Проговорив это, Витослав медленно и величественно поднял руки и хлопнул в ладоши над головой. Купец в ответ обнажил меч и угрожающе защебетал. Садко оскалился и – сам до конца не понял, то ли в шутку, то ли всерьез – зарычал в ответ:
– Дело говоришь, чародей, познают они гнев мой! Ишь, вислоусый бедак, мечом размахался! Видали мы таких! До водобоя дело дойдет, запоют по-иному!
– А там, глядишь, и помощь подоспеет… – поддакнул Витослав и, помолчав, пробормотал чуть слышно: – Всё же не пойму я…
– Чего?
– Что ж она молчит-то?
– Кто? Птица? – Садко снова поглядел вниз на алконоста. Та скорчилась, нахохлившись, и испуганно озиралась по сторонам. – Так орала же истошно, разве не слышал? Небось горло сорвала, вот и молчит.
– То она обычный голос подавала. Да ведь известно, что алконост волшебным воплем своим способна и покалечить, и убить любого, кто услышит. Именно в песне ее таятся самые сильные чары.
– Во дела, – протянул Милослав, стоявший рядом. – Выходит, вредоносная она… Так чего ж мы?..
Голосу разума договорить вновь не дали.
– Два! – выкрикнул Садко и самолично хлопнул в ладоши.
Тут будущие противники залопотали хором. Кто визгливо и яростно, а кто глухо и умиротворительно. А Садко с любопытством наблюдал как над чужим кораблем закружилась стая чаек. Сначала пяток, потом десяток, и они всё прибывали – кружились в высоте, будто вдруг побелевшие стервятники, внимательно наблюдая за происходящим внизу. Интересно, чужеземцы это видят? Или слишком заняты своими шумными беседами?
Вислоусый купец, растерявший всю степенность, снова обратился к Садко, размахивая руками.
– Поделиться предлагают, – перевел его речь Витослав.
– Птицей? – не понял капитан.
– Удачей, – будто нехотя, через губу растолковал Витослав. – Считается, что ежели добудешь гнездо алконоста, так станешь клады в земле видеть, в игре будет везти, а по утрам всегда с той ноги подниматься будешь.
– Удачей делиться? Дурость какая-то. А если всемером гнездо достанешь, то клады тебе раз в неделю только покорятся? – искренне недоумевал Садко. – И где выгода? Кто ж так торгуется? Нет, с такими дел вести не станем. Пусть хитро вы говорите, да только слова ваши, словно медузы скользкие и холодные… Так им и перетолкуй!
Витослав выкрикнул длинную фразу на чужом языке. В ответ раздались несомненные ругательства. Тут даже толмач не требовался, чтобы понять – нет, вовсе не хвалили Садко щебетуны-иноземцы. Но чародей все же выслушал внимательно и начал перечислять:
– Они говорят, что птицу первые приметили, а мы не в свое дело лезем. Торговаться им смысла никакого нет, ведь они сильнее, а значит, сами условия ставить будут. Людей у нас мало, победят нас легко. Ну и добавляют, что ты, Садко, никакой не хозяин морей, а трус, лишь языком чесать горазд… и еще они именуют тебя дохлым угрем, старым облезлым попугаем и шелудивым псом.
Команда «Сокола» недовольно забурчала, ратники и матросы подняли щиты, понимая, что Садко оскорбление так просто не спустит. Капитан же, понимая, что хитростью одолеть не вышло и дело идет к драке, оценивал противников. Людей у них побольше, борта повыше, обзор получше. Не будь у новеградца чудо-корабля, надо было бы бежать, несомненно. Но чудо-корабль был, а значит, оскорбления и в самом деле терпеть не след.
– Псом, значит, именуют, – пробормотал Садко. – Спасибо, что напомнили.
Покосился на диволюда Руфа, что по просьбе капитана продолжал скрываться от чужих глаз, прижавшись к борту, и еле заметно кивнул ему головой, указывая в сторону чужаков, мол, пора.
– Арррррваф-ваф-ваф! – взревел матрос, вскочил на ноги, пошире развел плечи и зарычал на купцов и матросов иноземных, потрясая топором.
Те прянули назад, заголосили, вскинули копья. Мало по морям ходит кораблей волшебных, да еще меньше тех, где на палубе, рядом с людьми, псоглавцы обретаются. Диволюды эти и сами мореходы толковые, в южных портах их корабли часто встретить можно, да что там – иные даже до Ольши добираются. Но чтоб псоглавцы с людьми заодно были – это и ошеломляло и пугало.
Не переставая рычать, Руф пару раз клацнул зубами и оскалился длинными белоснежными клыками. Голос его был грому подобен, и словно дрожь прокатилась по чужому кораблю. Казалось, не только люди, но и реечные паруса затрепетали, убоявшись ярости псоглавца.
Не дожидаясь, пока волна удивления схлынет, Садко обернулся к своей команде и, подняв руку, громко велел:
– Ну что, хитростью не вышло, значит, отстоим птицу силой! Коли всё пойдет, как надо, никого не убивать! Слыхали, братцы? Они, ишь, попугаем обзываются, ну так и мы их – попугаем! Бану, понял? Попугать только!
Бортовой матрос послушно кивнул, сжимая рукоятки орудия, направляя острый наконечник-раструб водобоя в нужную сторону. Садко же покрутил головой, отыскивая взглядом любимую длинную удочку, которую утром оставил где-то здесь. Хорошо, вот она, лежит всего в шаге. А птица что? Ага, отгребла от чужого корабля ближе к «Соколу», тоже дело. Значит, пора! Садко опустил руку, отдавая команду.
– Три! – Его крик и зачарованный возглас чародея ударили одновременно, слились словно в колокольный звон, и тот окреп, зазвенел, взлетел над кораблями и тяжело грохнулся на палубы, разбился дюжиной отголосков.
Даже дрожь по воде пошла в разные стороны, будто не слово сказали, а камень за борт выбросили, потревожив морские глубины. Чужеземцы с вражеского корабля сначала отпрянули, но быстро взяли себя в руки. Воины метнулись вперед, оттирая от борта неодоспешенных купцов и матросов. Гребцы слаженно налегли на длинные весла, и пузатый корабль начал движение, намереваясь сблизиться с «Соколом». Враги попались не робкого десятка.
Откуда-то из-за спин чужеземных воинов вылетели две стрелы. Одна отскочила от паруса-самодува, вторая ужалила борт рядом с Полудом. Воевода в ответ лишь дважды лязгнул мечом об окованный край щита, отдавая приказ. И Бану пустил в ход водобой.
В сторону купеческого судна ударила тугая и тонкая струя морской воды, бьющая сильнее, чем зачарованная сталь. Самое крепкое дерево такая струя в щепу разобьет, даже железо прорезать может, а уж попадись ей человек на пути – напополам развалит.
Бану управлялся водобоем метко и ловко, воду подавал с промежутками, давая время большой железной бочке под нижней палубой наполниться. Первый выстрел прорезал во вражеском парусе огромную и неровную круглую дыру, бамбуковые реи и циновки полетели вниз, прямо на головы купцов и матросов.
Чужеземцы загалдели. И стрелять больше не стали.
– Уаф-буаф! – победно взревел псоглавец, потрясая топором.
Бану тем временем нацелил корабельное оружие в сторону носовой фигуры купеческого корабля. Миг, другой, и длиннотелый зеленовато-желтый извивающийся змей, отполированный стихиями до блеска, лишился сначала усов, а затем гребня и всех четырех лап.
– Ну что? Кто теперь на дохлого угря походит? – со смехом крикнул Бану, любуясь на дело своих рук.
Слова матроса потонули в резком крике Витослава, а затем – в громоподобном шуме бьющихся крыльев и чаячьих воплей. Громадная стая, кружившая над кораблями, ринулась вниз и атаковала чужестранцев, словно пернатый смерч. Чайки били врагов по лицам крыльями, клевали, целясь в глаза, а некоторые, особо изощренные, то метали на головы незадачливых врагов помет, то отрыгивали непереваренную рыбу.
Витослав кричал что-то торговцам, явно призывая дураков бежать.
Всё это время Садко спокойно наблюдал за происходящим, обмахиваясь шапкой. Наконец, решив, что время пришло, он поднял удочку, неспешно размотал шелковую леску, метко забросил крючок с грузилом на край плавающего гнезда и стал подтягивать ближе к «Соколу». Птица-алконост глядела на него внимательно, хвостом не помогала… но и не мешала, не отбивалась. Видать, поняла, что ее спасают.
Вислоусый купец в мокром кафтане с рыбьими кишками на вороте замахал руками и закричал что-то. Витослав тут же подхватил:
– Уходят! Они уходят!
Моряки-чужестранцы действительно резво принялись отгребать в сторону. Перестали грозно чирикать и бряцать оружием воины, зато испуганно вопили простые матросы, отмахиваясь от настырных птиц, что падали сверху, клевали и неуловимыми улетали прочь. Лишь когда враги отплыли на сотню локтей, последние чайки оставили преследование и направились к берегу. Над морской гладью установилась тишина, нарушаемая лишь удаляющимся скрипом в уключинах да мерными всплесками весел.
– Ча-як, ча-як! – крикнул вослед чайкам Витослав и поднял сведенные ладони в благодарственном жесте. – Доброго полета!
– Ки-яаааав! Ввааа! – тут же будто ответила ему алконост-птица.
Грозно вскинула крылья и принялась бить ими по багру, которым Садко теперь пытался подцепить гнездо, чтобы затащить на корабль.
– Стой! Не надо! – Витослав в ужасе схватился за голову. – Ты что делаешь, капитан?!
Садко перестал орудовать багром и непонимающе оглянулся на чародея.
– Так я ж помочь хотел. Можно под навес, вон, посадить ее. Прохладным шербетом отпаивать, опахалом обмахивать, пусть высиживает птенчиков своих по-царски.
– Э-э-э, нет! – Чародей выхватил из рук Садко багор. – Гнездо алконоста должно плавать в воде. В спокойной, тихой воде.
– А ежели ветер поднимется? – спросил Садко.
– Не поднимется, – проговорил Витослав и, перегнувшись через борт, оглядел птицу внимательно.
Та чуть качнулась, позволила взглянуть на яйца у себя под животом, под мягчайшими кипенно-белыми перышками.
– Пока птенцы не появятся на свет, не будет ветра над этими водами, – пояснил обаянник. – Непростой это штиль, алконоста чары.
Садко раздумчиво пожевал губу, размышляя. Купцы могли чуть выждать и вернуться за птицей, а если не купцы, то кто-нибудь еще… Приняв решение, капитан хлопнул по бедру ладонью и скомандовал:
– Спу-скаааай парус! Поплывем по течению, охраним диво-птицу! И «Соколик» пущай отдохнет.