В прошлый раз Добрыня со своими витязями здесь даже останавливаться не стали, но сейчас Молчан, бросив озабоченный взгляд на поникшую Миленку, решил подыскать харчевню поприличнее и дать девчонке передохнуть. А заодно – и самим перекусить да лошадей обиходить.
Когда-то Дакшин знавал лучшие времена, но миновали они давненько. Обветшал детинец на холме, вокруг которого и вырос городок, оплыли покрытые кустарником валы, обводившие предместье с северо-востока, со стороны леса. Однако Терёшку встреча с Дакшином все равно огорошила. Это был первый город, который он в своей жизни увидел. Пусть Яромир и хмыкнул что-то нелестное про алырское захолустье, Терёшке и представить-то раньше было трудно столько домов сразу. На каменные стены парень тоже смотрел раскрыв рот, не замечая, в какое они пришли небрежение, и растерявшись, когда Молчан, бросив на детинец хмурый взгляд, обронил: «Пороть бы здешнего воеводу, да, видно, некому…»
– Как люди-то живут в таком муравейнике? – с изумлением вырвалось у Терёшки. – Тут ведь, наверно, улиц – аж с целый десяток… Или больше?
– То ли будет, когда ты Бряхимов увидишь, – засмеялся Яромир. – Эх, простота лесная… Хотя рядом с Великоградом Бряхимов, что кочка болотная рядом с горой.
Узкие немощеные улочки предместья, заросшие по обочинам свинороем и лопухами, тонули в грязи и были тихими и малолюдными. За плетнями вслед русичам лениво брехали псы, пахло печным дымом и навозом.
– Не подскажешь, красавица, где тут постоялый двор – или корчма? – окликнул с седла Молчан молодуху, шедшую навстречу с двумя полными ведрами воды на коромысле.
– Коли подешевле ищете – это вам к городскому торгу надо. А коли поближе – езжайте до конца улицы, а потом направо сверните, – объяснила та. И чему-то усмехнулась: – Там, за углом, будут красные ворота, а над ними – вывеска. Мимо точно не проскочите.
Называлась корчма «Золотой бычок». Неведомый живописец и впрямь не пожалел золота, изображая отменно упитанную рогатую животину с кольцом в носу, жующую клок серебряного сена. На что намекала молодуха, путники поняли быстро. Едва устроили лошадей на конюшне и расположились за столом, заказав у расторопного вихрастого слуги четыре миски горячей лапши с курятиной, две кружки яблочного вина и две кружки квасу. Деньги здесь драли такие, что Молчан только крякнул. И за овес для коней, и за еду, и хмельное. Но в пропахшей пивным суслом и жареным луком со шкварками темноватой трапезной было чисто: таракан, бегущий по лавке, на глаза попался всего один.
Посетителей в корчме, которых Терёшка разглядывал с жадным интересом, сидело пока немного. За столом по соседству с русичами трое горожан в добротных кафтанах о чем-то тихо беседовали за почти допитым ковшом медовухи, закусывая ее пирогом с капустой. У окна устроились пятеро горластых, уже подгулявших молодцев воинственного вида – то ли наемники, то ли худ их разбери кто. В сторону показавшихся на пороге чужаков они мрачно зыркнули, но корчага с пивом и жареный поросенок занимали гуляк все-таки больше.
– Хозяин тут – сразу видать, за лишний грош удавится, но в «Шести головах» куда хуже было, – утешил Баламут, и Молчан с ним согласился. Про злополучный трактир великоградцы не раз поминали в разговорах между собой.
На подоспевшее горячее русичи навалились в охотку, но дохлебать его так и не успели.
Сперва на шум и перебранку под окнами внимания они не обратили. Потом долетающие с улицы крики, ругань и распаленные злобой мужские голоса стали громче. У «Золотого бычка», видно, собиралась толпа.
– Никак, драка? – привстал с лавки Яромир.
Соседи по столу, которые как раз расплачивались с подошедшим к ним корчмарем за медовуху, тоже насторожились.
– Вора, что ли, поймали? – предположил один из них.
Отсчитав троице сдачу, заторопился из трапезной во двор и корчмарь, вислоусый крепкий мужик в синей рубахе – поглядеть, что делается за воротами. За ним увязались парень-слуга, выскользнувшая из поварни растрепанная девчонка-судомойка и подпиравший стену у дверей вышибала. А когда на улице послышался истошный, захлебывающийся детский плач сразу на несколько голосов, Миленка не выдержала.
– Посмотрим? – встревоженно спросила внучка знахарки, вскинув глаза на богатырей.
Вслед за подружкой решительно отложил ложку и Терёшка, у которого тоже ёкнуло сердце.
– Выйдем, – согласился Молчан. Поднялся – и поправил пояс, к которому были подвешены меч с ножом и слева короткий стальной боевой топорик в кожаном чехле. – Неладное там, кажись, что-то творится.
Нестройно гудящая толпа человек под тридцать сгрудилась у колодца, рядом с невзрачной обветшалой избенкой, стоявшей с корчмой по соседству – забор в забор. Народ собрался самый разный, но мелькали в гуще толпы и уже знакомые темно-синие туники царской стражи.
Верховодил тут тощий пожилой дядька с окладистой русой бородищей и бледным благообразным лицом. Белый кафтан дорогого сукна, нарядные кожаные сапоги с подковками, отделанные узорчатой тесьмой по голенищу, белая войлочная шапка, – в толпе он смотрелся чванным и при этом злющим лебедем, невесть как затесавшимся средь серых утиц.
– Это что за птица? – тронул Яромир корчмаря за плечо.
– Хозяин «Золотого бычка», – коротко отозвался тот.
– Как так? – теперь удивился уже Молчан. – Мы думали, хозяин тутошний – ты.
– Я просто делами здесь заправляю, – пояснил вислоусый. – И с ним – в доле. А так корчма – его.
За спиной важного бородача возвышались трое плечистых верзил. Один из них крепко держал за локоть заплаканную тощенькую девчушку года на три-четыре младше Терёшки с Миленкой – в залатанном сарафане, босую, с льняной косичкой, в которую была вплетена застиранная тряпица. Та не вырывалась, только всхлипывала – надрывно и судорожно. Рядом, сбившись в кучку у плетня, ревели в голос еще четверо перепуганных ребятишек – мал мала меньше. Такие же белоголовые, в ветхих холщовых рубашонках: трое парнишек и чумазая пигалица годков этак неполных пяти от роду. А в кольце толпы двое стражников с бранью крутили руки отчаянно отбивавшемуся молодому мужику – тоже худющему, в чем душа держится. Светлые волосы у него были схвачены кожаным ремешком, рубаха порвана, по разбитому лицу текла кровь.
Мужик изо всех сил рвался к белому «лебедю», его не пускали.
– Зверь! Отродье Чернобогово! – кричал светловолосый яростно и хрипло. – Да в тебе душа человечья есть ли? Хоть три дня отсрочки дай! Хоть день!
– Я тебе да твоему выводку благодеяние оказываю, Онфим, а ты меня еще лаешь? – по-гусиному шипел в ответ богатей. – Сдохнет ведь твоя девка с голоду, а у меня в корчме хоть вчерашней коркой, да сыта будет! Кто вам с твоей Ульяшкой-покойницей виноват, что вы столько нищеты расплодили? Я? А отсрочку ты у меня уже дважды просил. Не жирно ли в третий раз будет?
– Ах ты ж… Задушу! – мужик рванулся из рук стражников так, что остатки рубахи затрещали.
И тут же вскрикнул, согнувшись от жестокого удара под ребра. Ударил его долговязый чернобронник, подскочивший на помощь стражникам. Еще четверо ратников-алырцев со щитами на изготовку стояли чуть поодаль, скучающе наблюдая за происходящим. Им, похоже, подобное было не в новинку.
– Тятька! – тоненько закричала девочка с льняной косичкой.
Миленка, стоявшая рядом с Терёшкой, еле слышно охнула и крепко стиснула руку приятеля. А Терёшка ощутил, как у него сами собой сжимаются от гнева кулаки и в груди делается горячо. Хотя и непонятно было пока, кто тут по здешним законам прав.
Еще чуть-чуть, и парень не вытерпел бы – вмешался, но оба богатыря, переглянувшись, шагнули вперед первыми.
– Что у вас тут деется, люди хорошие? – громко спросил Молчан, раздвигая плечом толпу.
Стало тихо как по волшебству.
Дакшинцы уставились на высоченных незнакомцев во все глаза. Кто – с интересом, кто – с опаской, кто, сразу распознав в них чужаков, от которых неизвестно, чего ждать – враждебно, исподлобья. Чернобронники подняли щиты и на всякий случай положили ладони на рукояти мечей.
Бледнолицый бородач окинул быстрым оценивающим взглядом длиннополые кольчуги Молчана с Яромиром, дорогие сапоги, широкие пояса – и мечи в ножнах, окованных серебром. Не укрылись от его пристального взгляда ни серебряные застежки запыленных дорожных плащей великоградцев, ни перстни с самоцветами. И алырец явно решил, что эти суровые и богатые чужаки – из тех, от кого всяким нищим голодранцам никакого сочувствия уж точно не дождаться, а вот уважение им оказать надо.
– Да вот, извольте видеть, витязи: злоумышление учинилось на честного горожанина, – принялся обстоятельно объяснять «лебедь». – Звать меня Бермята, по батюшке – Догадович, прозвищем – Тугой Кисет. Сам я – здешний житель, держу в городе меняльную лавку, два постоялых двора на торгу – да деньги в рост даю. Корчма эта – тоже моя. Человек я не только в Дакшине уважаемый, и столичные менялы меня знают. А этот тать да смутьян – сосед мне, Онфим-чеботарь[24]. Занял он у меня три златника, с отдачей два месяца тянул, а нынче признался, что ни долг, ни неустойку, хоть режь, уплатить в срок не может. Это, значит, как: сегодня ему должок прости да завтра прости – а там и сам по миру пойди? Вот я и пришел забрать его старшую дочку себе в холопки. Как по закону полагается. Мне как раз девка нужна в прислуги – стряпухе тут, в корчме, пособлять, полы мыть и за свиньями ходить. А Онфим кол из плетня выдернул – да на меня кинулся. Все, кто здесь стоит, – свидетели. Мало того, смутьян этот государя нашего, Гопона Первого Сильномогучего, поносил крамольными словами. Мол, что это за царские законы, раз дозволяют такому твориться. Ну вот сядет в темницу, по-другому запоет!..
Девчонка, которую держал один из верзил Бермяты, вдруг вывернулась, кинулась к отцу, но другой бугай, кривой на левый глаз, остановил ее – ударом огромной ладони наотмашь. Не сильно ударил, но тщедушная горемыка рухнула в грязь с разбитым носом.