– Удар… – пробормотал Марий.
Рука Суллы сама по себе стала гладить потные волосы. Теперь гигант заслуживал любви, теперь он не стоял у него на пути.
– Бедный, бедный старый друг! – Сулла прижался щекой к щеке Мария, ощутил губами вкус его слез. – Бедный старик! Теперь-то тебе крышка.
Ответ прозвучал в следующую же секунду. Слова было трудно разобрать, но смысл их был кристально ясен, Сулла ощутил его всем своим лицом, прижатым к лицу мученика.
– Еще не – крышка… Семь – раз.
Сулла отшатнулся, словно Марий встал со своего одра и ударил его. Но, утирая собственные слезы, он не смог подавить короткий, сразу оборвавшийся смешок.
– Насколько я понимаю, Гай Марий, тебе конец!
– Еще – не – конец, – упрямо отозвался Марий, глядя на него уже без страха, ясными глазами. – Семь – раз.
Одним прыжком Сулла очутился у занавеса, отделявшего заднюю часть палатки от передней, и позвал на помощь таким отчаянным голосом, словно за ним гналась свора псов из подземного царства мертвых.
Только после ухода всех военных врачей, убедившись, что Марий уложен со всеми мыслимыми удобствами, Сулла собрал тех, кто толпился перед палаткой, куда никого не пускал горестно рыдавший Марий-младший.
Местом собрания был назначен форум лагеря, чтобы рядовые видели, что их командиры не бездействуют; постигшая Мария беда ни для кого не была тайной, и не один Марий-младший проливал слезы.
– Командование переходит ко мне, – объявил Сулла дюжине собравшихся вокруг него людей.
Никто не возражал.
– Мы немедленно, прежде чем известие дойдет до Силона и Мутила, возвращаемся в Лаций.
На это уже последовало возражение – из уст Марка Цецилия, именуемого Корнутом.
– Как же так? – гневно крикнул он. – До Альбы-Фуценции нет и двадцати миль, а ты говоришь, что нам надо развернуться и уйти?
Сулла, поджав губы, широко повел рукой, указывая на стоявших вокруг кучками солдат, наблюдавших за происходящим и утиравших слезы.
– Взгляни на них, дурень! – крикнул он. – Им теперь не до драки! Сейчас наша задача, Корнут, увести их в безопасное место и утешить, а потом найти другого полководца, к которому они будут питать хотя бы десятую часть той любви, которую испытывают к Марию.
Корнут открыл было рот, чтобы возразить, но, не найдясь, только беспомощно пожал плечами.
– Кто еще желает говорить? – спросил Сулла.
Желающих не оказалось.
– Значит, решено. Снимаемся с места, живо! Я уже отправил приказ своим легионам на той стороне виноградников. Они будут ждать нас дальше на дороге.
– А как же Гай Марий? – подал голос Лициний-младший. – Если мы станем его тормошить, он может умереть.
От хохота Суллы всех пробрала дрожь.
– Гай Марий? Его и жертвенным топором не убить, сынок! – Видя, как действуют на собравшихся его слова, он совладал с эмоциями, прежде чем продолжить. – Не бойтесь, друзья! Гай Марий сам заверил меня два часа назад, что я вижу его не в последний раз. И я поверил ему! Поэтому мы берем его с собой. От желающих нести его носилки не будет отбоя.
– Мы все идем в Рим? – робко спросил Лициний-младший.
Только теперь, окончательно взяв себя в руки, Сулла понял, насколько напуганы и растеряны все эти люди; но все они знатные римляне и потому взвешивают каждое его слово, оценивают все с высоты собственного положения. Они имели право на то, чтобы он обращался с ними нежно, как с новорожденными котятами.
– Нет, в Рим идут не все. – Ни в голосе, ни в манере Суллы не было ни капли снисхождения. – В Карсиолах командование армией примешь ты, Марк Цецилий Корнут. Ты встанешь лагерем перед Реате. Мы с сыном Гая Мария повезем его в Рим. Нас будут сопровождать пять когорт.
– Что ж, Луций Корнелий, раз такова твоя воля, то, полагаю, так тому и быть, – молвил Корнут.
Впившийся в него взгляд невиданных светлых глаз был подобен тысяче ядовитых жал.
– Ты прав, Марк Цецилий, все так и будет, – произнес Сулла вкрадчиво, почти ласково. – И если моя воля будет нарушена хотя бы в малом, то, не сомневайся, ты пожалеешь, что родился на свет! Это понятно? Тем лучше! Теперь за дело!
Часть шестая
Когда весть о том, что Луций Цезарь разбил Мутила под Ацеррами, долетела до Рима, сенаторы на некоторое время воспрянули духом. «Римлянам нет более надобности носить сагум», – говорилось в обращении по случаю победы. Однако же, когда стало известно, что Луций Цезарь во второй раз потерпел поражение в теснине Мелфы, а число погибших почти сравнялось с вражескими потерями под Ацеррами, в сенате никто не решился отменить прежнее постановление. Это лишь усилило бы пораженческие настроения.
– Безнадежно, – обратился принцепс сената Марк Эмилий к тем немногим сенаторам, которые собрались, чтобы обсудить создавшееся положение. Он плотно сжал начавшие было подрагивать губы. – Нужно признать более серьезный факт: мы проигрываем войну.
Филипп отсутствовал, и возражать было некому. Не было и Квинта Вария, который по-прежнему преследовал по обвинению в измене самых видных граждан. После того как Антоний Оратор и принцепс сената Скавр были оправданы, число жертв специальной комиссии только множилось.
Скавр, которому никто сейчас не противоречил, почувствовал, что у него нет сил продолжать, и тяжело опустился на свое место. «Я уже совсем старик, – думал он, – как это Марий справляется со всем театром военных действий, ведь мы с ним ровесники?»
Ответ он получил в конце секстилия, когда в сенат прибыл гонец с сообщением, что Гай Марий разбил Герия Азиния, убив семь тысяч марруцинов, в том числе и самого Азиния. Но настроения в Риме были таковы, что никому и в голову не пришло праздновать победу. Напротив, на несколько дней город замер, ожидая вестей о столь же внушительном поражении. Вскоре прибыл другой гонец, и сенаторы приготовились услышать дурные вести. Они сидели напряженные, с застывшими лицами. Из консуляров был один Скавр.
Гай Марий с превеликой радостью сообщает сенату и народу Рима, что сегодня он и его войска нанесли сокрушительное поражение Квинту Поппедию Силону и его марсам. Пятнадцать тысяч марсов пали мертвыми на поле битвы и пять тысяч взяты в плен.
Гай Марий хочет особо отметить неоценимый вклад Луция Корнелия Суллы в эту победу и просит сенат и народ Рима простить его за то, что полный отчет о происходящем он даст лишь после полного освобождения Альбы-Фуценции. Да здравствует Рим!
Сначала никто не поверил. По редким белым рядам, слишком неплотным, чтобы придать ярусам внушительный вид, пробежало волнение. Скавр дрожащим голосом прочел письмо еще раз. И только тогда раздались возгласы радости. Не прошло и часа, как весь Рим возглашал: «Гай Марий сделал это! Гай Марий повернул судьбу Рима! Гай Марий! Гай Марий!»
– Вот он опять народный герой, – сказал Скавр фламину Юпитера Луцию Корнелию Меруле, который, несмотря на многочисленные ограничения, наложенные на жрецов его ранга, с начала войны не пропустил ни одного заседания сената. Единственный среди равных по положению, фламин Юпитера никогда не облачался в тогу. Вместо нее он заворачивался в двухслойную накидку-лена из тяжелой шерсти, вырезанную в форме круга. Голову его венчал плотно прилегающий шлем из слоновой кости, украшенный символами Юпитера. На самой верхушке был закреплен жесткий войлочный диск, который пронзала костяная шпилька. Единственный среди равных, он носил длинные, ниспадавшие на спину волосы и бороду, доходившую до груди, остальные вынуждены были терпеть пытку стрижки и бритья при помощи инструментов из кости или бронзы. Фламину Юпитера не дозволялось прикасаться к железу, металлу войны. Так что Луций Корнелий Мерула, не имея возможности исполнить свой воинский долг, возмещал это усердным посещением сената.
– Да, Марк Эмилий, – вздохнул Мерула, – пришло время патрициям признать: наше семя так истощено, что мы уже не можем родить народного героя.
– Ерунда! – фыркнул Скавр. – Гай Марий – ошибка природы!
– Где бы мы были без него?
– В Риме, истинными римлянами!
– Ты не одобряешь его победу?
– Разумеется, одобряю! Я только хотел бы, чтобы внизу письма стояла подпись Луция Корнелия Суллы.
– Знаю, он был хорошим городским претором, но чтобы он сравнялся с Марием на поле битвы, – сказал Мерула, – такого я не слышал.
– Пока Марий не покинет поля сражения, как нам об этом узнать? Луций Корнелий Сулла служил с Марием еще с Югуртинской войны. И его заслуг в победах Гая Мария было немало. Вся же слава доставалась Марию.
– Будь же справедлив, Марк Эмилий! Гай Марий особо отмечает заслуги Луция Суллы в своем письме! И думаю, он искренен. Да и слушать поношения в адрес человека, чьи деяния были ответом на мои молитвы, я не могу, – продолжал Мерула.
– Человек ответил на твои молитвы, фламин? Пристало ли тебе так говорить?
– Боги не отвечают прямо, принцепс сената. Если они недовольны, то посылают нам разные знамения, когда же они действуют, то делают это посредством людей.
– Сам знаю! – огрызнулся Скавр. – Моя любовь к Гаю Марию равна ненависти к нему. Но все же я бы хотел, чтобы письмо было подписано другим именем.
Один из служащих сената вошел в зал, где, кроме Скавра и Мерула, задержавшихся позже других, никого не было.
– Принцепс сената, только что пришло срочное донесение от Луция Корнелия Суллы.
– Ну вот он, ответ на твои молитвы! – хихикнул Мерула. – Письмо, подписанное именем Суллы!
Уничтожающий взгляд был ответом Меруле. Скавр развернул небольшой свиток. То, что он увидел, поразило его: скупые строчки, каждое слово, тщательно выписанное большими буквами, отделено точкой. Сулла хотел избежать разночтений.
ГАЙ. МАРИЙ. ПЕРЕНЕС. УДАР. АРМИЯ. ПЕРЕБРОШЕНА. К. РЕАТЕ. НЕМЕДЛЕННО. ВОЗВРАЩАЮСЬ. В. РИМ. С. МАРИЕМ. СУЛЛА
Скавр молча передал листок Меруле и, пошатнувшись, опустился на скамью нижнего яруса.