорщатся. С полгода назад одного такого гада Алёша в Алофино положил. Охотнику, пусть и новичку, бука не соперник, но встреча запомнилась надолго, уж больно мерзкой оказалась тварь.
– Я не голоден, – соврал китежанин, устраиваясь на траве по другую сторону ежа.
Объясняться с Аленой прямо сейчас не тянуло, хотя перед отъездом потолковать и придется. Да и любопытно, с чего это Иванушка пытался его спровадить, неужто желает гостя скрыть? Или, наоборот, хозяина, с которым не мешало перекинуться парой слов. Людям и даже Охотникам с лешим объясниться непросто, но Алёша о местных делах знал достаточно, чтобы рассчитывать на более или менее дружелюбный прием.
Лесные владыки шумят, только желая застращать, Боровлад никого пугать не собирался и потому возник из расступившихся кустов неожиданно и сразу – ни единая веточка не дрогнула, ни единый сухой прутик под могучими копытами не треснул, только Каталушка торопливо перевернулся и вскочил на короткие лапки, замерев столбиком, что толстый колючий суслик.
– Батюшка пришли, – возвестил он, вытягивая лапку в сторону нависающей над зарослями громадины.
Закурганские мужики не лукавили: кто хоть раз видел лешего, ни с переворотнем, ни с худом его не спутает. Более всего Боровлад напоминал вставшего на дыбы матерого медведя, но масти был серой, волчьей. Вывороченные ноги с раздвоенными копытами казались толще Иванушкиных раза в два, а могучие темные рога сделали бы честь ярым вышегорским турам. В китежских трактатах леших облачали в медвежьи плащи, но день выдался жарким, и гость заявился в чем-то вроде сизо-зеленой дерюжки из свалявшихся сосновых игл, украшенной у плечей парой крупных мухоморов. Яркие красные с белым шляпки указывали на то, что Боровлад женат, о чем и дает знак любострастным лешачихам и кикиморам. На широком поясе хозяина Старошумья висели дудочка, старый лапоть и с полдюжины кожаных мешочков-кисетов, а за спиной, как и положено, виднелась здоровенная дубина. Без нее леший в баню и то не войдет.
Взгляд небольших изумрудно-прозрачных, как позеленевший мед, глазок неспешно скользнул по приосанившемуся Иванушке и застывшему, будто на карауле, ежу-лесавке, после чего уперся в китежанина. Алёша неторопливо поднялся и отвесил поясной поклон. Пояс с мечом благоразумно остался лежать в траве.
– Здрав будь, батюшка Боровлад. Банник из Закурганья велел тебе кланяться.
– И ему кланяйся, как назад пойдешь. – Лешие уважение ценят не хуже самих банников. – Чего в наших краях ищешь, богатырь?
– Нашел уже. Древнеместо с худовой березью. Грязно тут у вас было…
– Постой-погоди, давай всё по порядку! – поспешил перебить Иванушка, выскакивая вперед. – Я колдуна пришиб! Колом! И березь срубил, а Алёша мне помогал. Он из Китежа и дерется о-го-го как, но я сильнее. Колдун упырей наплодил, так я ведь кто? Я – Рогач-богатырь, мне эти гады…
Врал переворотень взахлеб, то есть не врал, а привирал на ходу, как это делают перехожие сказочники. Развалины, березь и патлатый чернокнижник со своими упырями менялись на глазах, становясь больше, выше, страшнее. Ну так и сам Иванушка, если верить закурганцам, ходил о трех головах и огнем пыхал. Если же верить самому переворотню, то голов и особенно рук у него в приснопамятном бою было куда больше, и в каждой руке имелось по молоту. И потому переколотил Рогач-богатырь никак не меньше тысячи упырей, один другого злее.
Самого же главного пришлось убивать трижды: два раза гад оживал, а на третий Иванушка вбил его в землю по самую шею и Аленку кликнул, чтобы голову отсекла, потому как у него серпа-косы при себе не было. Голова скоро на стене повиснет, а лес чистый теперь. И берези нет, а уж какая большая была, еще немного, и дыру б в небе пробила. Ну так Иванушка эту березь как срубит! Но это уже сегодня было, и оставшихся упырей, тех, что в развалины забились, тоже сегодня, а вчера с колдуном воевали. Ох и навозились, колдун-то здоровенный был, буркала огненные, зубищи из пасти лезут, что кабаньи клыки, а уж меч какой диковинный… Мечи, по одному в каждой ручище, только супротив Иванушкиного молота…
Алёша аж удивился, услышав, что он всё же чуток помог, правда, помощь эта больше ограничивалась разбором тел, рубкой дров, ну и посильным участием в бою. Само собой, небольшим, потому как главным было убить колдуна…
Словесный водопад иссяк внезапно, переворотень дернул носом, заморгал, а потом почесал бороду, вопросительно и с надеждой глядя на Боровлада, будто проверяя, поверил или нет?
Почти медвежье лицо ничего не выражало, но проницательный взгляд причудливых лешачьих глаз скользнул с Иванушки на Алёшу.