епрошеных гостей?..
Милена поежилась, оглядываясь по сторонам. Солнце уже наверняка давно зашло, и над лесом нависла ночь, но здесь, в непроглядной чаще, этого всё равно было толком не понять. А потом они окончательно утратили чувство времени.
Путь сквозь пущу казался бесконечным, а ощущение жути, накрывшее их с головой, с каждой верстой росло и росло. Чаща по обеим сторонам тропы колыхалась, зыбилась, как живая, тревожно шелестела, протягивала к ним руки-сучья. В ее глубине что-то ухало, трещало и подвывало, то приближаясь к тропе, то снова отдаляясь. Между стволами по-прежнему висел туман, и лучше в него было теперь не вглядываться. Сразу начинало мерещиться, что из него смотрят на тебя прямо в упор чьи-то лица. С расплывающимися, неясными чертами и бледно светящимися глазницами. Что-то шепчут, кривятся, ухмыляются, куда-то за собой манят и зовут.
Сколько они вот так пробирались, Миленка сказать бы не смогла. Ей чудилось: провалилась она не то в бредовый сон, не то в наведенный кем-то дурнотный морок и никак не может его с себя стряхнуть. Яромир, увидев, что девчонка спотыкается от усталости, без лишних слов посадил ее в седло Воронца. Напрасно внучка знахарки отнекивалась, объясняя богатырю, что даже держаться в седле толком не умеет.
– Не бойся, не свалишься, – заверил великоградец. – Конь не даст, ты ему понравилась.
Отблеск огня мелькнул впереди, слева между деревьями, когда Миленке наконец показалось: лес вокруг вроде бы редеет. Из чащи выбежала еще одна узкая тропка, петляющая среди елей, и наискосок пересекла тропу, по которой ехал отряд.
Бурушко шумно втянул ноздрями воздух. Сзади встревоженно фыркнул Кречет – соловый жеребец Молчана. Воронец тоже принюхался, вскинул голову, и Миленка ощутила, как по шее коня, под лоснящейся атласной шкурой, волной пробежала дрожь.
Сперва внучка знахарки подумала: опять морок. Но этот свет был красноватый, теплый, живой – и ничем не напоминал ни тусклое мерцание лесных гнилушек, ни холодное призрачное сияние болотных огоньков. А из чащобы потянуло совсем неожиданным здесь, в Черной пуще, запахом. Слабо, но отчетливо.
Запахом дыма. Его ни с чем другим не перепутаешь.
– Никак там костер, воевода? – Василий послал коленями всхрапнувшего Серка вперед, объезжая Миленку с Яромиром, и стремя в стремя поравнялся с побратимом.
– А у костра – люди, – Добрыня чуть натянул поводья, разворачивая своего громадного черногривого жеребца. Конь опять передернул ноздрями и топнул правым передним копытом.
– Лошадей Бурушко тоже учуял.
Воевода и Василий переглянулись в седлах. Лица у обоих вдруг стали напряженными, как перед боем.
– Думаешь – они? – прищурился Казимирович.
– Да кто ж знает… – Добрыня обернулся к спутникам и велел: – Не отставайте. Поглядим, что за отчаянные головы тут на ночлег устроились.
На огонь им, свернувшим с развилки влево, пришлось пробираться меж обомшелых еловых стволов недолго. Впереди громко заржала лошадь, явно почуяв дивоконей. А костер, как оказалось, те самые отчаянные головы развели прямо на тропинке.
Лесные хозяева страсть до чего не любят, когда человек, заночевавший в чащобе, обустраивает место для привала посреди тропы без их дозволения. Но путники, которых нежданно-негаданно нагнал в Черной пуще отряд Добрыни, видать, понадеялись: живой огонь их от ночных страхов оборонит.
У костра понуро стояли две лошади. Статные, породистые, но запыленные, потные и усталые. К мордам коней были подвязаны торбы с овсом.
Их хозяева сидели у огня на охапках лапника. Первым, завидев выезжающих к костру из темноты вооруженных всадников на огромных боевых конях, вскочил на ноги чернявый бородатый мужик. Крепко сбитый, лихого вида, в добротном дорожном кафтане и с серьгой в ухе. Холодно блеснула сабля. Вынутая из ножен, она лежала наготове у незнакомца на коленях, и чернявый тут же выставил ее вперед.
Спутницу бородача внучка знахарки сначала приняла за совсем молодого парня. Но когда та порывисто поднялась с груды еловых веток и шагнула в полосу света от костра, Миленка поняла: перед ней – женщина, хоть и в мужской одежде. Незнакомка была без шапки. Тяжелые иссиня-черные косы закручены венцом вокруг головы. Собой она была очень хороша, однако не девчонка уже, лет этак двадцати пяти. У многих деревенских баб в эти годы по пятеро-шестеро ребятишек за подол держатся.
Увидев этих двоих, Добрыня, всю дорогу задумчивый и хмурый, аж подался вперед в седле – и просветлел лицом. Словно человек, наконец-то нашедший пропажу, которую отыскать уже почти и не чаял.
Не по следу ли этих путников великоградцы и шли?
Воевода в очередной раз быстро переглянулся с тихо присвистнувшим Василием и решительно направил коня к незнакомцам.
– Здрава будь, государыня Мадина Милонеговна, – произнес он почтительно, но с достоинством.
Миленка тоненько ойкнула. У Терёшки, стоявшего рядом с Яромиром у стремени Воронца, рот сам собой так и приоткрылся.
Бородач с серьгой тоже шагнул вперед, прикрывая собой спутницу. Тонкие крутые брови женщины изумленно выгнулись.
– Ты кто таков? – резко, напрямик спросила Мадина. Голос у нее был звонкий и повелительный.
– Зовут меня Добрыней Никитичем. Я – гридин Великого Князя Владимира Красно Солнышко. И – посол ко двору супруга твоего, царя Гопона Первого, – назвался воевода. – Мужу твоему венценосному я обещал тебя отыскать – и вернуть в Бряхимов, во дворец.
Тихо после его слов у костра сделалось, так, что слышно было, как потрескивают в пламени сучья. Мадина прикусила губу. По ее тонкому усталому лицу плясали алые огненные отсветы.
– Тимофей, спрячь саблю, – велела наконец алырка заслонявшему ее от богатырей телохранителю. Вскинула голову. Усмехнулась, глядя прямо в глаза Добрыне, высившемуся над ней в седле, как башня: – Наслышана о тебе, Добрыня Никитич. Да ты сходи с коня. А то уж больно говорить с тобой, конным, неудобно: шея затекает.
Великоградец легко спрыгнул наземь и шагнул к царице. Рядом с его огромной фигурой, залитой светом костра, не только Мадина, для женщины – довольно высокая, смотрелась девочкой, но и плечистый статный Тимофей как-то сразу потерялся.
– Вот чего я никак не ждала – так это того, что муженек в погоню за мной пошлет одного из самых доблестных витязей Славии, – уголки губ Мадины приподняла дерзкая и горькая усмешка. – Чем он обещал расплатиться, Добрыня Никитич? Головами разбойников, которых на границе с Русью расплодил? Видно, сильно Владимир Великоградский озабочен тем, что сейчас на юге Золотой Цепи творится. Раз не абы кого он к нам послом отправил, а тебя. Так?
– Так, государыня, – кивнул Добрыня. – Правда, разбойничьих голов Гопон не обещал, да и не нужны они нам – сами татей отловим. Тут дело важнее: посулил мне твой супруг замириться с Баканским царством, если я тебя домой привезу в целости. Он решил, что тебя баканцы похитили – и в заложницах держат, ночей не спит, с лица почернел – так о тебе тревожится. Собирается на баканскую столицу войско двинуть. А сколько бед всей Золотой Цепи война между Алыром и Баканом может принести, ты сама должна хорошо понимать.
Мадина снова прикусила губу.
– Как ты узнал, где меня искать? – отрывисто спросила она.
Точно в холодную воду с речной кручи прыгнула, подумалось Миленке.
– Мне его величество обсказал, – спокойно принялся объяснять Добрыня, – что гостила ты у своего двоюродного дяди, боярина Славомира Пересветовича, и поехала с его сыном, дочкой да тремя слугами на соколиную охоту. Там и напали на вас лиходеи неведомые, на баканцев похожие, только вот не все концы в той истории в один узел вязались. Так что, прежде чем ехать в Бакан тебя искать, поговорил я начистоту с твоим дядей. А он за голову схватился, когда узнал, что меж Алыром и Баканом вот-вот пожар в полнеба встанет. И признался, что ты, государыня, с мужем крепко поссорилась – да задумала проучить его как следует. Сбежать на время к дальней родне в Триозерье. Пусть, мол, Гопон помучается: да жива ли ты?.. Ну а родные тебя прикрыли, скормили Гопону сказку про лиходеев-похитителей, на самом же деле ты из их усадьбы с телохранителем своим тайком уехала. Парнем переодетая.
– Что уж теперь отпираться… Недооценили мы с дядькой Славомиром муженька моего, – царица по-прежнему смотрела на Добрыню пристально, с вызовом. Ни капли смущения и раскаяния в ее гордых темных глазах не было. – Помыслить не могли, что он сразу за меч схватится – и сплеча рубить надумает…
– То и впрямь помыслить непросто, – согласился Добрыня, – да куда деваться. Поскакали мы, времени не теряя, на границу, на Пахмурную заставу. До Триозерья из Бряхимова, сама знаешь, другой дороги нет. Только через порубежные земли Руси, в объезд Рогатых гор. Дядя твой нам поведал: в Толучееве тебя доверенные люди твоих родичей встретить должны – и до Триозерья проводить. А на заставе узнали мы, что кто-то из ратников тамошних тебя, государыня, опознал. Посылали его год назад в Бряхимов гонцом к царскому двору – и в лицо он тебя запомнил… Воевода заставный подумал: путает что-то его витязь, быть того не может, но решил: проезжие – и верно подозрительные, надо вас на всякий случай задержать и допросить. Послал за вами разъезд, а вы с Кулиговского тракта в Моховый лес свернули, в самую чащобу – и погоню со следа сбили…
– Вот оно что, – выдохнула Мадина. – Мы-то с Тимофеем разъезд этот за чернобронников моего ненаглядного приняли. Думали, затея наша раскрылась… Потому и побоялись на тракт возвращаться, когда от погони оторвались. Решили: переберемся бродами через Медведицу, свернем на северо-восток – да поедем в Толучеево напрямик лесом…
– Ну а мы за вами вдогон наладились, – усмехнулся Добрыня. – Тоже решили через лес дорогу срезать – и перехватить тебя или по пути, или на Толучеевской переправе. А в проводники местных ребятишек взяли. Без них мы бы тебя, Мадина Милонеговна, упустили.
– Понятно, – вздохнула царица. – Я, может, и хитра, да ты, Добрыня Никитич, – хитрее… И что ты, хитрец, теперь со мной делать станешь? Мужу непокорную жену в мешке привезешь, коли не поеду я с тобой в Бряхимов по доброй воле? С руками связанными – и ртом заткнутым?