Мост и вправду был хорош – широкий, каменный; Цепион спешно двинул по нему войско, идя во главе. Путь из Анагнии к Сублаквею и дальше к Карсиолам по Латинской дороге лежал по этому мосту через Анио. За мостом дорога была так хороша, что марш превращался в прогулку. Войска при виде поведения Цепиона приободрились и, не опасаясь нападения, закинули щиты за спину и пользовались копьями как посохами. Время шло, – похоже, впереди их ждал ночной привал под открытым небом и без ужина, однако приподнятое настроение командующего подсказывало шедшим налегке солдатам, что им причитается награда.
Два легиона вытянулись по огибавшей холм дороге, ведшей на северо-восток. Силон повернулся в седле и обратился к Цепиону:
– Я поеду вперед, Квинт Сервилий, проверю, все ли в порядке. Не хочу никого спугнуть и обратить в бегство.
Придерживая коня, Цепион проводил взглядом поскакавшего вперед и стремительно уменьшившегося Силона; в конце концов тот свернул за валун и скрылся из виду.
Марсы набросились на колонну Цепиона со всех сторон: спереди, где исчез Силон, с тыла, из-за каждой скалы, из-за каждого придорожного камня. Шанса выжить не было ни у кого. Солдаты не успели ни расчехлить щиты, ни обнажить мечи, ни надеть шлемы: четыре легиона марсов, тысячи воинов, разили римлян, как соломенные чучела на учениях. Армия Цепиона полегла полностью, до последнего человека, не считая одного – самого Цепиона, взятого в плен в начале бойни и принужденного за ней наблюдать.
Когда все кончилось, когда римские солдаты на дороге и на обочинах перестали шевелиться, Квинт Поппедий Силон снова появился перед Цепионом в сопровождении своих легатов, включая Скатона и Фравка. Силон широко улыбался:
– Ну, Квинт Сервилий, что ты скажешь теперь?
Белый как полотно, трясущийся от страха, Цепион собрал для ответа все силы.
– Ты забываешь, Квинт Поппедий, – выдавил он, – что у меня в заложниках твои сыновья.
– Мои? Нет! Это дети оставшихся у тебя рабов. – Но я их верну, как и моего осла. В твоем лагере нет больше ни души, помешать мне некому. – Зловещие глаза сверкнули холодным золотым блеском. – А вот груз, снятый с осла, ты можешь оставить себе.
– Золото?! – крикнул ошеломленный Цепион.
– Нет, Квинт Сервилий, не золото. Это свинец, покрытый тончайшим слоем позолоты. Ты бы сам в этом убедился, если бы царапнул слиток ногтем. Но я видел тебя насквозь, Цепион! Ты бы не стал царапать золото даже под угрозой гибели. А ведь эта угроза была!
Он вынул меч, спешился и направился к Цепиону.
Фравк и Скатон шагнули к коню и стащили Цепиона с седла. Не произнося ни слова, они сняли с него кирасу и твердую кожаную подкладку. Цепион, все понимая, горько зарыдал.
– Я хочу слышать, как ты умоляешь сохранить тебе жизнь, Квинт Сервилий Цепион, – сказал Силон, подходя на расстояние удара.
Но на это Цепион оказался не способен. При Аравсионе он бежал с поля боя и с тех пор ни разу не подвергался настоящей опасности, даже при нападении отряда марсов на его лагерь. Теперь он понимал причину того нападения: марсы понесли кое-какие потери, но это было не зря. Силон разведал местность и исходя из этого спланировал операцию. Если бы Цепион обдумал свое положение, то, вероятно, пришел бы к выводу, что стоило просить пощады; однако в решающий момент он отверг такую возможность. Квинт Сервилий Цепион не принадлежал к числу римских храбрецов, тем не менее он был римлянином, римлянином высокой пробы – патрицием, нобилем. Квинт Сервилий Цепион мог рыдать, и, кто знает, быть может, внутренне он оплакивал свою жизнь и свое ненаглядное, так глупо утраченное золото. Но молить о пощаде Квинт Сервилий Цепион не мог.
Цепион задрал подбородок, придал взгляду гордое выражение и уставился в пустоту.
– Это за Друза, – сказал Силон. – Ты подослал к нему убийцу.
– Я этого не делал, – сказал Цепион, уже унесшийся далеко-далеко. – Надо было бы, но не пришлось. Все устроил Квинт Варий. И правильно сделал. Если бы Друз остался жив, ты и твои грязные италики стали бы гражданами Рима. А теперь вы не граждане и никогда ими не будете. В Риме много таких, как я.
Силон занес руку, крепко сжимающую рукоятку меча:
– За Друза!
Меч обрушился на шею Цепиона в точке, где она переходила в плечо; большой кусок ключицы, отскочив, поцарапал щеку Флавку. Цепиона удар развалил почти надвое, до грудины, перерубив вены, артерии, нервы. Кровь ударила фонтаном. Но Силон еще не закончил, Цепион еще не упал. Следующий удар рассек Цепиону другое плечо, и он рухнул. Третий удар снес ему голову. Скатон поднял ее на копье. Силон сел в седло, Скатон отдал ему копье с головой Цепиона. Марсийская армия двинулась к Валериевой дороге, сопровождаемая плывущей в воздухе незрячей Цепионовой головой.
Туловище Цепиона марсы оставили вместе с его поверженной армией: это была римская территория, пусть римляне сами убирают за собой. Важнее было унести ноги, прежде чем о случившемся узнает Гай Марий. Конечно, рассказ Силона о нападении десяти легионов на Мария был выдумкой: Силон хотел увидеть реакцию Цепиона. Он послал своих людей в пустой лагерь под Варией за двумя рабами и младенцами в царском облачении. И за своим ослом. «Золото» было ему без надобности. Когда слитки откопали за палаткой Цепиона, все приняли их за часть золота Толозы и ломали головы, куда подевалось остальное. Но потом появился Мамерк, кто-то поскреб слиток и обнаружил свинец, подтвердив правоту рассказанной Мамерком странной истории.
Силон не мог скрывать случившееся. Правда была нужна не ему, он сделал это ради Друза. Поэтому он написал письмо брату Друза – Мамерку:
Квинт Сервилий Цепион мертв. Вчера я завел его вместе с войском в ловушку на пути из Карсиол в Сублаквей, выманив из Варии выдумкой о своем бегстве от марсов и похищении марсийской казны. Я привел осла, навьюченного позолоченными свинцовыми чушками. Ты же знаешь слабое место Сервилиев Цепионов! Сунь им под нос золото – и они забудут обо всем на свете!
Все до одного римские солдаты, которыми командовал Цепион, убиты. Цепиона я захватил живым и убил собственноручно. Я отрубил ему голову и пронес над своей армией на острие копья. Это за Друза. За Друза, Мамерк Эмилий! И за детей Цепиона, которые унаследуют теперь золото Толозы, причем львиная доля достанется рыжему кукушонку в Цепионовом гнезде. Если бы Цепион дожил до их совершеннолетия, то нашел бы способ оставить их без наследства. А теперь все перейдет им. Я рад сделать это для Друза, знаю, он был бы рад. Для Друза! Ради памяти о нем среди всех добрых римлян и италийцев.
Поскольку в этой несчастной семье ничто не смягчало удары судьбы, письмо Силона пришло через считаные часы после скоропостижной кончины Корнелии Сципионы, еще больше усложнив положение Мамерка. После смерти Корнелии Сципионы и Квинта Сервилия Цепиона у шестерых детей, живших в доме Друза, оборвались все родственные связи. Теперь они остались круглыми сиротами. Последним их родственником был дядя Мамерк.
Тому следовало забрать детей к себе в дом и самому заняться их воспитанием; они составили бы компанию его годовалой дочери Эмилии Лепиде. За месяцы, прошедшие после гибели Друза, Мамерк полюбил всех детей, даже маленькое чудовище Катона-младшего, чей непреклонный нрав он считал достойным жалости, а любовь к брату, Цепиону-младшему, – восхищения. Мамерк не допускал даже мысли, что оставит их, – до тех пор пока не вернулся домой с похорон матери и не сообщил о своем намерении жене. Они были женаты всего пять лет, и Мамерк до сих пор был влюблен в жену. Не нуждаясь в деньгах, он женился по любви, пребывая в приятном заблуждении, что жена отвечает ему взаимностью. Но та, принадлежа к обнищавшей и близкой к отчаянию ветви Клавдиев, не любила мужа, а просто вцепилась в него мертвой хваткой. Детей она тоже не любила, даже собственная дочь ей уже наскучила; она поручала ее нянькам, успевшим избаловать малышку.
– Их здесь не будет! – отрезала Клавдия Мамерка, не дав мужу договорить до конца.
– Но им больше некуда деваться! – Мамерк испытывал одно потрясение за другим; только что он похоронил мать, и тут такое!..
– У них огромный роскошный дом – нам бы такой! Денег осталось столько, что им трудно найти применение! Найми им армию нянек и учителей и оставь там, где они есть. – Она стиснула зубы, уголки ее рта опустились. – Выбрось это из головы, Мамерк! Ноги́ их здесь не будет!
Он превратил жену в своего идола, и сейчас этот идол дал первую трещину, но ей этого было не понять. Мамерк застыл, глядя на жену в изумлении. С трудом двигая челюстями, он проговорил:
– Я настаиваю.
Она приподняла брови:
– Можешь настаивать, пока вино не превратится в уксус, муж! Это ничего не изменит. Ноги́ их здесь не будет! Либо они, либо я.
– Сжалься, Клавдия! Они остались круглыми сиротами!
– Почему я должна их жалеть? Голод им не грозит, образование они получат. Все равно ни один из них не знает толком, что значит иметь родителей, – сказала Клавдия Мамерка. – Обе Сервилии – высокомерные стервы, Друз Нерон – болван, остальные – рабское отродье. Пусть живут, где живут.
– Им нужен нормальный дом, – возразил Мамерк.
– У них и так нормальный дом.
Мамерк уступил – не из-за слабости, а по соображениям практического характера: принудив Клавдию к повиновению, он ничего не добился бы. Если бы он привел детей к себе в дом после этого объявления войны, их участь была бы еще незавиднее. Он не мог находиться дома безотлучно, а реакция Клавдии указывала на то, что она непременно станет вымещать свою злобу на детях.
Он отправился за советом к принцепсу сената Марку Эмилию Скавру: не будучи Эмилием Лепидом, тот все же был старшим Эмилием в роду. Кроме этого, Скавр был вторым исполнителем завещания Друза и единственным душеприказчиком Цепиона. Поэтому его долгом было сделать для блага детей все возможное. Мамерк был совершенно убит горем. Смерть матери стала для него сокрушительным ударом, потому что он не мыслил без нее жизни, всегда жил с ней, пока она не переселилась к Друзу, а произошло это, если разобраться, именно после того, как он женился на своей Клавдии и привел ее в дом! Мать ни разу не сказала о Клавдии дурного слова, однако очень обрадовалась, когда нашелся повод от нее сбежать.