чему, от души и без изысков исцарапанному вмазал кулаком по роже, а другому, удирающему, филейную часть поджарил на прощание – уже волшбой.
Звонкий смех Василисы прервал рассказ приятеля.
– И как такого спасителя не ценить? – Радей, выбрав мелкие косточки из кусочка рыбы, протянул коту.
Познайки меж тем принесли кипящий самовар, разложили на блюдах горы пирогов, ватрушек, расстегаев.
– Хорошо тут у тебя! Тихо, спокойно, – царевна мечтательно смотрела вдаль, на простиравшиеся внизу земли.
– Спокойно, – задумчиво повторил Радей. – Покоя-то я и искал. Уж который год живу, не нарадуюсь.
– Ты ведь как уехал учиться, так больше я о тебе ничего и не слыхивала, – напомнила Василиса. – Расскажи, отчего ты из Великограда сбежал? Разве худо тебе там было?
– Отчего ж худо? – Радей озорно улыбнулся и начал неспешный рассказ: – Учиться мне нравилось. Было нас несколько таких, неотесанных дурней из глубинки. У кого больше дар, у кого меньше, учил-то Знамомир разному. И зелья варить, и заговоры плести, и лечить, и злонравов калечить, ну а мне всегда нравилось свое создавать, новое. Штучки всякие волшебные мастерить.
– Я помню, – засмеялась Василиса. – Как ты сделал мазь-самоклейку и подстроил кикиморе западню. Полезла поганка воровать в чулан еду и попалась. Ох, и верещала да ругалась она тогда на знахарево отродье!
– Ну, клей-самоклейка – это ерунда, – отмахнулся Радей. – А вот когда я колесо-шутиху сотворил и оно, плюясь огнем, полдня каталось по всей деревне, пока амбар не пожгло, это да. Сам удивляюсь, как батя меня не запорол насмерть.
– Это я тоже помню. Ты ж у меня тогда в болоте отсиживался, два дня домой носа не казал. Потом уж отец твой поостыл малость, сам пришел просить вернуться. Я тебе даже еду туда через болото носила, а ты еще брезговал, говорил, что не станешь одну рыбу да ягоды есть, мол, мяса и молока желаешь. А откуда в болоте молоко?
Радей рассмеялся и отщипнул кусок ватрушки.
– Да, было дело. Вот чародей Знамомир меня как увидел, говорит, мол, ступай, дружок, набрал я довольно учеников, больше не возьму. Ну я, сама знаешь, не промах – давай ему показывать фокусы, которым ты меня научила. Доказать хотел, что не лыком шита сермяжная рубашка. Знамомир как увидел, так сразу подобрел. Взял на учебу, поселил меня в своих хоромах, так и новая жизнь у меня началась…
Радей на мгновение замер, не донеся ватрушки до рта:
– Слушай. Ты ведь в Великограде пока не бывала? Ох и город, доложу тебе! Сказка, мечта воплощенная! Дома все больше белокаменные, в несколько этажей, некоторые локтей на сто возносятся. Колокольни высоченные. Каждый терем куполами-луковками цветными украшен, печи в горницах изразцами узорчатыми выложены, улицы и площади мостками деревянными да плитами каменными вымощены. Палаты у бояр да старших дружинников тоже каменные. Княжий дворец – и вовсе диво из чудес. А народу живет! Я как все это великолепие впервые увидел, рот разинул, чуть под возок не угодил. Первые дни все ходил с задранной головой и раскрытым ртом. Потом пообвыкся малость, а все равно, нет-нет да и снится мне стольный град. Конечно, не все в палатах живут, есть и победнее закоулки… А только довелось мне потом в других землях побывать, так вот – правду говорю, краше и милее нашей – нет нигде.
– Что ж ты уехал из такого великолепия? – подняла бровь Василиса.
– Да надоело мне все, если честно, – скривился Радей, – опостылело. Скучно стало. Вот выучился я на волшебника – Знамомир, уж на что строг, а меня хвалил. Скоро и заказчики свои появились: тому мазь глазную приготовить, тому оружие заговорить, кому-то тлю на капусте уничтожить, кому-то оберег от нечисти сотворить. Обычная работа. Нашей братии не так много, сама знаешь, вот дела у меня успешно и шли. Денег хватало, кто монетами не мог расплатиться, тот продуктами или поделками отдаривал. Завел себе и знакомства нужные: среди стражи городской, среди бояр, при княжеском дворе. И усладами обделен не был. Не хочу много об этом, только девицы ко мне так и липли, порой самому странно было, и что они во мне нашли?
Василиса не выдержала, расхохоталась в голос: неужто братец названый сам не понимает? Слышал бы он недавний разговор с Нежаней:
«– Лагода говорит, Радей бросил все дела в столице и исчез в один прекрасный день, оставив безутешными дюжину девиц и с полдюжины молодых вдов.
– Узнаю своего названого брата, – мягко улыбнулась Василиса. – За ним и в деревне девицы бегали, а в пуще даже чарусаницы заглядывались. Есть в нем что-то эдакое…
– На тебя его чары не действовали…
– Да он мне как брат, ты что. Помнится, мы вместе лет до десяти без одежки в реке плескались, пока однажды он не посмотрел на меня так странно, аж жаром обдало. С тех пор я всегда рубашку набрасывала, а он порты. А все равно, я не могла его воспринимать как любимого.
– Может, и зря, моя лапушка…»
Да кому ж не понравится эта ясная улыбка, хитрющие зеленовато-серые глаза, в которых так и скачут бедачки? И собой парень видный – высокий, ладно скроенный, плечистый, стан ровный, бедра узкие, руки сильные, с изящной кистью и длинными пальцами. И ведь веришь такому с первого взгляда, на край света за ним пойдешь. Вот как тогда, в родной Тригорской пуще…
С Радеем, сыном местного знахаря, Василиса познакомилась случайно. А может, и не случайно, коли верить мудрецам, считающим, что взмах крыла бабочки может изменить движение небесных светил, и ничего нет в этом мире случайного, все происходит по чьей-то воле в свой срок и в нужном месте. Было в ту пору ей лет шесть, да и Радею немногим больше. До тех пор никого из людей, кроме матери, и уж тем более своих ровесников Василиса не видела. Первуна свое дитятко берегла, к людским селениям близко не подпускала, а девочке пока хватало друзей среди вировников и лесного зверья.
Кто-то свое детство забывает, но будущая царевна тот день помнила очень хорошо, до мелочей. Оделась, как обычно одеваются сельские девочки: красный сарафан, вышитая белой гладью рубаха, светлый платочек на голову, на ногах – ладные лапотки с онучами. И не слишком жарко, и гнус не покусает, и ноги не поранишь, и всякая дрянь в волосах не запутается. Это только русалки с мавками да берегини могут бегать по лесу с распущенными волосами – к ним ни один клещ не присосется, ни один сучок не зацепит. А обычным людям лучше с непокрытой головой в пущу не соваться. Василиса, конечно, не совсем обычная, да и под одежкой у нее всегда лягушачья шкурка, но все же лучше лишний раз не рисковать.
Девочка была уже достаточно взрослой, чтобы обучаться обороту, и день-деньской проводила в лесу, пробуя новые виды превращений. Тогда впервые обернувшись горлицей, она порхала с ветки на ветку, привыкая к новому облику. Так и добралась до солнечной полянки, на дальнем краю леса, где резвились зайчата, неуклюже кувыркаясь в траве. Василиса ими любовалась, пока не заметила какое-то движение за деревьями. Приглядевшись, наконец-то поняла – маленький человек.
В холщовых портах и рубахе, с большой сумкой на боку, он стоял, прижавшись к стволу старого ясеня, и наблюдал за разыгравшимися косыми. А потом очень осторожно сунул руку в сумку, что-то достал, спрятал за спину и пошел вперед, не сводя глаз с зайчат… Василиса, которую с рождения учили, что от людей одни беды, поборола опаску и решила вмешаться. Мальчишка наверняка бессердечный охотник! Неправильно это – раньше срока жизни лишать, зайчата же совсем маленькие! Вот я ему сейчас!
Слетев с ветки, ударилась оземь и приняла человеческий облик, грозно сопя и уперев руки в боки. Встав между мальчишкой и уже удирающими зайками, Василиса всем своим видом показывала, что в обиду малышей не даст.
Парнишка как будто вовсе не испугался, только руку из-за спины вынул – и в ней была зажата морковка.
– Вот те раз, – сказал он, разглядывая девочку, – хотел заек покормить, а тут – такое!.. Хочешь?
Она непонимающе смотрела на протянутую ей морковь и пыталась сообразить, что ответить. А мальчишка, неправильно поняв ее молчание, принялся копаться в сумке, приговаривая:
– Чем же тебя, такую привереду, угостить? Только травки лечебные насобирал, сладкого-то ничего и нету…
И девочка, сама того не ожидая, вдруг указала рукой в сторону кабаньей тропки:
– Там, на пригорке, земляника должна оставаться. Сладкая…
– Пошли, – новый знакомец сжал ее пальцы липкой от травяного сока рукой, увлекая за собой.
И она пошла, позабыв, что хотела прогнать чужака, что совсем не знает, с кем свела ее судьба, только чувствовала, что в ее жизнь входит что-то новое, интересное, доселе неведомое и очень важное. Друг!
Они бродили по лесным чащобам, резвились на теплом озерном плесе, играли в догонялки на солнечных полянах… Домой Василиса вернулась к вечеру, голодная и счастливая, с охапкой полевых цветов и берестяным свистком на шнурке. Первуна не стала ругать непутевую дочь, только покачала головой, глядя на разорванный рукав и измызганный подол, вздохнула и отправила отмываться в баню.
– А я с мальчиком познакомилась, Радеем зовут, – гордо сообщила за ужином дочь. – Можно мы с ним завтра тоже гулять будем? Он такой хороший, обещал мне дудочку смастерить и бусы подарить. А еще мы качели сделаем, кататься станем.
– Завтра поговорим, – улыбнулась мать. – Не забывай, что никто о тебе знать не должен.
– А почему?
– Потому что. Много будешь знать – скоро состаришься.
– Ой, не хочу стариться.
– Знаю, – вздохнула мать. – Никто не хочет. Потому и дураков на свете полно.
– Но Радей мне друг, – возразила Василиса. – С ним обо всем можно говорить!
– Вы еще дети. Ложись, спи. Утро вечера мудренее, лягушка ты моя путешественница.
Во сне Василисе снились озорная улыбка нового приятеля и звонкий смех. Смеялись синие колокольчики на поляне, им вторили тоненьким звоном золотые лютики и басовито гудели кувшинки в озерной заводи…