Несмеяна глядит на Охотника исподлобья и – вот же, диво дивное! – бурчит:
– Спасибо.
Тело волколака еще дергалось, когда к месту схватки подоспели Буланыш и шесть верховых дружинников. Конь был разобижен, что все закончилось без него, зато Несмеянины орлы сразу и выволочки боялись, и радовались, что без них обошлось. Алеша их не осуждал. Вид кошмарного обезглавленного волка, с которого уже начинала сползать шкура, мог напугать и кого поопытней.
Было ли страшно самой Несмеяне, китежанин так и не понял. Воевода зыркнула на одноглазый полуголый труп и взялась за дело, мигом зажав весь лагерь в кулак. Дружинники собрали разбежавшихся людей, отыскали прятавшегося в одном из шалашей Чилигу, а далеко на берегу – чародейчика Бежана, который безуспешно пытался взобраться на почти отвесный обрыв.
Воевода на него и не взглянула, сообразно норову, решая дело по горячим следам. Пересчитала всех по головам, начала допрашивать, а китежанин отправился к реке, искать волколачьи следы. Он не верил, что в лагерь зверь нагрянул по воле случая. Нет, его кто-то прятал, причем где-то у воды, в этом Охотник не сомневался. Как не сомневался и в том, что Бурбело про оборотня знал.
Лежка, а точнее, клетка – смердящая, грязная и исцарапанная – обнаружилась в чердаке[20] одной из струг. Там же обнаружился и закуток, где в дощатых сундуках хранились всевозможные бутыли с зельями, коробы с мазями и прочий шаманский скарб. Лежанка тоже имелась, но голая, ничем не прикрытая.
С волколаками теперь все стало более или менее ясно. Шаман с бешеным примкнули к разбойничьей ватаге, но держались особняком, да то и понятно – бешеный на то и бешеный, только о смертоубийстве и думает, так что шаман должен всегда находиться рядом, присматривать.
Выбрался на свежий воздух Алеша как раз вовремя – ретивые дружинники уже волокли под руки осанистого, богато одетого бородатого красавца. Подошедший Алеша встал напротив все еще бледного Чилиги, который при виде бородача почему-то скривил губы в странной, нехорошей улыбке…
– Куда ж ты так спешил, мил-человек, что воинов моих ослушался? – ласково спросила беглеца Несмеяна, и от такой ласки могло и в холодный пот бросить.
– Так… зверь же…
– Что, так испугался, что окрика не расслышал?
Поняв, что этот допрос ни к чему не приведет, Алеша решительно шагнул к Чилиге и, указав на судно с лежкой волколаков, спросил:
– Кто на этом корабле старший?
Евсеевич быстро глянул на чердачный струг и вдруг склонил голову, исподлобья стрельнув взглядом в того самого осанистого бородача.
– Чего молчишь?! – прикрикнул Алеша. – Отвечай, когда спрашивают! И хватит елозить! Кто на корабле, где волколаков возили, главный?
– Мой это струг! – вдруг рявкнул бородач, дергаясь в руках дружинников.
– Молчи, Гаврила, – тут же выпалил Чилига и заискивающе принялся лопотать, переводя взгляд с Несмеяны на Алешу. – Простите его, дурака, он полоумный у нас, сам не ведает, что мелет. Не пойму я, что на него накатило, вы только сплеча не рубите, не виноватый он…
– Гаврила, значит? – перебила его Несмеяна. – Этот вот? Полоумный? Которого ты начальником стражи поставил?
– И давно в начальники стражи полоумных берут? – подхватил Алеша.
Впервые за все время знакомства Чилига закусил губу, явно не зная, что ответить. Даже лопотать бессмыслицу не решился.
– Не выгораживай меня, Евсеевич! – вдруг подал голос красавец. – Не лги, не бери грех на душу.
Он вперил тяжелый взгляд в Несмеяну и осклабился.
– Я – тот, кого ты ищешь. Я и разбойников на тебя напустил, и дерево драгоценное рубил, и с вировниками сцепился. Услышал, как вы хозяина допрашиваете, понял, что дело плохо, – и выпустил из клетки волколака. Думал, хоть он вас, гадов, на куски порвет. А больше я вам ничего не скажу, хоть на ремни режьте!
– Гаврила, – слабо охнул Чилига, хватаясь на грудь. – Ну зачем?
Казалось, примолкшего балабола вот-вот удар хватит, потому и подхватил его за пухлый локоток верный Васька.
– Связать! – только и бросила скорая на решения Несмеяна. – И Гаврилу этого, и всех, кто на струге с ним ходил!
Окрепший к полуночи ветерок швырял в спину скрежет, стук, короткие резкие крики: Чилига Евсеевич по прозвищу Бурбело вовсю готовился к отплытию. Затем тьма съела отголоски людской суеты, оставив лишь шум листвы и редкие голоса лесных птиц.
– Буланко, – окликнул коня китежанин, – ты слушал, о чем Гаврила… пленник говорил?
«Не слушал, подлый он. Противно».
Противно. Есть на юге птицы, до того ужасные, что увидишь – обомлеешь, а как начнут они дохлятину терзать, так и вовсе сразу лысые их головы рубить хочется. Только зла в падальщиках нет, выживают как могут. А есть то, что кажется бедной курочкой, а на поверку выходит демоном, что тысячи душ людских в Чернояр отправил. Так думал Алеша, когда вязали Гаврилу, начальника купеческой стражи, и всех его подручных.
Казалось бы, раскрылось всё, виновный найден – не выдержал, сам во всем сознался. А там и Чилига раскололся. Оказалось, что о делишках Гаврилы он знал. Правда, проведал о них совсем недавно, случайно бакаутовое бревно в плоту увидев. Разгневался страшно, но потом решил все скрыть. Гавриле велел убираться на все четыре стороны, плот тот сплавил до срока с глаз долой, а ущерб собирался возместить… не только подковы с гвоздями на заставу поставлять, но и оружие, и коней. Пока в расчете бы не оказались.
При этом сдавать Гаврилу княжьим людям Бурбело не собирался, в чем в порыве откровенности тут же поведал. Поведал гордо, снова раскрасневшись, высоко задрав холеную бородку и бросая значительные взгляды на хмурых помощников, что слышали его речь.
– Я своих не сдаю и не бросаю в беде, – вещал Чилига, – даже если они с пути сбились! Сам накажу, сам за них с казной рассчитаюсь, своим, кровным! Коли грех это, вяжите и меня!
Грехом это никто не счел, поэтому купца вязать не стали, и Несмеяна продолжила допрос. И Чилига, осмелев, еще и про причины таких поступков своего подручного рассказал: мол, зуб у того на Русь имелся. Отец Гаврилы тоже купцом был, бакаутом торговал, еще до Тит Титыча, возил в Сурож да Корсу. А как Русь Вольный полуостров от разбойников очистила, так отца-то и повязали. Говорят, пытался он сбежать, да недалеко уйти удалось – нагнали его княжьи дружинники и порешили на месте.
Вот Гаврила, оказавшись рядом с Бакаутовой пущей да вспомнив о судьбе родителя своего, и задумал злое дело, спутался с иноземцами, которым ценный лес нужен был. Ловко воспользовался положением начальника охраны и тайком от Чилиги Евсеевича провез на своем струге разномастную шайку, что должна была ценный груз стеречь. Шайка эта и вировникам нагрубила, и на воеводу напала.
Чилига, обо всем этом узнав, пытался горячему Гавриле втолковать, что так торговля не ведется, что правила есть, да и о чести забывать нельзя, но поздно уже было, а сделанного не воротишь. В конце своего рассказа купчина повесил голову, призвав воеводу делать с ним все, что она пожелает.
А Несмеяна подумала-подумала, да и отпустила Бурбело на все четыре стороны. Мало того, грамоты ему подорожные подписала, которые дошлый торгаш подсунул. Алеша хотел было встрять, но понял, что воевода уже все решила, а значит, спорить бесполезно. То, что она упертая, – он уже понял, а сейчас, после драки, в синих глазах еще и непонятное пламя бушевало. Лезть к ней не стоило, толку – никакого, только разлаялись бы снова.
Вот и едут они теперь на заставу, а Чилига снаряжает корабли, спешно досбивает оставшиеся сосны в плоты и уплывает восвояси.
Ночная дорога, она такая, кажется, что в мире не осталось никого, кроме тебя, твоего коня и вечности. Кажется, что так всегда было и так всегда будет, а потом или огонь увидишь, или уснешь, или начнет светать. Лениво поглядывающий по сторонам Алеша вдруг понял, насколько сильно он устал. Устал и Буланко – разве что не спотыкался, и Охотник отдал повод, а сам, отчаянно борясь со сном, вновь задумался.
Теперь прояснилась и история с клобуком, и слова Лукьяна про «торгашей с нечистью». Конечно, с нечистью – такую разношерстую шайку собрать… Клобук Гаврилиных молодцов или приметил, или заявился вместе с ними. Вот и наплел Лукьяну с три короба про купцов, которых он якобы грабит.
Странные, вроде бы никак не связанные осколки последних дней складывались в узор наподобие тех, которыми любят украшать царские дворцы в южных землях. Тригорский узор Алеша собрал почти полностью, не хватало разве что пары последних камушков, и если Несмеяна упрется, то и не хватит.
Все в истории с бакаутом и торгашами сходилось ладно, кроме одного – Охотник Чилиге отчаянно не верил. Отбросишь врожденное обаяние балабола да его громкие слова про честь, долг и взаимовыручку – и посыплется все. Купец же не дурак. Не мог он не знать о делах ближайшего помощника. Не мог с самого начала не видеть, что из заповедной пущи тащат к берегу отнюдь не корабельную сосну. Почему Гаврила удар принял? Да кто ж его разберет? Может, порядки такие у Бурбело – чуть что, каждый друг друга прикрывает. Вот и сговорились загодя, что, если запахнет жареным, Гаврила на себя всю вину возьмет.
Решение Несмеяны отпустить балабола в Новеград Алеше не нравилось, но в одном воевода была права – Дознаватель в Аргунове наверняка скажет, говорит ли Гаврила правду.
А вот с муринами, худами да клетками яснее так и не стало, но до одури уставший Алеша решил, что все это – дело рук Огнегора. И точка. Непонятно, с чего взявшаяся уверенность внезапно принесла спокойствие, и Охотник едва слышно вздохнул. Зачем, почему, когда, кто – как хорошо жить без этих вопросов!
– Буланко, стоим. Воеводу ждем.
Вперед они ушли хорошо, пока еще в ночной тиши заслышалось звяканье железа и седельный скрип! Несмеяна ехала первой, у ее седла, заставляя горемы