Погань с Той-Стороны, даже самая тупая, Охотников опознаёт сразу и либо нападает, либо бросается наутек. Темная, темней ночи, украшенная чем-то вроде рожек из перьев башка повернулась к Алеше, издала мерзкий, отнюдь не куриный вопль, и тварь тяжело взлетела. Она явно намеревалась выпорхнуть в слуховое окно, но богатырь изловчился ухватить отчаянно бьющего крыльями демона за ногу. Тот рванулся, еще больше встопорщившись, эдакая огромная раскрывающаяся шишка. Под черными взъерошенными перьями мелькнуло что-то багровое, будто угли поворошили. Разгорается, зараза… Нужно быстрее!
Оскальзываясь на загаженном полу и не выпуская словно бы распухающей лапы, китежанин прыгнул вперед, к дверце во двор. Та была заперта на засов, который разогнавшегося богатыря сдержал не лучше давешних замков, и так и не выпустивший добычи Охотник в брызгах щепок вывалился наружу, обрушив оказавшуюся бесполезной лестницу. Исхитрился перекувыркнуться и довольно-таки удачно рухнул на нижнюю пристройку, по которой и скатился в любовно сложенный стожок соломы. Это было бы просто отлично, не вздумай проклятая курица загореться уже всерьез.
Вскакивая на ноги, Алеша таки сцапал вторую ножищу. Летели и падали они всего ничего, но «цыпленочек» успел вымахать раза в два и останавливаться на этом не собирался. Пытаясь вырваться, он выл и визжал на разные голоса, колотил огневеющими крыльями и тянул вперед, прочь со двора. Размерами тварь уже догоняла весенних поросят, мало того, теперь она еще и оглядывалась, угрожающе щелкая раскаленным клювом. Угодит в глаз, мало не покажется… Щеку не то кольнуло, не то обожгло, сбоку, перебивая вонь лежалого помета, запахло паленым. Охотник чувствовал, как его пальцы невольно раздвигаются, уже не охватывая лапы демона целиком, но не отпускать же! Отпустишь, ищи потом эту дрянь по всему Тригорью.
Думать, когда то ли ты держишь, то ли тебя волокут, трудно, но до Алеши именно сейчас дошло, с чего черные твари поджидают ротозеев, сидя на заборе, а затем требуют держать их на чердаке. Оставалось проверить догадку, пока хватало рук и демон не освободился. Китежанин напряг спину, вздернул на глазах тяжелеющую тушу в воздух и, крутанувшись на пятках, с маху саданул ею по стволу корявой старой яблони. Дерево треснуло, «курица» захлебнулась визгливым воем и на какое-то мгновение обмякла. Больше Алеше и не требовалось.
Выпустив клобуковы лапы, китежанин подпрыгнул и вцепился-таки в покрытую жгучими перьями толстенную шею. Дальше пошло проще. Богатырь, одним коленом стоя на земле, другим придавил спину не прекращающей сыпать искрами твари и налег всем своим весом, вдавливая демона в на совесть вскопанную грядку. Расчет оказался верен. Мать Сыра Земля помогает своим детям, зато многим порожденьям Чернобога несет если не погибель, то слабость или хворь.
Наверняка «курице» сейчас было больно, причем нестерпимо! Гадина трепыхалась и билась, осыпая окрестности ворохами искр; не пройди утром дождь, усадьба бы уже полыхала, несмотря на усилия скачущего от дымка к дымку дворового, но дождь прошел, а сил у прижатого к русской земле клобука не прибавлялось – наоборот. Сперва он начал гаснуть, потом нет, не таять – тело твари оставалось упругим и сильным, – мельчать. То, что было размером с осла, сравнялось с козой, поросенком, гусаком и, наконец, с курицей. Сперва большой и мясистой, потом Алеша ощутил пальцами тоненькие цыплячьи косточки.
– Хозяин, – теперь оно пищало. Жалобно. – Спаси! Помоги!.. Воры… Твое золото крадут… Меня забрать хотя…
– Убью!!!
Дикий вопль за спиной захлебнулся хрипеньем, но отвлечься даже на мгновение Алеша не мог. Трусливая черная дрянь явно нацелилась сбежать в свой Чернояр и стремительно расставалась со здешним телом. Допустить этого было нельзя: что удрало, то рано или поздно вернется, чтобы и дальше гадить. У китежанина имелась лишь пара мгновений между «смертью» теперь еще и облысевшего «цыпленка» и бегством чужой темной сущности. Охотник успел. Жалкая тушка, напоследок трепыхнувшись, хрипло пискнула и обмякла. Алеша с силой вдавил правой рукой черный комок в землю, а левой, сосредоточившись, совершил несколько стремительных, навсегда затверженных на долгих занятиях движений.
Обычный человек ничего бы не понял и не заметил, но наконец разжавший пальцы китежанин видел накрывший дохлятину прозрачный полупузырь. Вроде тех, что вспухают в лужах во время ливня, только побольше и попрочней. Рой метнувшихся в разные стороны черных мошек он, во всяком случае, удержал.
В Китеже учили долго и въедливо, в Китеже учили хорошо. Даже таких неспособных к волшбе, как Алеша. Скрытое рукавицей упокойное кольцо жгло пальцы, но дело свое делало – резало связь с Той-Стороной, отправляя демона в небытие. Черные мошки, на которых распался «цыпленок», метались от стенки к стенке и, не в силах вырваться, падали и таяли, как тают достигшие воды снежинки. Сколько это продолжалось, Алеша не заметил, волшба останавливает время не хуже, чем жаркий бой. Последняя мошка вспыхнула тем ж белесым светом, что и зенки засевшей на чердаке твари, растеклась по упрямому пузырю птичьим пометом, вновь стянулась в каплю и пропала. По прозрачным стенкам пробежала ясная радужная волна, и китежанин махнул рукой, останавливая сделавшее свое дело заклятье.
В Чернояре стало одним демоном меньше, а вот на Руси запросто могло стать меньше одним богатырем… За спиной Охотника красноречиво валялся топор-колун. Его хозяин тоже валялся. Со стянутыми за спиной руками. Рядом возвышался раскрасневшийся Китыч и утирала глаза кончиками платка Устинья.
– Спасибо, воевода, – поблагодарил, поднимаясь, китежанин. – Проверить надо, не тлеет ли где.
– Да не видать вроде, – завертел головой Тит-Кит, – сыро же. Ну и вонища!
– То ли еще будет. – Охотник повернулся к Ежовичу и поймал полный ненависти взгляд. – Вовсе ополоумел ты, хозяин. Еще б немного, без души бы остался!
– Вор! – прохрипел мало что соображавший дурачина. – Вор проклятый! Да чтоб тебя…
– Молчи уж, – рявкнул воевода, для пущей убедительности легонько ткнув связанного носком сапога. – Развел тут… Что хоть это за тварь была?
– Клобук, – Алеша бросил прогоревшие, будто и впрямь поленья из печи таскал, рукавицы к дровнице. – Демон черноярский, зловредный. Пакость эта сперва на жалость давит. Появляется под зиму, прикидывается бездомным да несчастным цыпленком, а как в дом впустят, начинает хозяев с толку сбивать, богатства краденые сулить. Кто почестней, сразу отказываются и нечисть выпроваживают, но бывает, что и поддаются. Лукьян вон поддался…
– Говорила же я ему, – запричитала Устинья. – Не бедные чай, своего, кровного, хватает, а он заладил: «Доченькам на приданое, внукам на гостинчики, себе на поминки…» Грешно в чужой кошель лезть, не по-людски.
– Дура, не убудет с торгашей этих! – не будь у Ежовича руки связаны, точно бы кулаком оземь хватил. Или не оземь… – Добрые люди нечисть в охранники не возьмут!
– Нечисть? – переспросил снимавший упокойное кольцо Алеша. – Что за нечисть и что за торгаши?
– Это ты воеводу своего спрашивай, с кем он путается! – огрызнулся Лукьян. – Мое дело сторона, я все для детушек… Порадовать…
– То-то ты Журавку порадовал, – поморщился китежанин. – Пойми ты, голова садовая, не было у тебя никакого золота. Морок это.
– Морок?! Да какой морок?! Своими глазами видел, Устинья, я ж тебя на чердак два раза брал, скажи этим… Подтверди!
Та растерянно кивнула.
– Голову вам курица дурила, – объяснил не столько мужу, сколько жене Алеша, – глаза застила. Сейчас, как наверх заберетесь, только помет и найдете.
– Да ты ж все и украл! И коли б только золото… Не гадил наш цыпленочек, волшебный он был, чистенький! – теперь Ежович не рычал, а рыдал, причем взахлеб. – Почто обогатителя порешил, Охотник? Чем тебе малютка-то горемычная виновата… Приютили бедного-голодного, накормили, обогрели… Он мне в благодарность, а ты… А они…
– Лукьянушка, – всхлипнула и Устинья, – не изводи себя!.. О Журавке подумай, свадьба ж у нее, ты же…
– Уйди! – провыл чудом не лишившийся души болван. – Не дочь она мне больше… Нет у меня никого… Все меня, горемычного, предали, я же о вас радел, недосыпал, недоедал, пил только квас… Охотник-то хоть чужак, наймит китежский, а вы… вы…
– А они тебя простят, – прикрикнул наймит. – После того, как чердак от помета очистишь да вонь изведешь. Мне не веришь, домового спроси, еще немного б, и уморила бы бедолагу клобукова вонища. Эх, да что с тобой говорить!..
– И то, – тяжко вздохнул Кит. – Вовсе от жадности разум потерял, ну да ничего, авось мозги на место встанут. Сам-то ты как? Не обжегся?
– Цел вроде. – Алеша подхватил воеводу под руку, увлекая в сторону. – Что за нечисть, про которую Лукьян говорит? И что за торгаши?
– Да ополоумел он! Про нечисть не знаю, а с гостями торговыми у меня по-честному, все в расходных книгах прописано. Что у кого и за сколько купил, что продал, кому и на какой товар путевые грамоты выдал… – Китыч вдруг отстранился: – Или не веришь?
– Что не ловчишь, верю, только ремесло мое такое, нечисть выискивать. Можешь поручиться, что твои купцы в охранники худов с волколаками не набрали?
– Еще чего! – набычился Тит Титыч. – Стал бы я с такими водиться.
– Не стал бы, – торопливо заверил грозно сопящего собеседника Охотник, – но нечисть, она такая, вроде и сама по себе, но где-то пусто, а где-то густо. У вас густо, сам же видел. Чудь, переворотень, даже волколачий шаман объявился, пусть и без стаи. Мало того, еще и клобука прикормили… – Можно было и про мурина добавить, но с Кита явно хватало, потому Алеша бодро закончил: – Мне, пока ответ из Великограда не придет, всяко делать нечего, поезжу по округе, посмотрю, может, и еще чего найду. В горки эти ваши Фомкины загляну, вдруг какая зараза в пещерах завелась… Кстати, а как вышло, что Лукьян домой воротился?
– Моя промашка, – развел руками воевода. – Он вроде присмирел, осоловел, только что носом не клевал, мы с Гордеем и отвлеклись. Свадьба же, молодых, того, провожать пора. Так бы и проворонили, да Устинья, умница, надоумила. Дескать, раз уж мир у нас теперь, хоть и худой, негоже без отца невестиного, ну… рубашку девичью ждать. Г