Корабельные сосны на Руси ценились, но вырубку их Князь не запрещал – деревья эти в отличие от бакаута редкостью не были, а Великограду требовались корабли: не только по рекам ходить, но и по морям, в дальние земли.
Купцы вроде Чилиги годами скупали ценную древесину, исправно платили в казну за вырубку и вывозили в Новеград и другие портовые города, где товар уже ждали мастера-корабельщики. Во многом благодаря купцам да соснам и разбогатела Тригорская застава.
Почему же вировники взбрыкнули лишь сейчас? Потому что прежде люди рубили где положено, а сейчас полезли дальше, в запретные места. Но чем дальше от реки, тем больше мороки, а она ведет к издержкам. Тороватый купец на такое пойдет, только если впереди маячит огромный барыш, а корабельная сосна, где ее ни руби, уходит по одной цене. И потому рубят ее как можно ближе к воде, налаживая лесосеки, едва зайдя за заповедную прибрежную полосу. Значит, рубили не сосны. За те же скрипуны знающие люди отвалят если не как за золото, то как за серебро. Правда, не на Руси, где за порядком присматривают сразу Великоград и Китеж. На Руси такой товар сбыть непросто, так что не Чилига искал покупателя, а его нашли – и дали большой заказ на заповедное дерево. Бурбело согласился: дело могло показаться нетрудным, подумаешь, срубить да вывезти сотню-другую стволов. Интересно-интересно…
Богатырь рассуждал, а вечер неторопливо и неотвратимо брал свое. И без того густой лес сливался в сплошную черную стену, только над головой проступали крупные осенние звезды. Притихший Буланко шагал мерно и тяжко, но опавшая листва глушила конскую поступь. Зато послышались голоса, правда, не слишком оживленные. Впереди кто-то лениво, не скрываясь, переговаривался, потом дорогу заступил внушительный детина, без брони, однако с дубинкой.
– Чего надо? – неприветливо, но и невраждебно спросил он.
– Купца ищу, – кусаться Алеша тоже не спешил. – Чилигу Евсеевича по прозвищу Бурбело. Здесь ведь он?
– Точно, – кивнул по-прежнему не выказывавший враждебных намерений детина. – А зачем он тебе?
– На ужин пригласил.
– А… – кажется, Чилига и впрямь был гостеприимен, – тогда давай вдоль обрыва до спуска, а там вниз, на берег. Он у причала.
Больше Алешу не останавливали. Ну едет кто-то, значит, так и надо. Лес отступил, теперь тропа змеилась вдоль высокого прибрежного обрыва. Со стороны опушки на длинном узком лугу тихо паслись невысокие крепконогие лошадки – отдыхали от дневных волокуш с бревнами. Как их, любопытно, отсюда вывозить собираются? Не иначе, к плоту трудяги приучены…
Буланыш покосился на гривастых недомерков, но промолчал: много чести на всяких безмозглых внимание обращать! Самого китежанина больше занимала уходящая от реки свежая разъезженная просека. Стволов по ней явно проволокли немало и – богатырь не поленился нагнуться и посмотреть, – судя по обломкам веток, хвое да коре, точно, корабельную сосну. Просека уклонялась вправо, а Бакаутовая пуща хоть и была неподалеку, да левее. Значит, вырубка законная и скрывать здесь нечего, вот и не берегутся, даже гостей приглашают. Он сейчас не более, чем гость, а дальше поглядим…
Тропа пошла под уклон, уперлась в разбитый спуск к берегу, где и располагался лагерь. Костры, не так чтобы многочисленные, горели дальше, почти у самой воды, там же темнели большие шалаши, красовались старательно сложенные бревна, притащенные с лесосек, да чернел на серебряной ввечеру реке сбиваемый из них плот. Оно и понятно, лес справляют водой до Кметь-реки и дальше, либо к Синему морю, либо к Новеграду, причем не первый год, вот и обустроились. Слева от Алеши как раз тянулась свежая вырубка – деревьев тут повалили немало, и точно – корабельную сосну. Бакаутовая пуща хоть и была неподалеку, на берегу, заповедные деревья не росли, значит, вырубка законная и скрывать здесь нечего. Вировники вполне могли пожаловать именно сюда – это место ближе к пуще, чем застава, – тут с ними и разругались.
Богатырь еще раз окинул взглядом рассеченный спуском обрыв и предпочел спешиться. Там, внизу, случись что, можно и в реку прыгнуть, а вот коня на подъеме подбить очень даже можно, да и в колеях запросто мог затаиться острый обломанный сук.
– Жди у обрыва, – велел богатырь, – чужих не подпускай, ко мне без зова соваться не смей. Если что, дуй к заставе.
«Лады, – фыркнул конь. – Люди. Дым. Тихо».
– С меня громкого хватит, – Алеша сунул другу честно заслуженный леденец и спокойно, с достоинством – как-никак приглашен самим Чилигой Евсеевичем – пошел по узкой, явно не предназначенной для конских копыт тропке, петлявшей вдоль волока вниз.
На берегу Охотника для порядка окликнули и тут же без возражений провели к одному из костров, у которого и обнаружился Бурбело, что-то втолковывавший паре рослых удальцов, по виду – помощников. При виде Алеши он им что-то быстро сказал, и удальцы немедленно убрались, не дав себя разглядеть, а сам купец величаво поднялся и распростер объятия.
– Вечер добрый, – пропел он, – какими судьбами? Хлебом-солью не побрезгуешь? Что творится-деется, не расскажешь?
– Не побрезгую, – заверил богатырь, усаживаясь спиной к обрыву и лицом к реке, на которой раскачивалась пара стругов[19]. – Не ожидал тебя застать. Стоян говорил, ты в Светлые Ручьи поехал.
– Хотел, – развел руками купец, – за ворота выехал, а там ты – с железным страхолюдом воюешь! Ну и лих же ты, Охотник, сказал бы кто, не поверил! Носился вокруг эдакой туши, как, уж прости, гончак вокруг медведя. Не боязно было?
– Не особо, – сказал чистую правду Алеша, – тут что-то одно: или бояться или дело делать.
– Так-то оно так, – засмеялся купец, – а я вот забоялся, аж взмок. И помочь вроде надо, и страшно.
– Ты если и мог, то лишь помешать.
– Этим и утешался. Ты мясо-то бери, поспело как раз, будто тебя ждало. Васька! – окликнул он широкоплечего вихрастого парня, сидевшего неподалеку. – Бочоночек нам подкати-ка! Фряжского. Не думал пить сегодня, но раз уж дело такое…
Фряжского? Иноземное вино, с самого Срединного моря, дорогое и на Руси редкое – даже живо доставленный бочонок был знатный, темный, пузатый и какой-то важный. Сразу видно, что в нем не дурная бражка, а напиток впору самому Князю. Притащил Васька и кубки, пусть не золото с самоцветами, но серебро с чернью. Богато жил Чилига Евсеевич и на первый взгляд открыто. Отказываться от угощения было глупо, да и живот за всеми разъездами у богатыря подвело изрядно.
– «Пить не думал», – повторил за хозяином китежанин, принимая протянутый кубок. – А что думал?
– Да про дела свои. Ты небось знаешь, каково оно нам, гостям торговым. Вы, Охотники, все про всех знаете.
– Мы все больше по нечисти, а не по купцам. Вот был бы ты волколаком или упырем…
– Упаси Белобог! А что до дел моих, то сюда я рванул проследить, чтобы вторую часть заготовленного леса на воду поставили как положено.
– Вторую? – уточнил Охотник. – Первую уже сплавили?
– Утром ушла, вместе с лесорубами, – кивнул Евсеевич, чуть поморщившись и наливая Охотнику вина. – Да ты пей, пей. Денек-то у тебя выдался непростой, да?
Денек выдался аховый, не поспоришь, только опорожнять кубок Охотник не торопился, отпил лишь чуть. Чилигу следовало разговорить, а то уж больно мутное дело. Пусть Алешу торговля никогда не занимала, но купцов он повидал немало и давно уяснил: таких, как этот Бурбело, с наскока не возьмешь, надо подходы искать.
Столь умная мысль внезапно потянула за собой веселую. Смех же, в самом деле: Стоян вокруг Несмеяны вьюном вьется, а Алеше теперь вокруг купца петли выписывать…
– Я смотрю, Новеград много сосны заказывает? – китежанин благодушно кивнул в сторону плота.
– Все так, – важно кивнул Чилига. – Новеграду хороший лес ой как нужен, а Руси – годные корабли. И для торговли, и от лихих людей борониться, что с моря идут. Я-то у новеградских мастеров – главный поставщик, считай. Заказывают много, дела идут бойко, не жалуюсь. Струг вот новых докупил, теперь еще народу найму: и лес валить, и особо в охрану. Не мне тебе рассказывать, что разбойнички тут, на югах, пошаливают, еще со времен Вольного полуострова. Озверели совсем, вон, аж на нового воеводу напали. При Тите Титовиче такого ужаса не творилось, спокойней как-то было.
Охотник выслушал и снова отпил, глядя на Евсеевича с прищуром. Про разбойничков и воеводу потом поговорим, а пока лучше приберечь нужный вопрос на закуску. Чилига тем временем снял с угольев шмат мяса, хлопнул на лепешку и протянул гостю.
– Мы с Титом сколько лет как родные жили, не один пуд соли съели, – вспоминал Бурбело, мечтательно глядя в ночное небо. – А задумали сколько! Коли дела дальше хорошо пойдут, взял бы его сотоварищем, ходили бы по морям, в дальние страны, разбогатели бы, как цари тамошние! Он-то свободен теперь, на старости лет, наверняка мир посмотреть мечтает.
Нет, не о том Кит мечтает, подавил неуместный вздох Алеша. Будь Чилига прав, не сидел бы воевода в трактире, глуша боль по Устинье хмельной брагой… Стелишь ты мягко, купец, людьми вертеть умеешь, а то, что перед глазами, – не видишь. Может, потому что не понимаешь?..
Богатырь неторопливо, с удовольствием, куснул хорошо пропеченного мясца. И есть хотелось, и, когда рот занят, можно не отвечать, а слушать вполуха досужую болтовню и думать, думать, думать… Чилига в самом деле к себе располагал, потому и неудивительно, что Кит проникся к веселому гостю дружескими чувствами. Наверняка вначале проверял, но потом признал за своего. А если старик кому-то верит, он с ним и пьет – подсунуть же во время попойки на подпись нужные бумаги и Хлопуша сумеет. Раньше в том нужды и не было, все дела по закону велись, но когда некий богатый иноземец захотел не сосны, а драгоценного бакаута… Тут уж без ловкачества не обойтись. Чилига бы и словчил, только в Тригорье негаданно прибыл новый… новая воевода. Великий князь решил, что Киту пора на покой, и прислал смену.