Витослав шагнул к Садко, пристально заглянул ему в глаза, цокнул языком и усмехнулся горько, будто обиженно:
– Значит, говорит с тобой алконост? Ты и впрямь ее слышишь?
Капитан лишь кивнул в ответ.
– Выходит, тебя выбрала она для беседы… Не меня… Ну, будет наука… – Чародей опустил взгляд, одернул пояс, пожевал губами, будто нужные слова подбирая. – Ты, Садко, один ее слышишь. Богатырские кони так с хозяевами разговаривают, да только алконост поумнее всякого дивоконя будет, мудростью может поделиться великой, так что слушай ее. Когда она говорит, слова прямо в голову к тебе приходят. Будто только она подумала, а ты ее мысли уже прочел.
– С чего это? Не умею я мысли читать!
– А ты тут ни при чем. Точнее, тебе для того и делать ничего не надо. Наводит она свои мысли прямо в голову тебе.
Садко перевел взгляд на птицу, терпеливо ожидавшую, пока люди закончат разговор, и почесал затылок.
– А мне тоже думать? Или…
– Говори, – прошептала птица беззвучно. – Мне нужно тебя слышать… мне приятно тебя слышать. Твой голос… он чудеса творить может. Как и мой. Помнишь, говорил тебе чародей, что песня моя черна и сильна? Может убить, может покалечить. Вот потому для остальных промолчу я, чтоб не навредить.
– Что ж ты сама от купцов не отбилась-то, коль голос твой столь грозен? – удивился Садко. – Али мы не вовремя на помощь подоспели? Если б задержались, убила бы всех?
– Вовремя вы подоспели. Еще немного, и пришлось бы мне самой погибать. Разметал бы ветер перья мои по морю, не явились бы дети мои на свет ни в этом мире, ни в том. Мы слабы, когда на гнезде сидим, яйца согреваем… Не было силы во мне для песни губительной. Только простым голосом могла кричать, смерть лютую готовясь принять. Если б не ты, Садко.
– Не только меня благодари, птица, – перебил капитан, оглядываясь по сторонам. – Всю команду благодари. И «Сокола». Все они защищали тебя и заботились. А я…
– Без тебя они не решились бы. – Птица плавно прошлась по высокому борту, вдруг протянула четырехпалую руку, спрятав когти, и провела теплыми пальцами по щеке капитана.
Садко не отшатнулся – показалось ему на миг, будто сама судьба ему улыбается.
– Мы, алконосты, всегда за добро добром платим. Потому и отправила я детей к родичам моим, а сама решила вот что: останусь с тобой и впредь помогать стану. Семь лет тебе служить буду, по году за каждое свое дитятко. Ем я немного, лишь фрукты. Жалую молоко да кисель… Не убудет с тебя. Коли примешь в команду, пригожусь тебе не единожды.
Садко оглянулся на свою разношерстную команду, а «Сокол» задрожал всем телом и заскрипел мачтой, затанцевав на мелких волнах.
– Что ж, будет нас дюжина теперь да алконост-птица, – проговорил Садко. – Принимайте, други дорогие! А тебе – добро пожаловать в команду… «Аля»! Так буду тебя величать, коли не против.
Алконост новое имя приняла, величаво кивнув. Пошли по морю белогривые волны, окреп ветер, а «Сокол» закачался, будто рвался в путь, переминаясь перед бегом. По велению капитана развернулся парус, и воодушевленный Садко вдохнул полной грудью соленый ветер.
Впереди ждали новые приключения. А уж будет ли алконост Аля подмогой или обузой… поглядим. Дружба новая проверяется дорогой и делами общими!
Будто подслушав его мысли, чудо-птица взмахнула крыльями, вспорхнула с борта, покружила, примериваясь, и осторожно опустилась Садко на плечо. Почувствовав щекой прикосновение мягких перьев, капитан улыбнулся.
Худовы вести
В большой восьмиугольной зале, что была укрыта в самом сердце Бугры-горы, подальше от жилых ярусов, царил полумрак. Прижатые к четырем стенам, замерли в темноте громадные шкафы, целиком забитые всем необходимым для колдовских опытов. На полках поблескивали кожаными переплетами сотни черных книг, застыли меж сундучков древние свитки, сложенные пирамидами, а рядом в причудливых ящиках-подставках стояли склянки с зельями. Тень почти целиком скрывала и ровные ряды сводчатых ниш, в глубине которых хранились бутыли всевозможных размеров. В них, в особых слегка светящихся растворах, плавали части тел – человеческих и не только. Зала не зря носила имя Изыскательной.
Везде царил порядок, все было на своих местах и ждало своего часа. Кругом ни следа пыли, кузутики прибирались здесь каждый день, и они же наливали в светильники горючее масло и меняли свечи. При необходимости здесь могло стать светлей, чем в летний полдень, но сейчас яркий свет разливался лишь в одном месте Изыскательной залы. Необычный светильник, свисающий с потолка на длинной цепи с блоками, бросал свет дюжины свечей строго в нужном направлении с помощью особых щитков, с внешней стороны железных, а с внутренней – зеркальных, увеличивающих яркость. Большое слепящее пятно квадратом падало на высокую подставку с раскрытой черной книгой; освещало оно и большой железный стол, на котором была распята окровавленная пленница. Над ней, обездвиженной особой волшбой, лишенной голоса, но не сознания, склонился Огнегор, осторожно делая надрез и бормоча в бороду нужное заклятие.
Скрип двери и неторопливый тяжелый цокот подкованных копыт по мраморному полу заставили колдуна недовольно поджать губы. Он злился, когда его отвлекали от важных занятий, а важнее нынешнего не придумать. Судя по цокоту и хлынувшему в зал запаху серы, заявился кто-то из худов. Сколько ж можно?! Пора наконец навести порядок и приструнить распоясавшихся помощничков, которые отвлекают хозяина, когда им в голову взбредет! Впрочем, сейчас колдун мог сердиться лишь на самого себя. Надо было запереть дверь на волшебный засов и стражу выставить…
Нож коротко звякнул о поднос, сбросив с лезвия капельки крови, Огнегор махнул рукой над распростертым телом, останавливая кровотечение, и, не оборачиваясь, бросил:
– В чем дело?
– Прилетел мурин с юго-запада, господин Огнегор.
Голоса триюд ни с чьими не спутаешь. Вместе со словами из их горла вырываются неприятные скрипучие и резкие звуки, будто несмазанные петли стонут. Противнее голоса только у вергоев…
Обернувшись, колдун спустился по приставленной к столу лесенке и неторопливо принялся вытирать окровавленные руки расшитым на концах полотенцем и разглядывая замершего в тени у дверей вестника. Нечасто глава всего худова войска навещает колдуна, будто обычный посыльный. И впрямь, худовы вести не лежат на месте… и ведь наверняка дурные, а потому Огнегор не спешил их узнавать, внимательно и пытливо рассматривая Хардана, будто впервые.
Триюда обладал внешностью внушительной и грозной. В приглушенном свете красновато-коричневая кожа и густая буро-алая шерсть худа, покрывающая все тело от шеи до копыт, делали его фигуру почти черной. Морда у Хардана была неприятной, жесткой, будто вырубленной из камня, с острым и черным костяным подбородком и тремя витыми рогами: грани двух больших поблескивали обсидианом, а третий, поменьше, торчал на голове словно острый хохолок.
Как и все триюды, одежду Хардан почти не носил, ограничиваясь длинной треугольной набедренной повязкой-юбкой да кушаком, поверх которого талию перехватывал широкий пояс с висящей на нем массивной булавой.
Воевода худов был выше среднего человека, а над Огнегором и вовсе возвышался как великан. Он стоял неподвижно, но при виде вскрытой и лишенной голоса пленницы на столе его маленькие красновато-оранжевые глазки блеснули тлеющими угольками: страдания людей доставляют худам наслаждение, а ремесло заплечных дел мастеров они искренне уважают. Но едва взгляд Хардана переместился на колдуна, интерес его будто бы разом угас.
Огнегор уже привык к этому пустому, слегка презрительному взгляду. Это часть сделки. Большое войско худов подчинялось колдуну лишь по воле ярона Лихорада. Хозяин Лысой горы строго велел своим подданным исполнять наказы союзника, но никто не говорил о том, что временного повелителя они обязаны обожать или выказывать ему дополнительные почести. Нет, худы просто делали свое дело, и Огнегора это устраивало, потому он и не гневался.
Триюда Хардан управлял рогатым войском и был посредником между худами и колдуном – именно с ним решались все связанные с лысогорской ратью дела, а дел было немало, особенно в последние недели. Как и прочая нечисть, без работы худы дурели и безобразничали, поэтому приходилось их занимать, давая всякие поручения. С каждым днем придумывать полезные занятия становилось все труднее, но это чародея не сильно волновало, в крайнем случае, всегда можно заставить камни таскать и гору укреплять. И все же, насколько проще с гулями и стригами, которых собирают колдуны и ведьмы Огнегорова шабаша! Тех держи в пещерах сколь угодно долго, главное, кормить не забывай – и ни роптать, ни буянить они не станут.
Огнегор молчал, задумавшись. Триюда просто молчал, докладывать без приказа он не собирался. Колдун отложил окровавленное полотенце и соизволил коротко кивнуть:
– Говори.
– Весть с юго-запада, – немедленно проскрипел Хардан, – от отряда, шедшего из Ножовских земель через Тригорье.
Хардан внезапно замолчал, то ли давая Огнегору время понять, о каком отряде идет речь, то ли собираясь с мыслями. Что ж, горькие вести и гонцу не в радость. Колдун нетерпеливо произнес:
– И? Что с ними?
– Отряд беспрепятственно прошел по предгорьям, не углубляясь в леса, но возле Кметь-реки им пришлось войти в Тригорскую пущу, и там они столкнулись с врагами.
– Русичи?
– Местные духи.
Огнегор расстроенно цыкнул языком. Исполняя волю Лихорада, к Бугре-горе стягивались худы со всех концов света. Большая часть уже добралась, но некоторые отряды пропадали или же прибывали изрядно потрепанными – то на русичей нарывались, то на лесных духов, которые иномирную нечисть на своих землях не терпят. Отряд, что шел из Ножовских земель, был велик и отличался отменным составом. Были в нем и неизменные текри, и аж шестеро крылатых копитаров, а из бедаков – шишко, юркие малорослые разбойники, которые прекрасно чувствовали себя в лесу. Хороший, сильный отряд. И – на тебе.