В начале марта 2020 года Нидерланды вернули Индонезии крис (кинжал) принца Дипонегоро, руководителя Яванского восстания против Нидерландов, произошедшего в первой половине XIX века. Крис был отобран у принца в 1830 году после поражения восстания и с тех пор хранился в метрополии. В независимой с 1945 года Индонезии (Нидерланды признали ее независимость в 1949-м) сформировалась национальная историческая мифология, в соответствии с которой индонезийская нация появилась в огне Яванской войны, а Дипонегоро считается национальным героем, указавшим дорогу к избавлению индонезийцев от колониальных оков. В 1975 году Нидерланды пообещали вернуть в Индонезию вещи принца, включая этот кинжал, однако обнаружили у себя только седло, копье и зонтик, принадлежавшие Дипонегоро. Кинжал разыскивали еще 45 лет.
Сейчас известно, что нидерландские дипломаты еще в 1980-е годы настаивали на возвращении криса, однако музейные работники саботировали эту идею, называя репатриацию «нежелательной». Только опубликованная в 2017 году книга историка искусства Йоса ван Бердена, раскрывшая эту и ряд других подобных историй[177], вновь привлекла внимание общества к судьбе культурных ценностей из бывших колоний, и нидерландское правительство создало специальную комиссию из внешних по отношению к музею экспертов для поиска кинжала в запасниках Национального музея этнологии. Комиссия обнаружила восемь похожих крисов и определила среди них нужный[178].
Возвращение исторических ценностей в страны их происхождения в наше время сталкивается с возражением о невозможности обеспечить их сохранность. Уже в нынешнем веке мир стал свидетелем сознательного разрушения культурных ценностей радикальными группировками: в марте 2001 года движение «Талибан» уничтожило в афганской провинции Бамиан две статуи Будды VI века, вырубленные в скале, «как не соответствующие мусульманским канонам»[179], а в августе 2015 года «Исламское государство» взорвало в Сирии центральный храм древнего города Пальмиры[180]. Тем не менее в бывших метрополиях общественное мнение по отношению к этой проблеме на глазах меняется.
Кому принадлежит прошлое?
В современном обществе этот вопрос актуализирован не только расовым или классовым противостоянием — как видим, он остро встает и в отношениях между бывшими колониями и метрополиями. Огромное количество предметов искусства, быта, религиозного поклонения было вывезено в колониальный период из стран их происхождения. Эти предметы попадали к колонизаторам в виде подарков колониальной администрации от местных элит, присваивались в ходе военных и исследовательских экспедиций, покупались или обменивались частными коллекционерами, изымались церковными властями. Пересмотр значения колониального прошлого, идущий на наших глазах, поставил и вопрос о возвращении ценностей на их родину.
Чтобы оценить, насколько изменилась политика в последние годы, можно вспомнить, что еще в 2002 году 18 крупнейших музеев мира, включая петербургский Эрмитаж, парижский Лувр и музей Метрополитен в Нью-Йорке, подписали «Декларацию о важности и ценности универсальных музеев». В ней утверждалось, что «памятники искусства и монументальные произведения, попавшие десятилетия и даже столетия назад в музеи Европы и Америки, были приобретены в условиях, отличных от современного положения дел. С течением времени подобные памятники, приобретенные путем покупки, дарения или раздела, стали частью музеев, в которых они хранятся, а также частью наследия государств, на территории которых они находятся». По мнению авторов декларации, «музеи служат гражданам не только одной страны, но всех стран», а потому «сузить охват музеев, обладающих разнообразными коллекциями, означало бы оказать дурную услугу всем их посетителям»[181].
Однако через полтора десятилетия эти принципы уже не кажутся незыблемыми. В 2018 году президент Франции Эмманюэль Макрон создал ученую комиссию, подготовившую доклад, в котором указано, что от 90 до 95 % объектов культурного наследия Африки хранятся сейчас в крупных музеях за пределами этого континента. В докладе содержатся рекомендации вернуть в страны происхождения все объекты, которые были вывезены без согласия местного населения, если эти страны оформят соответствующие запросы[182]. В 2019 году в Германии были приняты правила возвращения артефактов в бывшие колонии. В соответствии с этими правилами музеи, в которых есть этнографические коллекции, должны произвести их инвентаризацию и предоставить открытый доступ к спискам хранящихся предметов для облегчения выдвижения претензий на владение ими[183].
Присматриваются к опыту бывших европейских колоний и страны, входившие в состав Российской империи и СССР. Так, уже в 2017 году в Узбекистане был создан Центр по изучению и возвращению из-за рубежа культурных ценностей, задачей которого является создание банка данных о национальных сокровищах, хранящихся вне страны, а также «проведение переговоров и принятие необходимых мер по возращению данных ценностей в страну»[184].
Эта идея набирает популярность, и история кинжала принца Дипонегоро — лишь один из свежих примеров репатриации музейных предметов. Еще один недавний случай — передача Берлинским этнографическим музеем мумифицированных голов маори в Новую Зеландию в октябре 2020 года. В конце XIX века для европейских путешественников такие головы были предметом коллекционирования[185].
Однако не все страны и музеи согласны отдавать ценности. В 2018 году представители музеев Австрии, Германии, Нидерландов, Швеции и Великобритании предложили предоставить в аренду строящемуся в Нигерии музею западноафриканского искусства хранящиеся у них коллекции нигерийского искусства («бенинской бронзы»), вместо того чтобы вернуть их. Предложение вызвало поддержку с одной стороны и острую критику с другой[186].
У противников возвращения музейных ценностей есть свои аргументы. Директор Чикагского института искусств Джеймс Куно (позднее занявший пост президента Музея Гетти в Лос-Анджелесе) опубликовал в 2011 году книгу о значении «энциклопедических музеев», в которой описал опасность растаскивания культуры по национальным углам. Без энциклопедических музеев, по мнению Куно, существует «коллективный, политический риск», что «культура сведется к фиксированной национальной культуре»[187].
Поддержка реституции президентом Франции вызвала возражения многих директоров европейских музеев. Тристрам Хант, директор Музея Виктории и Альберта, одного из крупнейших лондонских музеев, опубликовал большую статью, в которой настаивал, что для его коллекций «деколонизация означает деконтекстуализацию»: детализованный взгляд на прошлое Британской империи важнее «политически предопределенного пути Добра или Зла». Поэтому, считает Хант, необходимо отделять энциклопедическую сущность музеев от их колониального прошлого[188].
Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский считает возможным возвращение «вещей, священных для другой страны», однако заявил, что «не признает принцип „отдать“. Все, что попадает в музей, входит в его организм, и нечего тут „отдавать“». Более того, по мнению Пиотровского, «надо уже как-то кончать с этой постколониальной идеологией и культурой с ее установками на покаяние», ведь правда состоит и в том, что «вывоз древностей в европейские музеи спас их от уничтожения»[189].
Однако весьма вероятно, что возвращение музейных ценностей в страны происхождения рано или поздно произойдет: европоцентричная картина мира, на которой основывалось право европейских держав хранить в своих музеях колониальные трофеи, разрушается на глазах.
Несложно заметить, что в этом споре, как и в других острых проблемах отношений с прошлым, на первый план вышел вопрос «Кто владеет историей?».
Эпилог. Памятник Примирения в Севастополе
На протяжении нескольких лет РВИО и ряд общественных организаций лоббировали установку в Севастополе памятника примирению красных и белых, участвовавших в Гражданской войне. Первый раз этот памятник планировали открыть к 100-летию Октябрьской революции в 2017 году; предполагалось даже, что торжественное открытие монумента станет апогеем коммеморации. Однако неожиданно для инициаторов оказалось, что о примирении говорить рано. Потомки «красных» назвали памятник «обелиском предателям» и «пособникам нацистов». «Если мы примиряемся с идеями Белого движения, значит, примиряемся с сословиями, с социальным неравенством, за которое эти люди воевали», — утверждала севастопольский художник Надежда Крылова. Председатель «белого» Севастопольского морского собрания Владимир Стефановский тоже был против установки памятника: «Нас таким образом заставляют заключить мир с теми, кто устроил величайшую трагедию в истории страны… Какое примирение, если рядом бандит стоит?» «Это все равно что поставить памятник маньяку и его жертве», — добавил предводитель Дворянского собрания Крыма Андрей Ушаков[190]. В результате от установки памятника в 2017 году отказались.
Однако, как выяснилось, идею всего лишь на время отложили. К установке монумента вернулись осенью 2020 года — теперь его открытие было запланировано к 100-летию «Русского исхода», эвакуации белых из Крыма в конце Гражданской войны. Известие об этом вновь всколыхнуло севастопольских активистов. Местный комитет ветеранов потребовал, чтобы памятник назывался «100-летию окончания Гражданской войны в Крыму и Севастополе». «В городе-герое Севастополе не может быть установлен памятник участникам „белого исхода“ — военным преступникам», — написали ветераны в письме Зако