– Точно сказать? Разозлишься, еще разобьешь что.
– Говори уж.
– Ну хорошо же. Пойми наконец, болван: ты же на гибельное дело брата толкнул, когда подбил его войну с Баканом начать! – Мадина вскочила со скамьи. – А всё этот Карп Горбатый, чтоб его… Ох, будь неладен тот час, когда вас, двух дураков, с ним судьба свела на кривой дорожке, а потом Пров его своим советником сделал! Слышала я, как он тебя еще весной уговаривал за ковшом меда: мол, дела в Алырском царстве из рук вон плохо идут, казна – пустая, наемному войску платить нечем, народ из деревень разбегается – и поправить те дела можно, только на баканцев походом сходив… А ты сидел, чучело хмельное, речи его ядовитые на ус мотал-мотал – вот глаза у тебя на баканские земли-то и разгорелись… Да еще и Прову потом в уши вы с Карпом эту же песню напели. Он их и развесил, что твои лопухи…
– Всё высказала, невестка? – Николай с шумом втянул воздух. – Тогда меня послушай. Братишка мой совсем молодецкую удаль растерял… Угрелся у твоего подола, про ратные подвиги забыл. Ничего дальше своего носа видеть не хотел, покуда я его за шиворот не встряхнул – и не решили мы Бакан против шерсти потрепать.
Он осклабился. Широко, с этаким злым весельем.
– А Карпа не трогай, Карп – мужик умный. Надежнее человека у братишки при дворе нет: будь иначе, мы бы и тайну нашу ему никогда бы не доверили. Карп дело говорит: победа над баканцами всем в Алыре рты заткнет, кто Гопоном Первым недоволен. И старому боярству, которое с Провом в разладе, и простому люду.
Николай по-хозяйски прошелся по горнице. В «глазок» теперь его было не видно, но голосина у Мадининого деверя оказался не тише, чем у братца. Каждое его слово Добрыня с Василием хорошо слышали.
– Потечет баканское золото в алырские сундуки – и все, кому нынче твой муж поперек горла стоит, сапоги ему целовать станут… А Пров, башка еловая, разнюнился – из любви к тебе едва задумку нашу не порушил. Не имел он права великоградским послам без моего ведома обещания раздавать! Мы с ним какой клятвенный уговор заключили? Что в мыслях всегда будем едины – и, покуда живы, всё будем на двоих делить. И бой, и славу, и заботы, и победы, и чашу вина, после боя распитую… Ну, вот кроме разве что тебя. Или не положил я между нами на ложе саблю, когда ты меня в первый раз увидела, за мужа приняла – да ночью в опочивальне мне на шею, как кошка, вешаться стала? А, невестушка?
Зеркальце, которое Мадина крутила в руках, в Николая все-таки полетело. Тот с ухмылкой поймал его в воздухе за украшенную кораллами ручку и положил на стол.
– Дурак, – лицо Мадины пламенело алым огнем. – Жеребец стоялый. Вот перебесишься наконец, сам жену себе найдешь по сердцу – тогда язык нахальный прикусишь… Только жалко мне до смерти ту девку несчастную, которая за тебя пойти согласится.
– Коли я женюсь когда-нибудь, то – не на такой язве, как ты, – огрызнулся Николай. – А муженьку твоему ненаглядному сорвать наши замыслы не позволю, так и знай! Вы с Провом потом мне еще спасибо скажете: я вам новые земли добуду.
Мадина закусила губу.
– Он… у тебя?
– Ну да, – кивнул Николай. – И будет у меня сидеть, пока я всё Баканское царство под свою руку не возьму. А послы русичей пускай утрутся – да мухомор съедят. Утром выпровожу их из дворца… Эй, эй, невестка, ты чего опять? Да не сделал я Прову ничего худого – я же не зверь какой! Подумаешь, слегка с разворота в ухо приласкал… Мы – братья, родная кровь. Подеремся – да помиримся.
Мадина зло утерла глаза, снова опускаясь на скамью.
– Последний раз говорю, бессовестная твоя душа, – подбородок царицы вздернулся. – Отпусти Прова – и не начинай войну. Алыру она одни беды принесет. Подумай: ведь и у нас, и в Бакане из-за тебя по мужьям да по ребятам будут бабы горькие слезы лить. А сколько крови в землю за перевалом впитается… Ради чего? Ты же на самом-то деле не о нас с Провом печешься. Тебе славы хочется – и хорошей драки…
Голос Мадины зазвенел.
– Тебя ведь это, как червяк, изнутри точит – то, что Пров себе ратную славу уже добыл, а ты с ним всё никак в подвигах не сравняешься. И что никак оно не сбывается, пророчество то самое – про то, что на роду тебе великим воином написано стать, о котором вся Славия заговорит… Не так разве?
– Хватит! – оборвал ее Николай, ударив кулачищем по столу.
Изукрашенный чеканкой и крупными лиловыми самоцветами браслет на его широком запястье так и сверкнул белым огнем. А Добрыня опять подивился тому, как неразличимо похожи близнецы из села Большие Вилы. Голос в голос – и волос в волос. Даже темно-русые вихры на макушках у обоих топорщатся одинаково. Только вот Николай и впрямь держался понахальней – и был, по всему судя, еще круче да жестче норовом, чем брат.
– Недосуг мне с тобой болтать: у меня дел невпроворот. Надо войско к походу готовить. Недели не пройдет, как мы на баканцев нападем! – рявкнул Мадинин деверь. – А к зиме победу над ними в ихней столице отпразднуем. Ясно?
Дверью Николай, выходя, грохнул так, что в окне задрожали стекла.
Выждав немного, Мадина встала.
– Всё теперь понял, Добрыня Никитич? – одно лишь это царица у воеводы и спросила, выпуская побратимов из тайника. – Ох, слава Белобогу – обошлось… Я ведь эту горницу для разговора с вами нарочно выбрала. Подумала: если что, будет где вас спрятать… Тайник этот еще по приказу моей бабки сделали, Николай про него не знает.
Добрыня кивнул. Потер занемевшую шею.
Чувствовал он себя, признаться, так, словно его по голове исподтишка огрели. Чем-то очень тяжелым, вроде волотовой булавы.
– Главное понял, – хмуро ответил великоградец. – Ты, Мадина Милонеговна, хорошо разговор повела. А герб хитрый Гопону Первому кто из братьев придумал?
– Вместе придумывали. На него еще и мой платочек попал, – невесело улыбнулась Мадина. – Я его Прову дала, когда он со змеями насмерть бился. Рукоять сабельную обернуть… Будет время – расскажу тебе все от начала до конца. И про то, как Прову с Николаем весь Алыр заморочить удалось, тоже расскажу, но – потом. Пока, если не передумал, хочу у тебя, посол великоградский, помощи попросить. Больше мне довериться некому, а мужа моего вызволять надо – иначе мы войну не остановим.
– Так, – Добрыня кивнул и пристально взглянул ей в глаза. – Он и вправду свое обещание сдержать собирался?
– И сдержит, – Мадина взгляда не отвела и не опустила. – Я Прову вчера во всем призналась, он сначала на дыбы взвился. Но ты прав оказался: поговорили мы друг с другом – и ровно лед меж нами треснул… А ночью я проснулась, гляжу: Пров одевается. Успокоил меня: мол, не тревожься, мне с Николаем повидаться надо. Тот, дескать, вспылит, ясное дело, но лучше уж с братом поссориться, чем клятвопреступником прослыть… Сказал, что к утру вернется, да не вернулся…
– Куда Николай его упрятал, ты, государыня, хоть знаешь? – прервал царицу Василий. – Во дворце где-то? И, к слову, сам-то твой деверь что – где-то в погребе хоронится? Или они с братом в городе скрытно от всех встречаются?
– Приходит во дворец когда надо.
– Откуда?
Вместо ответа Мадина протянула руки к шее, приподняв отброшенные за спину тугие черные косы. Выпростала из-под ворота платья тяжелую серебряную цепочку и сняла ее через голову.
– Вот.
На цепочке покачивался ключ. Небольшой, в половину женской ладони. С зубчатой бородкой. По железу были выбиты не то чародейские руны, не то еще какие-то непонятные знаки.
– Таких ключей – всего три, – негромко пояснила Мадина. – У Николая, у Прова и у меня. Пров его для меня тайком сделал. Поругались мы однажды крепко, и я возьми да выпали: если ты мне и вправду веришь, как себе, пусть и у меня на всякий случай такой же будет… Не думала, что Пров просьбу мою выполнит, а он выполнил. Отпирают эти ключи тайную калитку в наш сад. Про него тебе, Добрыня Никитич, уже рассказывали?
Добрыня с удивлением кивнул, тут же припомнив обмолвки царских слуг о том, что у Гопона есть привычка проминать коня в дальней части дворцового сада.
– Ровно в полночь буду ждать тебя у калитки, Добрыня Никитич, – сказала Мадина. – Запомни хорошо: в полночь. Не опоздай. Возьми с собой одного или двух витязей – тех, на кого во всем положиться можешь. Будьте при оружии – и коней своих из конюшни выведите потихоньку. Того запасного гнедого – тоже. Для меня.
– Охраны там нет? – спросил Добрыня.
– Не нужна она, на калитку нашим чародеем дворцовым заклятье особое наложено, – заверила алырка. – Без ключа ее не отопрешь и замок просто так не взломаешь. И через ограду в том месте не перелезешь, коли жизнь дорога. Она тоже зачарована.
– В саду, что, подземный ход, – понимающе прищурился воевода, – а по нему за внешнюю дворцовую стену выбраться можно?
– Увидишь, – посулила царица. – И предупредить тебя хочу, Добрыня Никитич: приключение нас ждет опасное. Я и сама об этом месте мало знаю, Пров меня ни разу с собой не брал. Да клятву крепкую с меня взял одной туда не соваться. Не найди у них с Николаем коса на камень, я бы эту клятву не нарушила.
– Карп знает, где сейчас Пров?
– Нет, – Мадина уверенно мотнула головой. – Про то лишь нам троим и ведомо: Прову, Николаю и мне. Больше – ни одной живой душе. Карпу Пров с Николаем доверяют крепко – и почти во всем. Но – не в этом.
– А кто он все-таки, Карп этот? И откуда? – пользуясь тем, что теперь они с алырской царицей пусть и вынужденные, но – союзники, воевода решил ковать железо, пока горячо и пока можно. – Из твоих речей, Мадина Милонеговна, я понял, что близнецы с Карпом знакомство свели давненько. Еще до того, как твой муж на престол сел.
– Так и есть, – неохотно подтвердила алырская государыня. – Вроде бы они с Николаем в кабаке каком-то придорожном в кости тогда проигрались до нательных рубах, а Карп их выручил – залог за обоих внес. А потом Пров с Карпом в Загорово встретился, тот постоялый двор держал рядом с гаванью. Большой, для уважаемых да богатых торговых гостей. И сам с заезжими купцами какие-то прибыльные дела вел. Посредником был в их сделках, что ли…