– Не понял твоих речей, господин Карп, – холодно отчеканил Добрыня. – Мы что – пленники, выходит, у вас во дворце? Или все же, как ты говоришь, почетные гости?
Царский казначей, на которого Бурушко надвинулся грудью, как гора, невольно отшатнулся. Его охрана дружно схватилась за рукояти сабель, но лица у стражников перекосило страхом.
– О том, что вы пленники, и речи нет, Добрыня Никитич. Упасите светлые боги, – глаза Карпа недобро сверкнули. В них страха не было, хотя в лице горбун тоже изменился. – Ворота дворцовые перед вами широко открыты. Коли вдруг наскучит вам быть царскими гостями, никто силой вас в Бряхимове удерживать не станет. А я, верный слуга его величества, что от владыки своего услышал, то и передал. Слово в слово. Увидеться с вами не мешкая – то его воля и желание, а я сейчас – лишь голос государев.
Хорошо держится и лихо загнул, впору восхититься. То бишь, господин советник, вы с Гопоном прямо понять даете: ежели вам, русичи, не по нраву, когда в лицо плюют, – то вот Белобог, а вот порог… Или Гопон надеется, что люди Владимира оскорблений не стерпят, вспылят и переговоры сорвутся еще до своего начала? Для того и потребовал, чтобы богатыри оружие сдали, а вовсе не потому, что боится?
Зря надеется.
– У нас на Руси гостям сперва предлагают с дороги отдохнуть, хлеба-соли хозяйской отведать – да грязь дорожную в бане смыть. Не знал, что в Алыре – другие обычаи, – холода в голосе Добрыни немного прибавилось. Что ж, коли хотите, чтобы с вами в кости сели играть по вашим же правилам – получайте, сами напросились. – Но раз царь Гопон Первый столь сильно желает поскорее от послов Великого Князя верительные грамоты принять из рук в руки да услышать, какие слова Владимира Ярославича мы привезли, быть по сему. Говорить с государем вашим будем мы втроем: я сам и помощники мои, Василий Казимирович да Иван Дубрович. И оружие мы не сдадим. Или с ним войдем, или не войдем вовсе.
Взгляд Добрыни и взгляд советника скрестились, как два клинка. И воевода понял: первый поединок он выиграл. Царскому казначею стало ясно, что русичи ни на какие уступки не пойдут.
– Коли так, будь по-вашему, господа послы, – чуть помедлив, произнес алырец. – Хоть и боюсь, разгневается государь. Ежели что, я вас о том предупредил.
И снова усмехнулся краем рта.
За старшего над оставшимися Добрыня оставил Богдана Меткого. Наказал быть настороже, а если начнут вдруг алырцы вызывать кого из витязей на ссору, помнить о том, что слово не нож, а до ножа доводит, и на подначки не вестись.
– Ну а коли нам тут ловушку расставили, тебя не надобно учить, что делать, – негромко сказал воевода Богдану. – Пробивайтесь к воротам, а там и мы трое подоспеем.
Добрыня был готов к тому, что выбираться из дворца придется с боем. Кто знает, как сложится разговор с Гопоном и что у того на уме. Слухи, ходившие о блажном да тяжелом норове алырского царя и о странных выходках, на которые он горазд, оказались самой доподлинной истиной.
Дивоконей своих побратимы и Дубрович вслух поручили подмастерьям мастера Стоума, а мысленно – им самим, после чего вслед за Карпом поднялись в парадные дворцовые покои по широкой лестнице, выстланной узорчатыми коврами.
Обставлен и украшен дворец Гопона был на привычный богатырям славийский лад, но его убранство крепко отдавало тяжеловесной и пестрой южной роскошью. Полутемные переходы и галереи, которыми советник вел русичей, наполнял пряно-сладкий запах иноземных благовоний и кедрового дерева. Сводчатые потолки были ярко расписаны цветами, диковинными зверьми и вьющимися травами, в стенных нишах теплились красным огоньки масляных светильников. От чернобронников было не протолкнуться и тут. Чуть ли не у каждой двери и у каждой лестницы-всхода стояли вооруженные до зубов стражники.
Это тоже было странно. Царь-рубака, воин, богатырь, прославленный громкими ратными подвигами, – и так покушений на свою особу опасается? Или и оно для пущей пышности да важности, чтобы послам князя Владимира пыль в глаза пустить?
Хорошо, если дело только в этом. У воеводы всё сильнее крепли подозрения, что по-доброму с русичами Гопон беседовать не намерен – и готовится показать послам клыки. До самых десен.
– Пожалуй, оно и лучше, Никитич, что нам переодеться с дороги не дали, – шепнул Добрыне Василий. Он хмурился, но шутить пытался даже сейчас. – В броне мы с Ваней – страшнее. О тебе я и вовсе молчу.
Царская приемная, куда Карп провел великоградцев, само собой, была обставлена со всей возможной пышностью. В тронный зал из нее вели внушительные двери из темного дуба, окованные вызолоченной бронзой, у которых тоже высилась рослая стража в вороненых кольчугах.
Народу, ожидавшего, когда его допустят пред царские очи, в приемной хватало. У вожделенных дверей толпилось десятка полтора разряженных в пух и прах вельмож, а у забранного цветными стеклами окна о чем-то негромко беседовали трое знатных воинов в темно-синих туниках, явно державшиеся особняком от прочих царедворцев. Двое – сурового вида, постарше, и молодой долговязый русый парень. Оружия ни у кого из допущенных в приемную не отбирали, это «угощение», похоже, припасли лишь для русичей.
Обернулись к вошедшим великоградцам все. Но никто из здешних сановников к послам так и не подошел. Только пятеро обменялись с богатырями издали короткими полупоклонами, такими же, каким Добрыню поприветствовал во дворе Карп. Да приветствовали богатырей стоявшие наособицу витязи-чернобронники – как равные равных, на сдержанно-учтивый воинский манер.
– Подождите пока здесь, господа послы. Как только покончит его величество с самыми срочными делами, я вас немедля позову, – заверил советник-горбун.
Добрыня скосил взгляд на стоящего рядом Василия и увидел, что по скулам побратима перекатываются желваки. У самого воеводы тоже медленно поднималась внутри и закипала волной тяжелая злость, но поделать они не могли ничего. Оставалось наступить себе на горло, ни на минуту не забывать, ради чего великоградское посольство сюда приехало, и перед алырцами лица не уронить.
При виде Карпа многие из придворных расплылись в угодливых улыбках. Казначей тоже оживился и, указав русичам, где им встать, направился к кучке вельмож, разодетых особенно роскошно – в бархат, золотую парчу и собольи меха. Заговорил с ними весело и этак запросто, по-свойски. Вкусно рассмеялся чему-то, блеснув зубами, а одного из собеседников, красноносого здоровяка в лиловом аксамитовом кафтане, усыпанном драгоценностями, так с размаху хлопнул по плечу, что тот аж присел. От великоградца не укрылось, что у молодого витязя-чернобронника, заметившего это, брезгливо и зло дернулись губы.
Ох, и непрост ты, царский казначей… Кто такой этот Карп и откуда он взялся при бряхимовском дворе, занимало Добрыню всё больше.
Ожидание затягивалось. Гопон откровенно испытывал терпение послов, заставляя их томиться под дверями. Василий с Иваном прямо извелись, даром что виду старались не показывать. Порывистый Дубрович чуть не смял в ладони рукоять меча. Добрыня, как его потом уверял побратим, выглядел бесстрастней собственной брони, хоть давалось это воеводе нелегко.
Держать напоказ лицо каменным, никому не позволяя по нему прочесть, что у тебя в мыслях да на сердце, посол должен уметь отменно. Так же отменно, как вызывать собеседника на откровенность – и завоевывать его доверие собственной открытостью. Первое из этих умений Добрыне сейчас пригодилось сполна. Что в Алыре ему с товарищами придется трудно, лучший переговорщик князя Владимира знал с самого начала, лишь готовясь к поездке в Бряхимов. Однако и подумать не мог, что будет битый час торчать в приемной Гопона, прикидывая, как отсюда лучше прорываться, если боя с дворцовой охраной все-таки не избежать. Может, Гопон для того и огорошил великоградцев не лезущим ни вдоль, ни поперек ни в какие ворота требованием сдать оружие, чтобы получить повод взять их под стражу? С алырского государя станется заявить потом, что русичи в пылу обиды первыми клинки из ножен выхватили – да его венценосной особе угрожать посмели…
Дорогу, которой вел их Карп, воевода запомнил хорошо. Сколько на пути к тронному залу расставлено дюжих ребят в синем – тоже. Чернобронники из охраны Гопона смотрелись как на подбор бойцами опытными и тертыми, но, если дойдет до драки, против богатырей им не выстоять. Один закованный в чудо-броню Добрыня половину стражников расшвыряет как щенков, даже меча не вынимая. Из дворца послы вырвутся, только радости от этого будет мало.
Если не удастся остановить войну, которая вот-вот вспыхнет между Алыром и Баканом, страшно даже помыслить, какое крутое да мутное варево на юге Славии может ключом вскипеть. Но еще хуже будет, коли в царских палатах прольется кровь, а Гопон обвинит в этом людей Владимира. Так что надо хоть в узел завязаться, но не дать хозяевам сорвать переговоры.
Собирая перед встречей с Гопоном волю и память в кулак, Добрыня продолжал исподволь разглядывать придворных. На великоградца тоже вовсю глазели. Перешептывались. Видно, слух о том, кого князь Владимир на сей раз прислал в Бряхимов послом, успел разойтись по дворцу. Кое у кого из алырских вельмож, рассматривавших богатыря не стесняясь, как диковинную статую из стали и золота, на лицах была написана откровенная враждебность. Надутая и самодовольная. Но уловил Добрыня на себе и несколько иных взглядов. Изучающих, пристальных – на тех, кого заранее прочно записали во враги, так не смотрят.
Воевода очень жалел, что почти ничего не знает о бряхимовском дворе и о том, может ли Великоград найти здесь тайных союзников. Владимир, имевший прознатчиков почти в каждом из сопредельных царств Славии, раз за разом отправлял своих людей и к Гопону, но все они бесследно исчезали, хотя почитались опытными и бывалыми. Так что известно о положении дел в Алыре, который с воцарением Гопона Первого превратился в самое беспокойное государство Золотой Цепи, было не слишком-то и много.