Его увлечение резьбой началось давно, и со временем Огнегор наловчился создавать весьма сложные и искусные фигуры. Как истинный мастер, материал для своих поделок чародей выбирал лично, всегда придирчиво осматривал, выбраковывал.
Вначале он работал с обычной липой и буком, но в последние несколько сотен лет полюбил резать по живому, делать скульптуры из скрежедубов. Заполучить их удалось, подослав двух ловких колдунов к пущевику в Ражий лес у Трезубцовых гор. У хозяина той чащи диводеревья выполняли обязанности стражей: ходили с места на место, охраняя сердце леса, давили, душили и лупили ветвями случайных нарушителей заповедных границ, даже кусались… Огнегору же они глянулись как материал для резьбы. Вот и отправил расторопных, но малоценных помощников добыть чудесные скрежедубные желуди.
Из пущи вернулся только один, зато приволок целый мешок. Ловкач, ничего не скажешь. Жаль, погиб при повторной вылазке – наученный горьким опытом пущевик вора поджидал и уйти не дал.
Желуди Огнегор хранил в особом сундучке, маленький ключ от которого сделал в виде серьги и носил в левом ухе. Когда появлялось желание ремесленничать, он доставал один желудь, кидал наземь и ждал, пока ходячий дуб достаточно вырастет. После этого обездвиживал его с помощью волшбы и рубил на куски, создавая заготовки для будущих вещиц; с одного молодого скрежедуба можно было набрать десятка два-три. Если же хотелось ваять что-то большое, Огнегор терпеливо ждал, пока диводерево достигнет нужных размеров – благо ждать приходилось недолго, росли они невероятно быстро.
Особую приятность работе придавало то, что кусок дерева вздрагивал, трепетал, норовил вырваться, сжимался под ножом. Работать было сложно, но оно того стоило. Фигуры из древесины скрежедуба получались отменные, в их присутствии зрителя охватывало особое ощущение тревоги и опасности. Немудрено, ведь дерево-то «живое». Огнегор не раз с удовлетворением наблюдал, как при виде его творений самые отчаянные его гости поеживались и спешили отойти подальше…
Некоторые мелкие поделки Огнегор хитро зачаровывал и раздаривал особо важным гостям. Те восхищались и гордились, не догадываясь, что имеется в подарках едва заметный чародейский след, что подчиняются они только сделавшему их колдуну и исправно доносят ему обо всех действиях – а иногда и мыслях – «счастливчика». Так что увлечение приносило еще и существенную пользу.
Предстоящая работа воодушевила Огнегора, ему не терпелось к ней приступить. Идти пришлось недолго: мастерская располагалась рядом с его личными покоями.
На сей раз он особенно долго и тщательно выбирал брусок, придирчиво осматривал инструменты, наконец выбрал самый острый нож с треугольным лезвием, вонзил в крепко зажатую в руке древесину. При трепете под пальцами живого тела Огнегор ощутил почти сладострастное удовольствие. Может, настоящее его призвание – создание вот таких шедевров? В том, что получится шедевр, чародей не сомневался. Разве может совершенный творец создать посредственность?
Он мог вырезать что угодно: мастерил и мелкие предметы, вроде пуговиц или заколок для волос, рукоятки ножей в виде причудливых зверей, странных листьев, рунических знаков, но все чаще вырезал статуэтки людей или виданных в Иномирье чудищ, иногда в подлинную величину. В этот раз ему захотелось воспроизвести в «живом» дереве танцовщицу, которую он знал лет триста назад. Однажды прелестница подарила ему прекрасную ночь, воспоминания о которой до сих пор грели сердце.
Огнегор склонился над заготовкой, краем у пятки ножа убрал лишнее, дерево под пальцами дернулось, напряглось и наконец сдалось и замерло, позволяя себя кромсать. Да, вот так бы просто решались все беды. Жаль, на демонов из Чернояра невозможно повлиять при помощи какого-нибудь инструмента, они кажутся почти неуязвимыми. Ох, чует сердце, быть беде от незваных гостей. Что, если вздумается им проверить его на прочность, сжечь Громовые Палаты, уничтожить приставленных кузутиков, а самого повелителя нанизать на причудливый мышиный хвост? Ну и что, что союзники? Им ничья воля не указ, они порождения Тьмы, их стихия – разрушение. При страсти хозяина Бугра-горы к упорядоченности и продуманности непредсказуемые союзники казались опаснее китежан и богатырей. От тех хотя бы понятно, чего ожидать.
Огнегор отложил нож, взял руки один из резцов с изогнутой кромкой и поглубже вонзил в плоть дерева.
Что-то в последнее время не везет ему с «подарочками» Тьмы. Сперва этот недоносок Вещор, погубивший целый отряд уже готовых упырей и потерявший ценную книгу, теперь эти… Если дело запахнет жареным, как с ними совладать? Рябя и Мышь полны силой самого Чернояра, им не страшна даже природная волшба, питающая здешнюю землю. Сумеет ли он в одиночку усмирить гостей, если те разбушуются? Трезво оценивать свои силы Огнегор умел и пришел к выводу, что в одиночку – нет, не сумеет. Чтобы одолеть демонов, придется собирать всех колдунов и ведьм шабаша, тратить драгоценные силы, нужные совсем для другого.
Глаза страшатся, а руки шебуршатся: под руками чародея постепенно оживала фигурка девушки, держащей в высоко поднятых руках бубен. Казалось, еще мгновение, и зазвенит инструмент, плясунья закружится в вихре танца. Оставалось закончить лицо, «поднять» веки красавицы, открыть ей глаза, прорезать зрачки. Но этого Огнегор делать не стал.
Довольный работой, он отложил инструмент, смахнул с колен дрожащую, извивающуюся стружку и слегка хлопнул ладонью по незаконченной голове танцовщицы, пробуждая ее. «Живая» фигурка потянулась, слепо крутя головой, доверчиво трогая пальцы Огнегора чуть теплой ладошкой.
Колдун ухватил фигурку за тоненькие пальцы и повел в соседнюю с мастерской кладовую, куда не было доступа никому, кроме него самого. Отперев зачарованную дверь, он щелкнул пальцами, зажигая светильники, их неровный свет вспыхнул под потолком и на стенах, освещая огромное помещение, сплошь заставленное работами Огнегора.
Недалеко от входа он приметил свободное место, между диковинного вида иномирным животным и деревянным карапузом с острым носом, туда он и повел свое новое творение. Встав на невысокий постамент, танцовщица слегка прогнулась, поднимая руки, готовясь танцевать, но колдун снова шлепнул ее по голове, и она послушно замерла.
Огнегор удовлетворенно осмотрел кладовую. Тут стояли, лежали, сидели в самых разных позах несколько сотен статуэток – от совсем крошечных, с мизинец, до больших, выше роста человека. Люди и нелюди, животные и птицы, красавцы и чудовища, все они ждали своего часа. Немые. Слепые. Спящие. Готовые в любой момент ожить и исполнить приказ своего творца.
Скрещенные сабли
Богатырские кони домчали Добрыню, Василия Казимировича и Мадину до Бряхимова по Кулиговскому тракту за неполных двое суток. Добрались бы они еще быстрее, но воевода крепко беспокоился: выдержит ли такую бешеную скачку алырская царица? Однако Мадина и впрямь оказалась очень неплохой наездницей. В седле Гнедка держалась будто влитая, на дорожные неудобства во время привалов не жаловалась. С Добрыней и его побратимом, правда, тоже почти не разговаривала. По-прежнему отмалчивалась, хмуря красивые брови – думала о чем-то своем.
В усадьбе боярина Славомира они надолго не задержались. Мадина умылась, переплела косы и сменила измявшийся, запылившийся и пропахший конским потом мужской дорожный наряд на богатое алое платье из своих коробов. Боярину и его домашним она твердо заявила: «Во всем признаюсь мужу – и вину целиком на себя возьму. Скажу: поклясться, мол, вас заставила именем покойного батюшки, что меня не выдадите. Да умолять супруга стану, чтобы на тебя, дядя, не гневался».
– Перемудрили мы с тобой, племянница, – вздохнул Славомир Пересветович – всё еще статный и крепкий, хоть и огрузневший с годами широкоплечий бородач. – Или глупостей наделали? Думали, муженьку твоему урок на пользу пойдет. А всё вон как обернулось…
«Отчего же, господа алырские бояре, позволили вы Гопону с державой своей сотворить такое, что без слез не взглянешь? – напрямик спросил у него воевода, когда Мадина пошла переодеваться. – Видели же, что за чудо на Милонеговой наследнице женилось…» В ответ двоюродный дядя царицы угрюмо бросил: «Спохватились поздно. Поначалу все про него думали: рубаха-парень, бесхитростный да простой. Что душа у него на самом-то деле – потемки ночные, зятюшка Милонега уже потом показал. Никогда не угадаешь, что в тех потемках прячется – да что он еще этакое нежданно-негаданно завтра выкинет… А теперь старой алырской знати трон из-под него уже не выдернуть. В первые годы, как Гопон царский венец надел, находились еще охотники против него заговоры плести. Да быстро перевелись…»
Сопровождать племянницу и великоградских послов боярин Славомир отрядил шестерых своих конных слуг. Нарядно разодетых, как и подобает людям из свиты государевой супруги, в брусничного цвета кафтанах, в лихо заломленных на затылки красных колпаках с оторочкой из лисьего меха – да при саблях. Народ на бряхимовских улицах при виде наездницы в алом и ее спутников поспешно раздавался в стороны, освобождая дорогу, стаскивал шапки и кланялся. Из толпы, глазеющей на всадников, то и дело раздавались выкрики: «Здрава будь, государыня!» В лицо свою царицу бряхимовцы знали хорошо – и, похоже, любили.
Воевода ехал по правую руку Мадины. Казимирович на своем Серке – рядом с ее левым стременем, Гнедко шел за конем Василия в поводу. Сама же Мадина восседала боком, лицом к Добрыне, в седле сухощавого и горячего рыже-пегого жеребца, которого одолжила в усадьбе дяди.
Первый разговор с супругой Гопона на постоялом дворе в Толучееве у Добрыни получился трудным, несмотря на то, что ему повезло: встретить беглянку приехал хорошо знакомый великоградцу человек. Дальний родственник триозерского царя и один из лучших воевод межевой стражи Ерофей Вересович, знакомство с которым богатырь свел в Зеленове пять лет назад. Незадолго до того триозерцы после долгих колебаний подписали с князем Владимиром договор, дававший Руси право поставить на их землях три пограничных заставы. В Триозерье были согласны, что это укрепит рубежи Славии с юго-востока, но хотели, чтобы новые межевые дружины наполовину состояли из местных ратников. Великий Князь счел желание союзников разумным, а прослед