ас вот – вернулись, и великана с собой привели. Мол, не хотите по-хорошему, будет по-плохому.
– А застава?! – взревел, вскакивая Тит, с которого хмель мигом слетел. – С заставой что?!
– Цела, – Алеша тоже поднялся. – Стоян сумел вировникам втолковать, что недоразумение вышло. Лес больше не тронут, рубщиков заповедной пущи выловят да накажут. А за старое мстить некому, воевода на заставе другой теперь, война с пущей ему ни к чему, да и не выиграть ее ни людям, ни духам, одна только Тьма в прибытке окажется. Они поверили, великана отозвали и ушли…
– Застава точно цела?!
– Почти. Вал и ров малость попортили, но до стен не добрались.
– Несмеяна-то как? Справилась?
– Не растерялась точно, а справляться особо не с чем было. Говорю же, ушли они. Стоян…
– Стоян-Стоян… Ты сам-то чай не под лавкой сидел! Великан, надо же!.. Про них я точно слыхал, рядом с Югой этой, говорят, живут. Только хоть на куски меня рви, не видел я жителей болотных! Веришь мне?
– Верю.
– И все одно, прав ты – я за все в ответе! – Тит запустил пальцы в бороду, будто рвать собрался, а потом прищурился: – Слушай, а не могли эти вировники наврать?
– Они Югой своей поклялись, нарушить эту клятву им нельзя.
– Тогда грош мне цена в базарный день! – Воевода плюхнулся на прежнее место и притянул к себе кувшин, однако наливать не стал. – Думал, раз ни дома, ни сынов нет, хоть заставу в порядке оставляю, и тут все прахом! Правильно Князь меня отзывает, старого коня – из конюшни долой! И Устинья права, на что я ей такой сдался?
– Тит Титыч, не…
Он мотнул головой, прерывая богатыря:
– Ты куда сейчас?
– Дело у меня неотложное…
– Ну так и делай! – велел Кит, ухватывая кружку. Не свою, но бедолаге было не до таких мелочей. – А я посижу да подумаю, что за ерунда приключилась. Мысли в порядок приведу, может, вспомню что-то путное… У Гордея питье есть особое, не отплюешься, но хмель вышибает. А как протрезвею, на заставу поеду, с Несмеяной объясняться.
Оставлять его, такого, было жаль. Не оставлять не выходило. Бережно притворив дверь, Алеша поднялся на чердак, где хозяин трактира пересчитывал связки сушеных грибов.
– Ну, – не стал ходить вокруг да около Гордей Нилыч, – узнал, что хотел?
– Не все. Ты когда купца Чилигу последний раз видел?
– Да чтоб я помнил… Года два назад, никак не меньше.
Алеша замер.
– Точно не сегодня? – Выходит, Чилига соврал, когда сказал Несмеяне, что к Гордею заезжал, заказ привезти… Так-так. – Поручиться сможешь?
– Могу, – корчмарь отвернулся от своих грибов, вытер руки тряпкой. – А на что он тебе?
– В округе Чилига часто появляется? – ушел от ответа Алеша. – И с чем?
– Частенько. Они же лес для Новеграда добывают.
– Это я знаю. Из заставных за вырубкой кто-то следит?
– Конечно. Всегда с ними кто-то из дружины Тита ездит, когда один, когда двое. По крайней мере раньше так было, как с новой воеводой – не знаю. А что это ты за Чилигу взялся? Никак, натворил этот прохиндей чего?
– Вижу, ты его не жалуешь. За что?
– В том-то и дело, что не за что. Душа-человек, нос не дерет, помочь всем рвется… – Гордей поднял на Охотника тяжелый взгляд и признался: – Не нравится мне, что веришь ему сразу, не словам и делам, а морде да голосу. Ты его видал?
– Пришлось, – кивнул Охотник.
– Неужели не почуял от него эдакого?.. Уж не знаю, как словами объяснить. Чилига как начнет заливать – все уши и развесили, а ушел – и не припомнишь, о чем говорил и говорил ли. Примется на подвиги какие звать, так все за ним готовы хоть на край света! Но стоит ему с глаз скрыться – так только в затылке чешешь, мол, что это было?
– И все? – слегка разочарованно уточнил Алеша.
То, что Чилига располагал к себе, Охотник и на собственной шкуре прочувствовал, да только в том, что способен человек других людей на свершения вдохновлять, ничего дурного нет. Из таких хорошие полководцы получаются.
– Не люблю себя бычком на веревочке чувствовать, – нахмурился Гордей. – Так в чем дело-то?
– Сам пока в толк не возьму. Сласти у тебя есть? Петушки с пряниками?
– Найдется. Много надо?
– Полный кисет, и чтоб с завязками. Держи, – Алеша протянул корчмарю плату. – Если Чилига к тебе пожалует, сможешь его задержать и дать знать на заставу?
– Кузьму пришлю. Ох не нравится мне то, что ты ловишь…
– Что гадит, то и ловлю.
Браслет для Алены китежанин харчевнику не оставил, хоть сначала и собирался. Будет жив, сам отдаст, а на нет – и суда нет. Помнить лучше для радости, а не для слез. Что-то такое Громослав говорил, а не говорил, так самому подумалось.
Выбежав из трактира, Алеша не мешкая запрыгнул в седло, уже на ходу велев:
– Буланыш, давай к заставе.
«Что, опять? И к Алене не зайдем?»
– Времени нет.
Можно было дать леденец, но друзей не подкупают, друзей просят. Алеша попросил, и конь, для порядка хрюкнув, сорвался в легкий походный галоп.
В седле думается хорошо, лучше, чем на печи или в застолье, и китежанин думал – Охотник на то и Охотник, что дичь выискивает. Бывает, конечно, когда сразу знаешь и куда идешь, и что найдешь, и как убьешь, но чаще приходится собирать рубашку по ниточке. В Тригорье набиралось уже на целый армяк. Ясно было как то, что Кит ни при чем, так и то, что вировники не врут. С кем-то диволюди говорили, причем не так давно, и этот кто-то – возможно и с заставы – им нагрубил. Оскорбленные вировники нажаловались Юге, прихватили с ее дозволения великана и отправились крушить гнездо обидчиков. И сокрушили бы, не окажись там пара Охотников.
Выгодней всего ссора княжьих людей с лесными духами была все тому же Огнегору, который мог прислать в Тригорье на разведку худов и снабдить их муринами, но подстроить вырубку заповедных деревьев у колдуна не вышло бы. Дело это небыстрое, худы с упырями для него не годятся, да и вировники с прислужниками Тьмы переговоров вести бы не стали. Зато сгинувший Лукьян плел про торгашей, при которых болтается какая-то нечисть. Торгаши…
Алеша о делах купеческих никогда особо не думал, с младых ногтей будучи все больше по ратному делу, но что Русь торгует со всеми, само собой, знал. И что границы открыты для честных купцов, по рекам ладьи груженые плавают, а по дорогам обозы идут. Слыхал богатырь и о купцах нечестных, что за барыши и удавятся, и удавят, и с самой Тьмой сговорятся, а уж обдурить кого для них и вовсе раз плюнуть.
Кит в свои книги записывал все, по-честному, но самого его заморочить могли запросто. Дружинников на вырубку воевода посылал, как положено, только один-два человека за всем не уследят. Над душой у лесорубов тригорцы наверняка не стояли, а если им еще выпить-закусить предлагали да отдохнуть в тенечке… Куда ведь приятней, чем по просекам до делянок разъезжать и слепней кормить. Простой служака запросто мог повестись да на слово поверить. Это если про корысть забыть, а вдруг кто и за звонкую монету проглядел не туда свернувшую просеку? Не все же на свете Киты, бывают и щуки с пиявицами…
Что ж, пока сходится. Кита торгаши вокруг носа обвели, но с чего вировникам-то грубить было? В лесу сидеть и хозяев лесных злить – глупость несусветная, а дураками успешные купцы бывают редко. Они все больше с улыбками да подношениями, однако если лесное посольство обидели все же люди Чилиги, его желание исчезнуть под любым удобным предлогом – то помощь предложить, то весть донести – становится понятным. Услыхал про великана, решил, что это по его душу, вот и удрал, а к Охотникам под ноги лез, чтоб из крепости с ними выбраться, Несмеяна-то ворота запереть велела.
Выходит, сам сбежал, а людей своих оставил? Если и впрямь боягуз, то мог. Только эдакий прохиндей далеко вряд ли уйдет, трусость трусостью, а мозги мозгами. Значит, выждет, посмотрит, чем дело кончится, и вернется, мол, конь расковался или совесть заела. Гордей прав, людьми крутить и самому выкручиваться – Чилиге не впервой. Такой говорит, как медовухой с перцем потчует, Несмеяну и ту считай улестил…
Подъезжая к заставе, Алеша почти не сомневался, что найдет купца за воеводским столом, и все же для очистки совести, малость не доехав до восточных ворот, пустил-таки Буланко чуть в сторону, выискивая следы. Нюх даже обычных коней немногим уступает собачьему, а кони богатырские во всем лучше своих меньших собратьев. Китежанин объяснил, что ему нужен тот балабол, что на конюшню с седлом приходил. Балабола Буланыш вспомнил с ходу. Пробежавшись по лугу, конь гордо ударил копытом и доложил:
«Тут был, уехал. Не по дороге».
Алеша задумчиво глянул на знакомый частокол. Заехать? Доложить напарнику и Несмеяне о своих мыслях и подозрениях? Нет, рановато, надо сначала убедиться.
– Пройдемся-ка по следу.
Сперва шли лугом, потом еле заметной стежкой спустились к реке, и здесь на мокрой земле Алеша увидел следы копыт. Кто-то решил переплыть Лихоборку и переплыл – на другой стороне оказались те же следы, уходящие в одну из просек.
– Буланыш, это точно он?
«Балабол. Он анис ел, не ошибешься».
От просеки отделилась тропа: широкая, наезженная, она вела вниз по реке, и по ней не так давно проехал всадник, чей конь оставил россыпь свежих «яблок».
– Давай шагом.
Буланыш не возражал, сегодняшние метанья утомили даже его. Алеша неспешно ехал меж нахохленных кустов. Сойти с тропы, будучи верхом, в таких зарослях нельзя, значит, накушавшийся аниса балабол все еще впереди.
Безумно длинный день кончался, тени от редеющей листвы становились заметней, а сама листва на глазах темнела, притворяясь летней. Как всегда, в сумерках в небе с карканьем закружило воронье. Почему на закате его тянет орать, богатырь так и не понял, хотя наставник и говорил что-то умное про страх всего живого перед неотвратимостью ночи. Правда, сов и козодоев темень не пугала, а злобы в ночных хищниках не больше, чем в так и норовящих расклевать друг другу гребешки курах. Странная мысль потянула за собой следующую, куда более важную.