– Секст Юлий Цезарь забрал половину войск, которые привез из-за моря, и увел по Аппиевой дороге в Рим, зимовать. – Луций Цезарь недолюбливал своего двоюродного брата. – Как всегда, прихворнул. На счастье, с ним его брат Гай, – если их сложить, получается один приличный человек.
– Вот как! Моя подруга Аврелия временно обретет супруга, – проворковал Сулла.
– Знаешь, Луций Корнелий, ты все же странный! Как понимать твои слова?
– Никак. Но ты прав, Луций Юлий, я странный.
Выражение, промелькнувшее на лице Суллы, заставило Луция Юлия сменить тему.
– Нам с тобой скоро опять выступать.
– Неужели? Для чего на этот раз? Куда?
– Твой бросок в Эсернию убедил меня, что город – ключ к победе на этом театре. Туда идет сам Мутил после неудачи здесь, – об этом доносят твои лазутчики. Думаю, туда же надо двинуться и нам. Эсерния не должна пасть.
– О, Луций Юлий! – вскричал Сулла в отчаянии. – Эсерния – всего лишь воображаемая заноза в лапе у италиков. Пока она держится, они сомневаются в своей способности выиграть эту войну. Вот и все значение Эсернии! Кроме того, там есть все необходимое, а главное, Марк Клавдий Марцелл проявил себя очень способным и стойким командиром. Пусть они и дальше дразнят осаждающих, тебе не должно быть до них дела. Если Мутил ушел вглубь страны, то у нас остается единственная дорога – ущелье реки Мелфы. Зачем рисковать нашими драгоценными воинами в этом капкане?
Луций Цезарь побагровел:
– Ты-то в него не попался!
– Верно, я обвел их вокруг пальца. Но во второй раз так уже не получится.
– У меня получится, – сухо бросил Луций Цезарь.
– Сколько легионов ты хочешь туда повести?
– Все восемь.
– Даже не думай, Луций Юлий! – взмолился Сулла. – Куда разумнее будет постараться выбить самнитов из Южной Кампании. Силами восьми легионов, собранных в один кулак, мы сможем отобрать у Мутила все порты, укрепить Ацерры, взять Нолу. Нола для италиков важнее, чем для нас Эсерния!
Командующий недовольно поджал губы:
– Здесь командую я, а не ты, Луций Корнелий. И я говорю – Эсерния.
Сулла обреченно пожал плечами:
– Конечно, решаешь ты.
Через семь дней Луций Юлий Цезарь и Луций Корнелий Сулла двинулись к Теану Сидицийскому с восемью легионами – всем имевшимся на южном театре войском. Суллу мучило тяжелое предчувствие, чутье кричало «нельзя!», но выбора не было, приходилось выполнять приказ командующего, Луция Цезаря. Тем хуже для него и для всех нас, думал Сулла, шагая впереди двух своих легионов – тех самых, которые он водил в Эсернию, – и глядя на длинную колонну, змеившуюся впереди по низким холмам. Луций Цезарь определил Сулле место замыкающего, как можно дальше от себя, чтобы Сулла не досаждал ему на привалах своими разговорами. Теперь к Луцию Цезарю был приближен Метелл Пий Свиненок, беседы с ним услаждали слух командующего, хотя сам Свиненок вовсе не был доволен повышением, так как предпочел бы остаться при Сулле.
В Аквине Луций Цезарь все же послал за Суллой, чтобы с презрительным видом бросить ему недавно полученное письмо. «Как изменчиво счастье!» – думал Сулла, вспоминая, как все начиналось в Риме: тогда именно к нему старший консул обратился за советом, именно ему внимал затаив дыхание. А теперь Луций Цезарь мнил знатоком себя.
– Прочти! – сказал он. – От Гая Мария.
Правила вежливости требовали, чтобы получивший письмо сам зачитал его тем, кому сочтет нужным; зная это, Сулла с кривой усмешкой пробежал глазами послание Мария:
Как командующий на северном театре военных действий, я считаю необходимым поставить тебя, Луций Юлий, в известность о моих планах. Пишу в секстилиевы календы, в лагере близ Реате.
Я намерен вторгнуться на земли марсов. Моя армия пришла наконец в наилучшую форму, и я не сомневаюсь, что она проявит себя так же великолепно, как проявляли себя в прошлом все мои армии, во славу Рима и своего командира.
«Ого! – подумал Сулла со злостью. – Не припомню, чтобы прежде старик выражался так высокопарно! „Во славу Рима и своего командира!“ Что за комар его укусил? С какой это стати он ставит знак равенства между собой и Римом? „Моя армия!“ Не „римская“ – „моя“! Я бы этого не заметил – мы все так говорим, – если бы он не напирал на то, что является ее командиром. Это письмо отправится в военный архив, и в нем Гай Марий ставит себя на одну доску с Римом!»
Сулла вскинул голову и посмотрел на Луция Цезаря, но командующий, если и обратил внимание на дерзкий тон Мария, изображал полное безразличие. Решив, что Луций Цезарь не способен на такое лицедейство, Сулла продолжил читать:
Думаю, ты согласишься со мной, Луций Юлий, что нам нужна победа – полная, решительная победа – на моем театре. Рим назвал нашу войну с италиками Марсийской, значит мы обязаны разгромить марсов на поле боя, нанести им удар, от которого они уже не оправятся.
Это мне под силу, дорогой Луций Юлий, но для полного успеха мне необходима помощь моего давнего друга и соратника Луция Корнелия Суллы и еще двух легионов. Прекрасно понимаю, как трудно тебе будет лишиться Луция Корнелия, не говоря о двух легионах. Если бы не сугубая важность, я не просил бы тебя об этой услуге. Уверяю, это не навсегда. Считай это не даром, а займом. Два месяца – все, что мне нужно.
Если ты найдешь возможным выполнить мою просьбу, Рим будет у тебя в долгу. Если нет, то мне придется задержаться в Реате и придумать что-то еще.
Сулла снова поднял голову и вопросительно покосился на Луция Цезаря.
– Итак? – спросил он, аккуратно кладя письмо на стол командующего.
– Конечно, отправляйся к нему, Луций Корнелий, – сказал Луций Цезарь безразличным тоном. – С Эсернией я справлюсь и без тебя. Гай Марий прав. Нам нужна решительная победа в бою с марсами. Здесь, на южном театре, все равно царит хаос. Сдержать самнитов и их союзников никак невозможно, собрать их всех в одном месте и разгромить – тоже. Все, что я могу, – это демонстрировать силу и римское упорство. На юге не будет решающего сражения. Оно должно грянуть на севере.
Суллу душил гнев. Один командующий равнял себя с Римом, другой окончательно впал в уныние и не видел просвета ни с какой стороны. Разве что на севере – и то хорошо! Как можно мечтать о победе в Кампании с таким командующим, как Луций Цезарь? «Боги, почему командую не я? – думал Сулла. – Я гораздо лучше Луция Цезаря! Возможно, я даже лучше Гая Мария! Став сенатором, я трачу жизнь, служа мелким людишкам, ведь даже Гай Марий мелок, он не патриций, не Корнелий. До чего опостылели все эти ничтожества: Метелл Свин, Гай Марий, Катул Цезарь, Тит Дидий, а теперь еще этот беспросветно унылый потомок древнего рода! А кто тем временем набирает силу, удостаивается венка из трав и становится правителем целой провинции в каких-то тридцать лет? Квинт Серторий, сабин, пустое место, двоюродный брат Мария!»
– Мы победим, Луций Цезарь! – произнес Сулла очень серьезно. – Говорю тебе, я слышу шум крыльев Виктории в воздухе! Мы сотрем италиков в порошок. Победить нас в нескольких битвах они еще могут, но одержать победу в войне – ни за что! Это никому не под силу. Рим – это Рим, могучий и вечный. Я верю в Рим!
– Я тоже, Луций Корнелий, я тоже! – раздраженно ответил Луций Цезарь. – Поезжай! Помоги Гаю Марию, ибо, клянусь, мне от тебя мало проку!
Сулла вскочил на ноги и уже бросился к дверям дома, где расположился Луций Цезарь, когда сообразил обернуться. Он был так занят письмом и мыслями о Гае Марии, что не обратил внимания на наружность Луция Цезаря. Теперь Суллу обуял страх: у командующего был землистый цвет лица, он казался вялым, дрожал, обливался потом.
– Ты здоров, Луций Юлий? – спросил Сулла.
– Да-да!
Сулла вернулся и снова сел:
– Нет, ты нездоров.
– Я ни на что не жалуюсь, Луций Корнелий.
– Тебе нужен врач!
– Где его взять в этой дыре? Притащится какая-нибудь вонючая старуха и пропишет пойло из свиного навоза и болтушку из толченых пауков.
– Я поеду через Рим. Пришлю тебе оттуда Сицилийца.
– Пусть тогда едет в Эсернию, потому что он найдет меня уже там, Луций Корнелий. – По лбу Луция Цезаря струился пот. – Можешь идти.
Сулла пожал плечами и поднялся:
– Побереги себя! У тебя лихорадка.
Чему быть, того не миновать. С этой мыслью он вышел, в этот раз уже не оглядываясь. Луций Цезарь полезет в теснину Мелфы, хотя болен и не сможет толком командовать войсками. Там его ждет засада, придется ему ползти обратно в Теан Сидицийский и вторично зализывать раны, оставив на дне проклятого ущелья драгоценных воинов, которых не воскресить. Почему они всегда так упрямы, почему так глухи к голосу разума?
Неподалеку ему встретился Свиненок, тоже угрюмый.
– У тебя там больной! – сказал Сулла, указывая кивком на дом командующего.
– И не говори! – взвыл Метелл Пий. – Его и здорового-то не развеселишь, а уж теперь просто руки опускаются! Что ты натворил, почему впал в немилость?
– Я посоветовал ему забыть об Эсернии и выбить самнитов из Западной Кампании.
– Да, в своем теперешнем состоянии наш командующий не мог такого вынести! – сказал Свиненок с кривой ухмылкой.
Суллу всегда умиляло заикание Свиненка.
– Что-то ты в последние дни не заикаешься, – сказал он.
– Тебе обязательно надо было мне об этом н-н-напомнить, Луций Корнелий? Я не з-з-з-заикаюсь, когда перестаю об этом думать, п-п-проклятье!
– Вот как? Интересно! Раньше ты не был заикой. Когда это началось? С Аравсиона?
– Да. Н-н-н-никому такого не пожелаю. – Метелл Пий набрал в легкие побольше воздуху и попытался выкинуть из головы мысли о затруднении с речью. – Сейчас ты у него не в ч-ч-чести, поэтому он вряд ли п-поделился с тобой, что собирается сделать, когда вернется в Рим.
– Нет. Что у него за план?
– Предоставить гражданство всем италикам, кто не поднимал против нас меча.
– Ты шутишь?!