– Так сказал же уже. Сперва ветра жди, а потом и бури, ну да сам увидишь… если доживешь, конечно.
– И все?
– Все, Охотник. Дорогу ты выбрал, а что в ее конце, тебе никто не скажет.
– Не густо…
– Зато не пусто, – Громослав поудобней приладил за спиной свои гусли. – Нет у меня власти над судьбами, у тебя – над своей есть. Удачи тебе на всех четырех ветрах.
Как пришел Громослав, Алеша не заметил, но уходил он как человек. Спокойно, не оборачиваясь, опираясь на тяжелый дорожный посох. Подошел Буланко, положил голову на хозяйское плечо.
– Ты гусляра видишь?
«Не слепой».
– А что не предупредил?
«Зачем? Ты же его сам звал».
Прежде Алеша не задумался, способен ли его гривастый соратник врать. Может, и способен, проворонил странного гостя и пытается вывернуться, а может, и впрямь в толк не возьмет, что не так. Как там перехожий сказал? «Три дня, три думки»… что бы это ни значило.
– Буланыш, про судьбу что скажешь?
«Чего про нее говорить? Ехать надо».
Коротко и ясно. И вся судьба.
– Ну так поехали. На север, в сторону заставы. Там утром, говорят, шумно было.
До упомянутой Громославом гряды отдохнувший в последние дни Буланыш домчал хозяина шустро, остановился, втянул ноздрями воздух, топнул ногой, всполошив пару коршунов.
«Дохлятина, – доложил он. – Было такое уже».
– Живых нет?
«Дай принюхаюсь… Есть, есть живое! Мелкое. Злое. Добьем?»
– Сперва гляну.
Спешиваться богатырь не стал, только откинул плащ и положил левую ладонь на ножны. Буланыш уже шел, почти крался вперед, вытянув шею и высоко поднимая ноги. Сперва ничего не происходило, потом средь сухой травы блеснуло что-то черное, будто разлили деготь или смолу. Китежанин привстал на стременах и разглядел несколько подсыхающих луж, ровных и круглых, из которых ежиными иглами топорщился перемазанный в липкой черной дряни обуглившийся бурьян. Не валяйся рядом оружие и ошметки одежды и не будь Алеша Охотником, впору было бы искать прохудившиеся бочки и нерадивых обозников.
– Однако… – пробормотал китежанин, спрыгивая наземь возле первого из примеченных пятен.
Тела дохлых худов растекаются черной жижей, а вот исчезают не сразу, должно пройти несколько часов… так они и прошли. Трава сгорела дочерна, но почему-то ровным кругом, в центре которого и располагалась уже подсохшая лужа – будто кто-то не хотел, чтобы огонь палом по сухим холмам пошел. Громослав слышал странный шум поутру, тогда, видать, тварей и перебили, только кто? Сам Алеша в это время, положившись на чуткость Буланыша, спал богатырским сном. Стоян наверняка сидел на заставе, Несмеяна тоже никуда не собиралась, выходит, кто-то неизвестный?
«Живое, – напомнил Буланыш. – Дальше. Гнусное, ты такое уже убивал».
– Значит, опять убью.
Впадину меж холмов богатырь осматривал тщательно и неспешно, хотя любопытство толкало вперед. Черных, похожих одна на другую луж оказалось семь, возле пяти валялись топоры, шестую украшала шипастая палица, а в последней торчал знакомый по Балуйкиному лесу тризуб. Это было все, что осталось от отряда текрей. Не слишком большого, но положить столько худов сразу под силу либо богатырю, либо не меньше, чем троице опытных ратников. Только здесь определенно поработал чародей – то ли огнем врагов жег, то ли молниями.
Больше среди подсыхающих пятен искать было нечего, и китежанин прошел дальше, за валунную россыпь, где отыскались еще две лужи, первая – с обычным для текрей топором на длинной рукояти, вторая на первый взгляд пустая. Обнаружились и трое дохлых шишко: щуплые трупики бедаков были опалены и изломаны, будто некто сильный и равнодушный ухватил поганцев за ноги и со всей силы приложил о горящее бревно. Зрелище не из приятных, но стервятникам без разницы, как выглядит падаль, было бы съедобно. Китежанин запрокинул голову – в небе упорно нарезали круги давешние коршуны, присматриваясь, выжидая…
– Потерпите малость, скоро уйду, – пообещал черным птицам богатырь, ворочая изувеченную тушку носком сапога.
Как убивали текрей – со всей уверенностью не сказать, но шишко обычное оружие точно не касалось, что утвердило Алешу в мысли, что тут постарался волшебник. Будь дело в лесу, китежанин бы заподозрил леших, которые иномирную погань не выносят и истребляют при любой возможности. Впрочем, в здешних холмах могут водиться и свои духи, только не любят духи живой огонь. А схватка тут была… жаркая, оставался вопрос: не ушел ли кто? Буланыш унюхал кого-то живого, скорее всего, недобитого шишко. Пакостная тварь, но разговорить можно. Загодя сплюнув, Алеша двинулся вдоль почти ровного каменного треугольника, выглядывая добычу, и сыскал, василиск ему подмигни, опять не то, что думалось.
Сперва раздалось что-то вроде смешанного с шипеньем стрекотанья, будто сорока решила притвориться змеей. Китежанин пошел на звук и увидел застрявший меж двух камней, как сперва подумалось, накрытый красно-черной тряпкой вьюк. Тряпку Охотник сдернул бесхозным топором и едва от удивления не ахнул. Перед ним была добротная клетка, в которой метался мурин, по виду – родной брат сбитого памятной ночью. Вот ведь погань летучая! Только одну подстрелили, как тут вторая…
«Я прав, – обрадовался Буланко. – Знакомое. Мерзкое. Убивай».
– Погоди.
Алеша вгляделся в не прекращавшего голосить гада. Мурин вытягивал голову и широко разевал пасть, высовывая длинный сизый язык. Близко китежанин не подходил, но зловоние ощущалось уже в нескольких шагах.
«Убивай. Поехали».
Убить тянуло страшно, но клетка с тварью была следом, очень похоже, что нарочно оставленным таинственным союзником. Кто-то перебил забредших в Тригорье худов, но не тронул мурина, а Громослав послал сюда Охотника, и вряд ли случайно. Сам ли гусляр прикончил почти десяток вооруженных до зубов текрей или кому-то помогал, но он – друг, уж в этом-то Алеша не сомневался, хоть и не взялся бы внятно объяснить почему. Громославу можно верить, Громослав отправил его сюда.
– Ничего не поделаешь, дружок, – твердо сказал Алеша прижавшему уши Буланко. – Забираем.
Ответное фырканье означало, что дружок вне себя от злости, но поклажу возьмет, потому что и впрямь надо. Богатырские кони соображают лучше иных богатырей.
«Он жрать хочет, – Буланыш фыркнул еще раз. – Нажрется, уснет, рот закроет, вони меньше будет».
– И то, – кивнул китежанин.
Рубить дохлятину Звездным клинком не хотелось, и китежанин снова взялся за здоровенный топор на черной рукояти. Как-то сообразивший, что его будут кормить, мурин издал пронзительный свист, перешедший в сухое потрескивание. Вглядевшись, богатырь понял: гад двигает челюстями, будто уже жует, а передние лапы царапают решетку маленькой клетки, встроенной в большую. Сперва Алеша удивился, потом порадовался предусмотрительности мастера, придумавшего, как кормить тварь, не открывая дверцы: мясо суют в маленькую клетку и поднимают внутреннюю решетку.
Так Охотник и поступил. Оттяпанная мохнатая ножонка отправилась в кормушку, скрежетнуло железо, и мурин приступил к трапезе. Зрелище удовольствия не вызывало, но переставший метаться бедак позволил себя разглядеть – и китежанин заметил на задней ноге тот же витой след, что и на подстреленном два дня назад летуне.
Одно к одному, а ясности – никакой. Разве что Стоян подскажет… Вот и нашелся окончательный ответ на вопрос «куда ехать».
На свистящую и прищелкивающую добычу Муркаша скалился и рычал; Стоян глядел молча. Долго и задумчиво глядел. Напарник еще ничего не сказал, а Алеша уже понял: надежда на то, что сейчас все прояснится, не оправдалась, да и с чего бы? Муринов порой держат колдуны-злонравы, но мурина, как и василиска, может раздобыть и разбойничий главарь, и просто лихой человек, а с безногими собачонками и вовсе никакой ясности. Стоян, конечно, опытен, только искать ветра в поле и щуку в море не значит найти.
– Зря ты ему мяса дал, – Меченый отвернулся от трясущей кормушку твари. – С голоду и от безделья они засыпают. И вони меньше, и не орут.
Алеша вздохнул. Объяснять, мол, послушался коня – не тянуло.
– Да ладно… Довезти я эту дрянь довез, сейчас прибью, и дело с концом.
– Успеется. – Напарник неторопливо взялся за свой чаробой. – Расспросить нам его не удастся, они только с хозяевами разговаривают, но, может, еще и поймем что. Отойди-ка.
– Как скажешь, – хмыкнул Алеша, отходя к укрепленной заботливо подновленными охранными рунами стене.
Невольно подумалось: крепостицу Кит содержал в отменном порядке, вода во рву, и та не цвела, только дальше-то как повернется? С дружиной Несмеяна, допустим, управится, а вот будут ли у нее и люди сыты, и стены крашены, и сельчане соседству рады, и захожие худы перебиты?
Тонко и противно заныл чаробой, будто огромный комарище кровь пить нацелился. Мурин на своем насесте дернулся и, обмякнув, рухнул на дно клетки, из которой его, впрочем, тут же извлек Меченый. Напарника он не подзывал, богатырь подошел сам. Стоян что-то коротко буркнул себе под нос, вытащил из сумы тонкую, чуть посверкивающую веревку. Зачарованная в Китеже, такую не порвешь, не перекусишь, точно так же был заговорен и любимый Алешин аркан.
Умело стянув бесчувственному мурину лапы, крылья и челюсти, напарник занялся клеткой, сделанной не просто на совесть, но еще и с придурью, иначе зачем было вставлять в нее бронзовое зеркальце? Завитушки на решетке и тонкий узор из сплетенных колючих лоз по низу и верху тоже намекали, что хозяин мурина любит себя потешить и монет на это не жалеет.
– Ничего не приметил? – лицо Стояна казалось сразу и лукавым, и удивленным.
– Да нет вроде. Оно ж не на Руси ковано?
– Верно, хотя колючки эти я точно видел, припомнить бы еще где. Клетку делали под муринов, но за образец брали садки для заморских птиц – те тоже бывают здоровенные, а клювами и железо перекусить могут, зачаровывать прутья приходится.