А теперь, Луций Корнелий, я поделюсь с тобой одной бесценной тайной женской природы. Бывает, женщина решит, что какой-то ее обожатель ей больше не мил, но если вдруг почувствует, что может лишиться его не по собственному хотению, то ей непременно нужно будет рассмотреть поближе ускользающий улов. В конце концов, твоя дочь даже не видела ни разу свою рыбку! Пусть Элия изобретет какой-нибудь убедительный довод, чтобы Корнелия Сулла обязательно присутствовала на обеде в доме Квинта Помпея Руфа, пусть скажет, что отец приехал в отпуск, или мать больна, или что-нибудь еще. Возможно, дорогая Корнелия Сулла найдет силы справиться с отвращением и разделить трапезу с тем, кого она так презирает? Уверяю тебя, Луций Корнелий, она согласится. Ее рыбку я видел, поэтому нисколько не сомневаюсь, что девочка переменит свое мнение. Ее должен привлекать именно такой тип мужчин. Ей всегда удастся обвести его вокруг пальца, и она без труда станет главенствовать в доме. Противиться ей невозможно! Она так похожа на тебя. Кое в чем.
Сулла отложил письмо – перед глазами все плыло. Просто? Публий Рутилий разработал такой хитроумный план, а еще имеет наглость называть его простым! Военные маневры куда менее замысловаты! Но все-таки попытаться стоит. Сейчас все способы хороши. Он несколько воспрянул духом и вернулся к чтению; ему не терпелось узнать, что еще пишет Рутилий Руф.
В моем крошечном уголке нашего огромного мира дела обстоят не очень хорошо. Думаю, ни у кого в Риме сейчас нет ни времени, ни охоты следить за событиями в Малой Азии. Но где-то в сенате – в этом не может быть сомнения – лежит отчет, который ныне уже изучен принцепсом сената. Он прочтет и то письмо, которое я отправил ему с тем же гонцом, что и твое.
На троне Вифинии утвердилась понтийская марионетка. Да, как только Митридат уверился, что Рим повернулся спиной, он тут же вторгся в Вифинию! Руководил этим вторжением Сократ, младший брат Никомеда III, так что Вифиния на словах по-прежнему свободная страна, сменившая царя Никомеда на царя Сократа; однако все это лишь видимость. Может ли быть сочетание нелепее, чем «царь Сократ», как ты считаешь? Представь только, что Сократ Афинский позволил себя короновать? Однако никто в провинции Азия не обманывается, считая, что Вифиния свободна. Вифиния теперь перешла под власть Митридата Понтийского, который, замечу, должен быть в ярости от нерасторопности царя Сократа! Потому что царь Сократ позволил царю Никомеду бежать. Несмотря на немолодые годы, Никомед перепрыгнул через Геллеспонт проворно, как коза. У нас в Смирне поговаривают, что он уже на пути в Рим, где собирается жаловаться на узурпацию трона, на который сенат и народ Рима милостиво его возвели. Ты увидишь его в Риме до истечения этого года, а с ним и бо́льшую часть вифинской казны.
И это еще не все: на каппадокийском троне теперь сидит другая понтийская марионетка. Митридат вместе с Тиграном напали на Евсевию-Мазаку, и вот: еще один сынок Митридата на престоле. Имя этого другого – Ариарат, но, видимо, это не тот Ариарат, с которым говорил Гай Марий. Царь же Ариобарзан был так же проворен, как и царь Вифинии Никомед. Он улизнул, оставив своих преследователей далеко позади. Он будет в Риме вскоре после Никомеда со своим прошением в руках. Увы, но он куда как беден!
Луций Корнелий, я чувствую, нашей провинции Азия грозят большие беды. Здесь многие помнят лучшие дни публиканов и ненавидят самое слово «Рим». И кое-где имя Митридата все чаще произносится с надеждой и благоговением. Я всерьез опасаюсь, что, если, а точнее, когда он покусится на нашу провинцию, его встретят приветственными криками.
Однако все это не твоя забота, я знаю. Разбираться с этим – доля Скавра. А он пишет, что не очень здоров.
Сейчас ты, должно быть, вовсю резвишься на полях сражений в Кампании. Я соглашусь с тобой: наступает переломный момент. Бедные, бедные италики! Получат они гражданство или нет, но вот прощения ни им, ни их потомкам не дождаться.
Дай мне знать, как все обернется с твоей девочкой. Запомни мои слова: любовь свое возьмет.
Вместо того чтобы самому посвящать жену в хитроумный план Публия Рутилия Руфа, Сулла решил дело проще: отослал часть письма в Рим Элии вместе с запиской, в которой советовал исполнить все в точности, как написано. Он не сомневался, что она поймет все сама.
И Элия отлично все поняла. Когда Сулла прибыл в Рим вместе с Луцием Цезарем, в доме все дышало семейной гармонией, глаза дочери лучились счастьем и любовью, а о свадьбе говорили как о деле решенном.
– Все вышло именно так, как предсказывал Публий Рутилий, – радостно начала рассказывать Элия. – Марий повел себя при встрече как настоящий грубиян. Бедняжка! Когда она шла в его дом, ее сердце сжималось от любви и жалости, она была уверена, что Марий упадет ей на грудь и зарыдает на ее плече. И что же? Он был в ярости из-за того, что сенатская комиссия контуберналов предписала ему оставаться в распоряжении прежнего командира. По всей видимости, на смену Гаю Марию придет один из новых консулов, а ему в равной мере ненавистны оба. Думаю, он предпринял шаги к тому, чтобы его приписали к твоей свите, но получил лишь холодную отповедь.
– Но не такую холодную, как та, что ждала бы его, прибудь он в мое распоряжение, – мрачно отозвался Сулла.
– Думаю, в бешенство его привело то, что никто не хотел иметь с ним дела. Разумеется, он винит во всем отца, который не пользуется всеобщей любовью, но, уверена, в глубине души подозревает, что причиной всему его собственные недостатки. – Элия победно приплясывала на месте. – Ему не нужно было ни сочувствия Корнелии, ни девичьего обожания. Если верить Корнелии, он повел себя просто гнусно.
– И тогда она решилась выйти замуж за Квинта Помпея?
– Не сразу, Луций Корнелий! Сперва я дала ей два дня поплакать. Потом сказала, что раз уж ты, по всей видимости, не будешь более настаивать на браке с молодым Квинтом Помпеем, возможно, она согласиться отобедать в его доме. Просто чтобы посмотреть на него. Из любопытства.
– И что? – ухмыльнулся Сулла.
– Они посмотрели друг на друга, и то, что они увидели, понравилось обоим. За обедом они сидели друг напротив друга и болтали, как старые друзья. – Элия восторженно сжала руку мужа. – Как мудро было не показывать Квинту Помпею нашу дочь строптивой невестой. Вся семья от нее в восторге.
– Так свадьба уже дело решенное? – спросил Сулла, отдергивая руку.
На лице Элии радость сменилась печалью, и она кивнула:
– Сразу же после выборов. – Она не отрываясь смотрела на Суллу большими печальными глазами. – Дорогой мой Луций Корнелий, почему ты меня не любишь? Я так стараюсь.
Сулла нахмурился, отстраняясь от нее:
– Признаюсь честно, Элия, всего лишь потому, что ты наскучила мне.
Он вышел. Элия стояла почти безмятежно, ощущая какую-то тревожную радость: он не заговорил о разводе. Постылая жена лучше, чем разведенная.
Вскоре после возвращения Луция Цезаря и Суллы до Рима долетела весть о том, что Эсерния в конце концов пала под натиском самнитов. Город буквально взяли измором: незадолго до капитуляции в нем не осталось ни лошадей, ни ослов, ни мулов, ни овец, ни коз, ни кошек, ни собак – все было съедено. Марк Клавдий Марцелл сдал город лично, а потом – исчез. Куда – знали только самниты.
– Он мертв, – сказал Луций Цезарь.
– Ты, видимо, прав, – согласился Сулла.
Конечно же, возвращаться в Кампанию Луций Цезарь не собирался. Его консульский срок подходил к концу, весной он надеялся стать цензором, поэтому никакого желания отправляться легатом к новому главнокомандующему южным театром он не испытывал.
Народные трибуны в этом году были не такие беззубые, как прежде, возможно потому, что Рим бурлил слухами о законе Луция. Трибуны, однако же, поддерживали новые веяния и по большей части высказывались за терпимость в отношении италиков. Председательствовал в коллегии Луций Кальпурний Пизон Фруги. Его второй когномен указывал на то, что он был из другой ветви семьи, не из тех Кальпурниев Пизонов, что породнились с Публием Рутилием Руфом. Их когномен был Цезонин.
Пизон Фруги, человек властный и не скрывавший явно консервативных взглядов, уже заявил, что будет изо всех сил сражаться с двумя наиболее радикальными народными трибунами – Гаем Папирием Карбоном и Марком Плавтием Сильваном, если они попытаются игнорировать ограничения, наложенные законом Луция Цезаря на тех италиков, которые подняли оружие против Рима, и предоставлять гражданство и им. Не будь доводы Скавра и других достойных уважения людей так убедительны, Сильван вряд ли согласился бы не выступать против самого закона Луция Цезаря. Таким образом, интерес к тому, что происходит на Форуме, почти угасший с началом войны, начал постепенно оживать. Следующий год обещал быть интересным.
Результаты консульских выборов в центуриатных комициях радовали куда меньше. Два месяца назад победа без боя досталась главным фаворитам, теперь же их просто утвердили в должности. Судачили, что первым консулом Гней Помпей Страбон стал благодаря триумфу, который он отпраздновал незадолго до выборов.
– Какое жалкое зрелище эти триумфы, – сказал принцепс сената Скавр Луцию Корнелию Сулле. – Сперва – Луций Юлий, теперь – Гней Помпей! Какой развалиной я себя чувствую!
«Он и выглядит развалиной. – Сулла ощутил легкую тревогу. – Если война без Гая Мария обещает превратиться в вялую и скучную перебранку, что же будет без Марка Эмилия Скавра на поле другой битвы, на Римском форуме? Кто, например, станет следить за всеми этими на первый взгляд малозначительными, но в конечном счете исключительно важными иностранными делами, в которых никогда не обходится без Рима? Кто поставит на место тщеславных дураков, таких как Филипп, и наглых выскочек, таких как Квинт Варий? Кто сможет встретить любое событие с таким бесстрашием, с такой уверенностью в своих способностях и превосходстве?» Правда была в том, что со времени удара, постигшего Гая Мария, Скавр как бы стал менее заметным; хотя они дрались и рычали друг на друга в течение сорока лет, они нуждались друг в друге.