Она уперла здоровенный кулак в столешницу, а прищурилась так, что глаза в щелочки превратились.
– Ты меня, похоже, тоже не слышишь, – процедила она. – Я же ясно сказала – не нужны мне твои советы. И размышления твои глупые тоже не нужны. Ты меня не знаешь совсем, а судить вздумал. Не иначе как по себе, верно? Все сказал, что хотел? Дверь – вон там.
Ну точно упертая, хуже сестрицы Иванушки. Громослава бы сюда, может, он бы дурищу вразумил, у него как-то складно получается говорить правильные слова… Но на нет и суда нет, самому придется объяснять. Раз за разом, пока не дойдет до заставной воеводы главное.
– Мы, Несмеяна, с тобой не дети малые, чтобы ершиться да кричать, – произнес Алеша, заложив большие пальцы за пояс. – Уж не знаю, с чего ты на меня взъелась, но то дело твое. Главное – за гуж мы взялись, причем каждый за свой. Мне проще, я сам по себе, а на тебе застава. Только застава – это не стены с башнями, а люди. Кто – внутри, кто снаружи, но все на тебя смотрят. Те, кого ты с собой из Великограда привела, тебя знают, а прочие – нет. Кита… Тита Титыча и здесь любили, и в округе любят, после такого вожжи перенимать трудно. А коли только о славе своей думать будешь, хорошим воеводой тебе не бывать! За славой погонишься – людей растеряешь. Ты глазами не блести, кулачищи не сжимай, не боюсь, сам таким дурным был.
– Теперь еще из Охотника в наставники подался! Поучать лезешь?
– С тобой говорить – одуреешь. – После такого разговора точно в седло да за реку, но промолчать нельзя. – Да пойми же ты, голова садовая, слава для тебя теперь не цацка на шее, чтоб все видели да завидовали, слава тебе сейчас – седло! Мы со Стояном в Тригорье не… ромашки собираем!
– А что? Василисков? – показалось или ее взгляд вдруг стал настороженным?
– Заварухе в здешних краях быть, и немалой, от нечисти уже сейчас не продохнуть, – выпалил Алеша, не подумав. А стоило бы подумать.
Возможно, Стоян за эти дни так Несмеяне и не объяснил, зачем Охотники в Тригорье явились. Опытный Меченый крутится-вертится, подход найти пытается. А раз так, то тогда воеводе наверняка не терпелось узнать о замыслах свалившихся ей на голову посланцев Китеж-града. А может, она Алешу ярила, чтоб он в порыве все разболтал? Если так, то умна не по годам девка. Впрочем, лишнего он еще не сболтнул, так что продолжать надо про нее, а не про себя…
– Тебе и дружина верить должна, и соседи, – вовремя вспомнил он поход от борбища до воеводских хором, – а для того строгости с придирками мало. Гоняешь ты их, а говорить по-человечески – не говоришь. А твои люди знать должны, что ты напраслине не поверишь, лишнего не сдерешь, с головой в ладах и в бою первая, чуди белоглазой башку вон оттяпала…
– Чего?! – только что щурившиеся глаза широко распахнулись.
– Того. В Светлых Ручьях теперь знают, как ты рубишься. Случись что, к тебе за помощью побегут, а не станут метаться, как…
– Да что за гад про меня такое сказанул?! Кит небось? А ну отвечай!
У нее сейчас дым из ушей пойдет. Вот же худ за язык дернул! Успокаивать надо, а как? Как девицу – не пойдет, значит, как своего брата-вояку.
– Не ори! – рубанул богатырь. – Киту не до тебя было, а слово не воробей, вылетело, ловить поздно.
– Ты мне зубы не заговаривай! – Злость девкам не к лицу, хотя слезы еще хуже. Слеза в виде родинки на щеке у нее имелась с рождения, а вот злости сейчас хватило бы на волколачью стаю, и успокаиваться она, похоже, не собиралась. – Двое вас на свадьбу ездило, если не Кит, то ты, душа твоя змеиная. Всегда насмешником слыл…
– Слыл да сплыл. Не смешно мне нынче, а потому и не смеялся я… – Дверь скрипнула, вот и хорошо. – Идут сюда, позже догрыземся.
Владеть собой поленица все же умела. Пусть и была в бешенстве, а губы в нитку сжала – волосы пригладила и даже на лавку опустилась. Ну и Алеша в уголке уселся, правда василискову голову в мешок убрать позабыл. Ну и ладно, пусть видят, что не так уж в Тригорье и тихо.
– Купец тут, – доложил молодой, не успевший схватить здешнего загара ратник, – Чилига Евсеевич. Дело у него важное…
– Дай-ка я сам про себя доложу, – и за спины парубка выкатился некто круглолицый да румяный с короткой кудреватой бородкой. – Здравствуй, воевода! Знакомиться я пришел! С Титом Титычем мы душа в душу жили, авось и с тобой не рассоримся. Что нужно, чем помочь?
– Помочь? – удивилась Несмеяна такому напору. – Ты же гость торговый?
– И это тоже, – Чилига Евсеевич улыбнулся весело и чуть плутовато. – Врать не буду, любопытно мне, как в краях иноземных живут, за море хожу частенько, только я вперед всего – русский человек, затем – ратник княжий, пусть и с аршином вместо меча, и лишь потом купец-молодец. По весне гвоздей Титу Титовичу подбросил да подков, хватило или еще нужны? Я вот и обозик малый притащил.
– Подковы есть, а гвозди, да, не помешали бы. Сколько просишь?
– Обижаешь, – насупился Чилига. – С застав брать, как себя самого за бороду драть. Без ратных людей мы без штанов останемся, и хорошо, если с головой. Буду возить гвозди с подковами и стрелы с тетивами, как и возил, а за меня не бойся. Я еще тот хитрован, в убытке не останусь. Ты мне лучше скажи, как величать тебя, чтоб и самому не опозориться, и тебя не задеть?
– Несмеяной зови.
– А по батюшке?
– Не хочешь Несмеяной, зови воеводой.
– А-а, так это прозвище? У меня тоже имеется, Бурбело́ прозвали, и смех и грех… – начал было тарахтеть купец, но, заметив василискову голову, осекся. – Ох ты ж, сила Белобогова, это что еще за страх?!
– Охотника китежского спрашивай, – посоветовала Несмеяна, кивком указывая на Алешу. Чужая слава ей определенно была не нужна. – Он эту тварь кончил.
– Здрав будь, Охотник, прости, не приметил тебя сразу, уж больно молчалив ты, – Чилига растерянно вытер лоб, по-прежнему косясь на голову василиска. – Видел такого однажды в дальних краях. Спасибо, не вживую. Стоит на площади зверь каменный и крылатый, а из пасти вода хлещет. Правда, рогов у того всего шесть было, зато сами они побольше. Думал, выдумка, а оно вона как… Чудны́е дела творятся в землях русских! Хорошо, я хоть в этот раз охраной озаботился.
– И велика ли охрана? – для очистки совести уточнил Алеша, которому веселый торгаш начинал нравиться.
– От таракана, если что, отобьемся, а поможет Белобог, – гость закатил глаза к потолку, – и лягуху отгоним, а то и двух. Полтора десятка сейчас со мной, правда пятеро – юнцы безусые. Ничего, выучатся, не впервой. Гаврилу, это старшой мой над охраной, отец, покойник, совсем мальцом подобрал, на коня с забора садился, а вырос вояка хоть куда.
– И что твой Гаврила? Не приметил ничего по дороге?
– Да нет вроде. Знал бы я, что у вас тут страхи такие творятся, кольчугу б надел. Мало того, что разбойники, так еще и рогатый этот, с четырьмя глазами.
– Про разбойников откуда знаешь? – враз посуровела Несмеяна. – Отвечай.
– Да помилуй, тут все об этом знают. Мне-то в харчевне сказали, – и не подумал запираться Чилига. – Хозяин, Гордей Нилыч, по весне кой-чего заказал, ну я и завез. Языки почесали, не без того.
– Почесали, и хватит, – отрезала Несмеяна, но злости в ее голосе не было, – давай к делу, купец. Есть же оно у тебя? Или приехал только гвозди задаром предложить?
– Да мои дела уже лет десять как одни и те же, – развел руками Бурбело. – Лес я новеградцам вожу, много им леса надо на корабли.
– Что за лес?
– Корабельные сосны, вестимо, они вкруг Бакаутовой пущи растут. Мы с Тит Титычем договорились, он мне лес разрешал валить да сплавлять, мощь русичей на море укреплять. Грамоты мои торговые в порядке, все по-честному. Тит Титыч за тем следил исправно, «добро» свое давал.
– Я – не Тит Титыч, – нахмурилась поленица. – На заставе недавно, здешние дела еще не приняла и про договоры ваши ничего не знаю.
– То мне известно, воевода, – закивал Чилига, копаясь в сумке. – Так мне и передали – мол, новая воевода, из самого Великограда ставленная. Строгая да требовательная, порядок любит. Вот я и хочу, чтоб у нас все в порядке было, как и прежде. Грамоты вот дорожные принес, так что посмотри, уважь…
Дальнейший разговор обещал стать очень скучным. Что-что, а торговые дела Алешу никогда не интересовали, а потому Охотник, хлопнув ладонью по колену, поднялся:
– Пойду-ка я, пожалуй. В торговых делах не разбираюсь, интереса нет, а вот дозволь-ка, купец, пока Гаврилу твоего расспросить? Старший над охраной мог приметить то, что ты проглядел.
– Чего б не расспросить, – кивнул Чилига, – он у нас глазастый, только не со мной он. На заставе-то меня всяко не обидят, вот он и поехал вперед, вырубки с пристанью проверить. А ну как там, под кустом, еж сидит?
– Ну и где ваша пристань?
– Так на том берегу, семью верстами ниже. Будет время, заезжай-заглядывай, заодно и расспросишь. За чаркой-то оно веселее. Я вот за чаркой чего только не припомню! И как княжну от медведя спасал, и как упырицу целовал, и как троих змеевичей в узел завязал, и как…
– Воевода! – На вбежавшем чародейчике Бежане, что говорится, не было лица. – Тут… Ветра нет, а лес шевелится. Ровно колосья, когда заяц полем скачет!
На северную башню Алеша взобрался первым; прежде они со Стояном сюда не лазили, думалось, незачем: врагов на самой заставе не ожидалось, да и окрестности ничего примечательного собой не являли. Крепостица стояла на берегу речки Лихоборки, не слишком широкой, ну да уж какая была… Сразу за рекой начинался густой, рассеченный несколькими просеками Бакаутовый лес, который переходил в Тригорскую пущу, и в лесу этом творилось нечто странное.
Волшебничек, которого Алеша теперь величал про себя «Вечнозеленым», не соврал. Вековые сосны шевелились, будто живые, казалось, их неторопливо раздвигает некто огромный, как обычный человек раздвигает озерные тростники. Курчавые вершины неспешно раздавались в стороны и вновь смыкались, недовольно качаясь. Самого идущего с башни было не разглядеть, но двигался он прямиком к добротному деревянному мосту, по которому, надо думать, и возили бревна для заставных нужд. Такой мост выдержит немалый вес…