Сулла со вздохом отложил перо. Письмо получилось очень длинным, зато он излил в нем все, что накопилось. Это стоило того, чтобы проявить усердие и даже пожертвовать сном. Он знал, кому пишет, – как же иначе? – однако мог изложить в письме то, чего никогда не сказал бы Публию Рутилию в разговоре. Потому, наверное, что тот был слишком далеко, чтобы представлять малейшую угрозу.
Тем не менее Сулла не стал упоминать о том, как Луций Юлий Цезарь внезапно возвысил его в сенате. Это было так ново, что болтать об этом, представляя свершившимся фактом, значило бы дразнить переменчивую Фортуну. Сулла не сомневался, что все вышло по чистой случайности: Луций Цезарь, не любивший Гая Мария, искал, кому еще предоставить слово. Право высказаться принадлежало, конечно, Титу Дидию, Публию Крассу или кому-то еще из триумфаторов. Но его взгляд упал на Суллу, и он решил, что Сулла подойдет. Конечно, он не ожидал, что тот так прекрасно владеет ситуацией, а когда убедился в этом, поступил ожидаемым образом – сделал Суллу своим экспертом. Консул, советующийся с Марием или Крассом, выглядел бы как новичок, вынужденный всякий раз обращаться к знатокам. Обращаясь же к Сулле, консул выглядел выигрышно: он мог похвастаться, что «открыл» Суллу. Это смахивало на патронаж.
Пока что Сулла был доволен. Ведя себя с Луцием Цезарем почтительно, он будет добиваться постов, на которых сможет затмить своего «патрона». Тот, как быстро разобрался Сулла, имел склонность к болезненному пессимизму и был далеко не таким умелым и знающим, каким казался на первый взгляд. Отбыв вместе с ним в Кампанию в начале апреля, Сулла предоставил ему принимать военные решения, а сам с похвальной энергией и воодушевлением взялся набирать и обучать новые легионы. Среди центурионов двух ветеранских легионов в Капуе было много тех, кто в разных местах служил под командованием Суллы, еще больше оказалось таких среди отставных центурионов, снова вызвавшихся обучать войска. Разнеслась весть о новом наборе, и репутация Суллы пошла в гору. Теперь ему требовалось всего лишь, чтобы Луций Цезарь наделал ошибок или так увяз в близящейся кампании, что был бы вынужден предоставить Сулле свободу действий. В одном Сулла был совершенно уверен: лишь только ему выпадет шанс, он не допустит ни одной ошибки.
Помпей Страбон, подготовленный лучше остальных командующих, снарядил два новых легиона из жителей собственных обширных владений в Северном Пицене; усилиями центурионов из двух ветеранских легионов он привел свои новые войска в боевую готовность всего за пятьдесят дней. Во вторую неделю апреля он выступил из Цингула с четырьмя легионами – двумя бывалыми и двумя неопытными. Это соотношение внушало уверенность. Его военная карьера блестящей не была, тем не менее он обладал необходимым опытом командования и добился репутации очень твердого человека.
В возрасте тридцати пяти лет, находясь в Сардинии в должности квестора, он совершил ошибку, заставившую других сенаторов презирать и сторониться его. Он попросил у сената дозволения сместить с должности своего начальника, наместника Тита Анния Альбуция, и быть обвинителем на суде после возвращения в Рим. Сенат, возглавляемый Скавром, ответил на эту просьбу язвительным письмом претора Гая Меммия с приложенной речью самого Скавра, который обзывал Помпея Страбона ядовитым грибом и тупицей, обвинял в дурных манерах, высокомерии, безмозглости и низком происхождении. Сам Помпей Страбон считал свое намерение отдать начальника под суд правильным, Скавр же и другие тогдашние предводители сената сочли содеянное им непростительным. Никто не поступал так со своим начальством, тем более не рвался в обвинители! Потом Луций Марк Филипп превратил отсутствовавшего Помпея Страбона в посмешище, предложив сенату назначить для суда над Титом Альбуцием другого косоглазого обвинителя – Цезаря Страбона.
В Помпее Страбоне было много от кельтского царя, как он ни тщился доказать свое стопроцентно римское происхождение. Главным его доводом в пользу того, что он римлянин, служила принадлежность к трибе Клустумина – весьма почтенной сельской трибе на востоке долины Тибра. Но мало кто из влиятельных римлян сомневался в том, что Помпеи жили в Пицене задолго до римского завоевания. Триба, учрежденная для новых граждан из Пицена, называлась Велина, и большинство клиентов, живших на землях Помпеев в Северном Пицене и на востоке Умбрии, принадлежали именно к ней. Среди римской знати бытовало мнение, что Помпеи были пиценами и имели клиентов задолго до распространения на эту часть Италии римского влияния, а впоследствии купили себе членство в более почтенной, чем Велина, трибе. В этой части Италии галлы во множестве селились после неудачного вторжения в центр полуострова и в Рим их первого царя Бренна триста лет назад. А поскольку Помпеи имели весьма яркую внешность, римляне уверенно записали их в галлы.
Так или иначе, лет семьдесят назад один из Помпеев отправился по Фламиниевой дороге в Рим и лет через двадцать, бессовестно подкупив избирателей, добился избрания консулом. Сначала этот Помпей – более близкий родич Квинта Помпея Руфа, нежели Помпея Страбона, – враждовал с великим Метеллом Македонским, но потом они преодолели разногласия и даже поделили цензорство. Все это означало, что Помпеи уверенно двигаются по римской дороге.
Первым из Помпеев ветви Страбонов на юг отправился отец Помпея Страбона, заручившийся местом в сенате и женившийся не на ком-нибудь, а на сестре знаменитого сатирика – Гая Луцилия. Луцилии были выходцами из Кампании, ставшими римскими гражданами много поколений назад; это была очень богатая семья, дававшая Риму даже консулов. Временная нехватка наличности превратила отца Помпея Страбона в желанного жениха – особенно принимая во внимание крайнюю непривлекательность невесты в сочетании с финансовыми затруднениями семьи. Увы, смерть помешала отцу Страбона добраться до высшей магистратуры, но к тому времени Луцилия успела произвести на свет маленького косоглазого Гнея Помпея, сразу прозванного Страбоном. Был у нее и другой сын, Секст, гораздо младше Помпея Страбона и сильно ему уступавший. Поэтому Помпей Страбон превратился в главную надежду семьи.
В науках Страбон не преуспел, хотя у него были прекрасные римские учителя. Греческую мудрость юный Помпей Страбон отмел как праздную и совершенно бесполезную болтовню. Зато его покоряли воинственные вожди и бесцеремонные выскочки, лезшие всюду, куда могли дотянуться, каких хватало в римской истории. В качестве контубернала, постигающего военную премудрость, Помпей Страбон служил под началом многих командиров, но ни Луций Цезарь, ни Секст Цезарь, ни двоюродный брат Помпей Руф, сам совершенная посредственность, ни Катон Лициниан, ни Луций Корнелий Цинна не заметили в нем талантов. Они высмеивали его ужасное косоглазие, а также неотесанность, которую не могла скрыть никакая римская лакировка. Первые его годы в армии были мучением, как и последующая служба военным трибуном. Помпей Страбон не нравился решительно никому!
Все это он впоследствии рассказывал своему сыну, беззаветно преданному отцу. Сын (ему исполнилось пятнадцать) и дочь по имени Помпея были плодами нового брака с представительницей семьи Луцилиев; идя по стопам своего отца, Помпей Страбон тоже взял в жены дурнушку Луцилию, одну из дочерей старшего брата знаменитого сатирика, Гая Луцилия Гирра. К счастью, кровь Помпеев пересилила неприглядность Луцилиев, ибо ни Страбон, ни его сын не были уродами, если не считать косоглазия Страбона. Как многие поколения Помпеев до них, они были светлокожи и светловолосы, голубоглазы и курносы. Ветвь Руфов отличалась рыжими волосами, ветвь Страбонов – золотистыми.
Выступив со своими четырьмя легионами из Пицена на юг, он оставил сына в Риме с матерью, наказав ему продолжать образование. Но сын тоже не блистал умом и вообще пошел в папашу, поэтому собрал вещи и подался домой, в Северный Пицен, где прибился к центурионам, оставленным там для превращения клиентов Помпея в легионеров, и прошел суровую военную школу задолго до того, как получил право облачиться во взрослую тогу. В отличие от своего отца, Помпей-младший пользовался всеобщей любовью. Он называл себя просто Гнеем Помпеем, обходясь без когномена. Назваться Страбоном он не мог, поскольку не страдал косоглазием. Наоборот, глаза у Помпея-младшего были большие, широко расставленные и ярко-голубые – такими глазами он был вправе гордиться. Обожавшая сына мать называла их глазами поэта.
Пока Помпей-младший ждал отца дома, Помпей Страбон продолжал двигаться на юг. При переходе через реку Тину близ Фалерна он угодил в засаду, устроенную шестью легионами Гая Видацилия из Пицена и, стоя по колено в воде, был принужден обороняться, что исключало маневр. Положение усугубилось с появлением двух легионов вестинов Тита Лафрения и двух легионов марсов Публия Веттия Скатона. Не было италика, не пожелавшего принять участие в первом бою этой войны!
В бою не определилось победителя. Несмотря на огромный численный перевес противника, Помпей Страбон сумел выбраться из воды почти без потерь, привел свою драгоценную армию в прибрежный город Фирм-Пиценский, засел там и приготовился к длительной осаде. Италийцам следовало бы его уничтожить, но они еще не освоили одну спасительную римскую военную тактику – скорость. В этом отношении – оказавшемся жизненно важным – Помпей Страбон явно победил, пусть лавры и достались италийцам.
Видацилий оставил у стен Фирма-Пиценского Тита Лафрения, чтобы римляне не ускользнули, а сам ушел вместе со Скатоном воевать в другом месте. Помпей Страбон отправил послание в Италийскую Галлию, Целию, моля о скорейшей помощи. Его положение не было совсем уж отчаянным: у него имелся доступ к морю и к небольшому римскому адриатическому флоту, о котором все забыли. Фирм-Пиценский был латинской колонией, преданной Риму.
Когда италийцы услышали о походе Помпея Страбона, их чувство справедливости было удовлетворено: агрессором выступил Рим. Мутил и Силон получили на большом совете полную поддержку. Силон остался в Италике, отправив Видацилия, Лафрения и Скатона на север, воевать с Помпеем Страбоном, а Гай Папий Мутил повел шесть легионов на Эсернию. Латинский аванпост не может торчать словно заноза в теле свободной Италии. Эсерния должна пасть.