– К кому?
– К Луцию Корнелию Сулле.
– Хороший выбор, – кивнул Скавр. – Многообещающий человек!
– Ты так считаешь? Он не староват?
– Гай Марий тоже не мальчик. Если хорошенько поразмыслить, Мамерк, то к кому еще прибиться? Нынче Рим беден на великих людей. Если бы не Гай Марий, то какими победами мы могли бы похвастаться? Он верно указал в своем донесении, что его победа была пирровой. Да, он победил, но днем раньше был наголову разбит Луп.
– Все так. Меня сильно разочаровал Луций Юлий. Я думал, что он способен на великие свершения.
– Ему недостает невозмутимости.
– Как я слышал, сенат теперь называет эту войну Марсийской.
– Да, в книги по истории она войдет под этим именем. – Скавр насмешливо скривил губы. – Не можем же мы величать ее Италийской! Весь Рим запаниковал бы: уж не воюем ли мы против всей Италии? Кто вручил нам официальное объявление войны? Марсы! «Марсийская война» звучит не так грозно.
Мамерк удивленно вытаращил глаза:
– Кто это придумал?
– Конечно Филипп!
– Я очень рад, что уезжаю! – сказал Мамерк, вставая. – Если бы я остался, меня бы, чего доброго, ввели в сенат.
– Полагаю, возраст позволяет тебе побороться за должность квестора?
– Позволяет, но лучше подожду должности цензора, – сказал Мамерк Эмилий Лепид Ливиан.
Пока Луций Цезарь зализывал раны в Теане Сидицийском, Гай Папий Мутил перешел через реки Вольтурн и Калор. Когда он дошел до Нолы, его встретили там с бурной радостью. Стоило уйти оттуда Луцию Цезарю, жители города разгромили двухтысячный римский гарнизон и теперь горделиво демонстрировали Мутилу импровизированную тюрьму, в которую были заключены римские когорты, – загончик внутри городских стен, где раньше держали перед забоем овец и свиней; теперь его обложили высокими грудами камней с острыми черепками поверху и постоянно стерегли. Для пущей покорности, доложили жители Нолы, римлян кормили только раз в неделю, поили раз в три дня.
– Хорошо! – сказал довольный Мутил. – Я сам к ним обращусь!
Чтобы сказать речь, он влез на деревянный помост, с которого римлянам, прямо в грязь, швыряли хлеб и лили воду.
– Меня зовут Гай Папий Мутил! – крикнул он. – Я самнит. К концу года я буду править всей Италией, включая Рим! Вы против нас бессильны. Вы ослабли, обносились, измотаны. Вас одолели простые горожане! Теперь вы сидите в загоне, хуже скота. Вас две тысячи в хлеву, где хрюкали двести свиней. Неудобно, да? Вы слабы, вас мучает голод и жажда. Дальше будет только хуже: кормить вас вовсе перестанут, воду будут давать раз в пять дней. Но у вас есть выход – записаться в италийские легионы. Подумайте хорошенько.
– Думать тут не о чем! – крикнул Луций Постумий, командир гарнизона. – Мы остаемся здесь!
Папий слез с помоста и с улыбкой сказал:
– Даю им шестнадцать дней. Они сдадутся.
Дела у Италии шли все лучше. Гай Видацилий вступил в Апулию и оказался на театре бескровной войны: Ларин, Теан Апулийский, Луцерия и Аускул присоединились к италийцам, мужчины охотно записывались к ним в легионы. К тому времени, когда Мутил дошел до берега Кратерного залива, Италии уже принадлежали морские порты Стабии, Салерн и Сарент и речной порт Помпеи.
Получив четыре флотилии военных судов, Мутил решил развернуть кампанию на море и нанести удар по Неаполю. Но у Рима было гораздо больше опыта морских сражений. Командир римского флота Отацилий одолел италийцев на море и загнал их назад в порты. Неаполитанцы, полные решимости выстоять, упорно тушили пожары, вызванные обстрелами прибрежных складов зажигательными снарядами.
Во всех городах, где италийское население присягало на верность Италии, римское население обрекалось на смерть. К этим городам принадлежала и Нола; отважная женщина, спрятавшая Сервия Сульпиция Гальбу, разделила судьбу остальных. Даже зная это, голодающий гарнизон Нолы не сдавался, пока Луций Постумий не собрал общий совет. Это было нетрудно: двум тысячам человек, согнанным в хлев, вмещавший двести свиней, не хватало места, чтобы лечь.
– Считаю, что всем рядовым надо сдаться, – начал Постумий, обводя усталым взглядом усталые лица. – Можно не сомневаться, что италики всех нас перебьют. Не сдаваться и погибнуть должен я один. Я командир, таков мой долг. У вас, рядовых, иной долг перед Римом. Вы должны жить и сражаться против чужеземных врагов. Поэтому призываю вас присоединиться к италикам! Сумеете потом перебежать к своим – тем лучше. Главное – выжить любой ценой, выжить ради Рима. – Он перевел дух. – Центурионы тоже должны сдаться. Без своих центурионов Рим обречен. Обращаюсь к моим офицерам: если вы пожелаете сдаться, я вас пойму. Если не пожелаете, я тоже пойму.
Луцию Постумию пришлось долго уговаривать солдат исполнить его требование. Все хотели умереть, чтобы показать италикам, что настоящих римлян не запугать. Но в конце концов Постумий убедил их, и легионеры сдались. Однако на центурионов все его уговоры не подействовали, как и на четырех его военных трибунов. Все они были казнены: и центурионы, и военные трибуны, и сам Луций Постумий.
Еще не все томившиеся в хлеву Нолы сложили головы, когда перешел на италийскую сторону и перебил своих римских граждан Геркуланум. Ликующий, уверенный в себе Мутил возобновил войну на море. Неаполь снова подвергся нападениям, то же самое происходило с Путеолами, Кумами и Таррачиной; бои распространились на все побережье Лация, где вырвалась наружу тлевшая вражда римлян, латинян и италийцев. Флотоводец Отацилий упорно сопротивлялся, не позволяя италийцам завладеть другими портами за Геркуланумом, хотя по берегам гуляло пламя, гибли люди.
Когда стало ясно, что весь полуостров к югу от Северной Кампании перешел к италийцам, Луций Юлий Цезарь решил посовещаться со своим старшим легатом Луцием Корнелием Суллой.
– Мы полностью отрезаны от Брундизия, Тарента и Регия, сомневаться в этом не приходится, – угрюмо начал Луций Цезарь.
– Раз так, забудем об этих городах, – бодро отозвался Сулла. – Предлагаю сосредоточиться на севере Кампании. Мутил осадил Ацерры, из чего следует, что он идет к Капуе. Если Ацерры падут, то та же судьба ждет Капую: средства к существованию ей дает Рим, но сердце ее с Италией.
Луций Цезарь не поверил своим ушам:
– Мы не можем сдержать Мутила и Видацилия, а ты радуешься?
– Потому что победа будет за нами, – уверенно ответил Сулла. – Поверь мне, Луций Юлий, мы победим! Это не выборы, знаешь ли. На выборах результаты уже в начале голосования указывают на исход. Не то на войне: здесь победу одерживает тот, кто не сдается. Италики утверждают, что воюют за свою свободу. Казалось бы, это лучший из возможных мотивов. Но это заблуждение. Это что-то неосязаемое. Это идея, Луций Юлий, не более того. А Рим сражается за выживание. Вот почему Рим победит. Италики не дерутся за свою жизнь. Им знакома и привычна жизнь, которую они вели из поколения в поколение. Возможно, она не идеальна, возможно, это не то, чего они жаждут. Но она осязаема. Подожди, Луций Юлий! Когда племена италиков устанут воевать за мечту, чаша весов склонится на нашу сторону. Они разобщены. У них нет нашей истории, нашей традиции. Mos maiorum – вот чего у них нет! Рим – реальность, Италия – нет.
Похоже, разум Луция Цезаря, если не его уши, был глух.
– Если мы не сумеем преградить италикам путь в Лаций, то с нами будет покончено. Не думаю, что нам удастся их туда не пропустить.
– Не пропустим, вот увидишь! – заверил его Сулла, не теряя ни капли своей убежденности.
– Как? – спросил мрачный человек в кресле.
– Начнем с того, Луций Юлий, что я принес добрые вести. Твой двоюродный брат Секст Юлий и его брат Гай Юлий высадились в Путеолах. Их корабли доставили нумидийскую кавалерию, две тысячи человек, и двадцать тысяч пехотинцев. Большинство последних – опытные воины. Африка отправила нам тысячи старых вояк Гая Мария – пусть с седыми висками, зато полных решимости сражаться за родину. Сейчас все они должны находиться в Капуе, получать снаряжение и восстанавливать былые навыки. Квинт Лутаций считает – и я с ним согласен, – что четыре полных легиона лучше пяти недоукомплектованных. С твоего позволения, я отправлю два легиона на север, Гаю Марию, раз он теперь главнокомандующий, а остальные два мы оставим здесь, в Кампании. – Сулла вздохнул и радостно оскалился.
– Лучше оставить здесь все четыре, – возразил Луций Цезарь.
– Не думаю, что это возможно, – ответил Сулла негромко, но очень твердо. – На севере больше потерь, чем у нас, два единственных, закаленных в боях легиона заперты вместе с Помпеем Страбоном в Фирме-Пиценском.
– Полагаю, ты прав, – уступил Луций Цезарь, скрывая разочарование. – При всей моей нелюбви к Гаю Марию должен признать, что сейчас, когда он стал главнокомандующим, мне полегчало. Дела на севере должны пойти на лад.
– Как и здесь! – воскликнул Сулла, изнывавший не от разочарования даже, а от нарастающей злости. О боги, как же тяжело повиноваться такому унылому командиру! Он наклонился к Луцию Цезарю, резко посуровев. – Нам придется выманить Мутила из Ацерр до того, как будут готовы новые войска. У меня созрел план.
– Какой?
– Дай мне два наших лучших легиона, я поведу их на Эсернию.
– Ты уверен?
– Доверься мне, Луций Цезарь, доверься!
– Даже не знаю…
– Мы должны выманить Мутила из Ацерр! Самый лучший способ для этого – нанести отвлекающий удар под стенами Эсернии. Доверься мне, Луций Цезарь! Я добьюсь цели, не понеся при этом потерь.
– Каким путем ты пойдешь? – спросил Луций Цезарь, вспоминая разгром в ущелье у Аквина, учиненный Скатоном.
– Тем же, которым шел ты. По Латинской дороге до Аквина, потом по теснине реки Мелфы.
– Ты попадешь в ловушку.
– Не волнуйся, я все предусмотрел, – небрежно бросил Сулла. Чем глубже делалось уныние Луция Цезаря, тем крепче становилась уверенность Суллы в своей удаче.
Однако самнитскому вождю Дуилию два бравых легиона, шедшие от Аквина, казались лакомой добычей. Ближе к вечеру голова римской колонны бодро втянулась в горловину ущелья, центурионы и трибуны торопили войска, крича, что до наступления темноты надо встать на привал в ущелье, и грозя отстающим дисциплинарными карами.