Он не стал дожидаться. Марк Туллий Цицерон метнулся в таблиний, зажимая уши.
За то, что в его распоряжении был кабинет, благодарить следовало отца, который предоставил свою комнату в исключительное пользование многообещающего, наделенного исключительными талантами сына. Поначалу честолюбивые мечты лелеял отец, но вскоре и сын увлекся ими. Как? Держать такой талант в Арпине? Никогда! До рождения Цицерона славу Арпина составлял один лишь Гай Марий, а Туллии Цицероны считали себя выше Мариев, которым далеко было до их ума.
Так что пусть из Мариев выходят люди действия, воины, Туллии Цицероны подарят Риму человека мысли. Воины рождаются и умирают. Философы живут в веках.
Будущий человек мысли захлопнул за собой дверь, заперся изнутри в своем таблинии – чтобы мать не вошла – и зарыдал.
В день своего рождения Цицерон на дрожащих ногах вошел в регистрационный пункт на Марсовом поле. Последовала серия вопросов, хотя и более короткая, чем в прошлый раз.
– Полное имя, включая когномен?
– Марк Туллий Цицерон-младший.
– Триба?
– Корнелия.
– Класс?
– Первый.
Зашуршали свитки с назначениями для тех новобранцев, которые должны были явиться в этот день, среди них был и его. Свиток следовало вручить командиру, прибыв к месту службы. То, что приказом, отданным в устной форме, можно пренебречь, не являлось секретом для практического римского ума. Копия приказа, должно быть, уже была на пути в Капую, где ее вручат офицерам, ведавшим рекрутским набором.
Председатель комиссии внимательно вчитался в довольно пространные приписки, сделанные на приказах Цицерона, и наградил юношу холодным взглядом:
– Что ж, Марк Туллий Цицерон-младший, за тебя – весьма своевременно – ходатайствовали. Первоначально мы хотели направить тебя легионером в Капую. Однако принцепс сената специально просил, чтобы тебя прикомандировали к одному из консулов. Ты назначен к Гнею Помпею Страбону. Тебе следует явиться к нему домой завтра на рассвете и ждать его распоряжений. Комиссия особо отмечает, что ты не прошел предварительной военной подготовки, и рекомендует тебе посвятить все время, оставшееся до вступления в должность, упражнениям на учебном плацу Марсова поля. Это все. Можешь идти.
Цицерон почувствовал небывалое облегчение, хотя коленки тряслись даже сильнее. Он схватил драгоценный свиток и заторопился вон. Должность при командующем! О, да благословят тебя боги, Марк Эмилий Скавр, принцепс сената! Спасибо, спасибо тебе! Я докажу свою незаменимость Гнею Помпею, сделаюсь историком его армии или буду составлять его речи, и мне никогда не придется обнажать меч!
Упражняться в военном искусстве на Марсовом поле Цицерон не собирался: год назад он уже попробовал и понял, что ему не хватает быстроты ног, твердости рук, зоркости глаз и присутствия духа. Вскоре после того, как его заставили отрабатывать удары деревянным мечом, он оказался в центре всеобщего внимания. Но это не имело ничего общего с восхищением слушателей, внимавших ему на Форуме, его упражнения на Марсовом поле вызывали лишь хохот. Со временем он стал всеобщим посмешищем. Товарищи потешались над его визгливым голосом, передразнивали лошадиный смех, издевались над обширными познаниями, а стариковская серьезность юноши делала его достойным главной роли в фарсе. Марк Туллий бросил военную подготовку, поклявшись никогда больше не возобновлять попыток. Ни одному пятнадцатилетнему подростку не нравятся насмешки, тем более подростку, который уже грелся в лучах славы и признания старших и считал себя во всех отношениях замечательным.
Не все рождены быть солдатами, говорил он себе с тех пор. Это не трусость. Скорее полнейшее отсутствие таланта к физическим упражнениям. Нельзя приписать это врожденной слабости характера. Мальчишки его возраста глупы, ничуть не лучше животных, они кичатся своим телом, но не умом. Разве не понимают они, что ум будет их украшением долгие годы спустя после того, как тело начнет дряхлеть? Неужто им хочется быть одинаковыми, как гороховые зерна? Что хорошего в том, что можешь поразить копьем самую середину мишени или одним ударом меча снести башку соломенной кукле? Цицерон был достаточно умен, чтобы понимать: мишени и куклы не имеют ничего общего с настоящей войной, которую, окажись они на поле боя, многие из этих малолетних убийц игрушечных врагов возненавидят.
На следующее утро он завернулся в свою toga virilis и отправился в дом Гнея Помпея Страбона, располагавшийся на Палатине, с той стороны, которая выходила к Форуму. Когда он увидел сотни людей, толпившихся в ожидании приема, он пожалел, что с ним не было отца. Мало кто узнал в нем восходящую звезду ораторского искусства, и никто с ним не заговорил. Постепенно его оттеснили в самый темный угол обширного атрия. Там он простоял несколько часов, наблюдая, как редеет толпа, и ожидая, когда кто-нибудь спросит, по какому он делу. В те дни в Риме не было человека важнее, чем новый первый консул: все хотели засвидетельствовать ему почтение или просить о милости. К тому же у него была громадная армия клиентов, все пицены. Цицерон и не подозревал, что в Риме живет столько пиценов, пока не увидел огромную толпу в доме Помпея Страбона.
В атрии оставалась какая-то сотня человек, и Цицерон уже надеялся попасться на глаза одному из семи секретарей, когда к нему подошел юноша примерно одних с ним лет и, прислонившись к стене, начал его оглядывать. Кареглазому Цицерону еще не случалось видеть таких красивых глаз, как те, которые скользили по нему холодным бесстрастным взглядом, изучая с головы до ног. Эти широко распахнутые глаза словно бы постоянно удивлялись, цветом они были как небо в ясный день, и такие живые, какие нечасто доводится встретить. Золотистые вихры падали на широкий лоб. Ниже этой забавной копны было свежее, довольно нахальное лицо, в котором не угадывалось ничего римского: губы тонкие, скулы широкие, нос вздернутый, подбородок неправильный, а кожа розовая и веснушчатая. Ресницы и брови юноши были такими же светлыми, как волосы. Тем не менее лицо было приятное, а улыбка, которой юноша наградил его, закончив изучать, оказалась такой располагающей, что Цицерон был покорен.
– Кто ты такой? – спросил юноша.
– Марк Туллий Цицерон-младший. А ты?
– Я – Гней Помпей-младший.
– Страбон?
Помпей-младший беззлобно рассмеялся:
– Я что, косоглаз, Марк Туллий?
– Нет, но разве не принято носить отцовский когномен?
– Не в моем случае, – ответил Помпей. – Я собираюсь сам заслужить себе прозвище. И уже знаю какое.
– И какое же?
– Великий.
– Ну это уж слишком, тебе не кажется? «Великий»! – хихикнул Цицерон. – К тому же сам себе ты не можешь дать прозвище. Его дают люди.
– Знаю. Мне дадут.
Цицерон и сам был о себе высокого мнения, но от самоуверенности Помпея у него перехватило дух.
– Что ж, удачи! – только и сказал он.
– А ты зачем здесь?
– Я назначен к твоему отцу контуберналом.
– Клянусь Поллуксом! – присвистнул Помпей. – Ты ему не понравишься.
– Почему?
– Потому что ты слабак. – Глаза Помпея смотрели без всякого выражения, от дружелюбия не осталось и следа.
– Может, я и слабак, Гней Помпей, но вот ума мне не занимать, – отрезал Цицерон.
– Ну, этим моего отца не удивишь, – ответил Помпей, самодовольно оглядывая свое ловкое, крепко сбитое тело.
Эти слова остались без ответа. Цицерон застыл в безмолвной тоске, его вновь окатило волной такого глубокого уныния, которое редко настигает людей и вчетверо старше. Он сглотнул, уставился в пол и хотел только одного: чтобы Помпей поскорее ушел, оставив его в покое.
– Однако это не повод хандрить, – резко сказал Помпей. – Вдруг ты окажешься настоящим львом с мечом и щитом? Вот это бы ему понравилось.
– Я не лев с мечом и щитом, – голос Цицерона сорвался, – но и не мышь. Правда в том, что мои руки и ноги совершенно бесполезны, и поделать с этим я ничего не могу.
– Но когда ты принимаешь всякие позы на Форуме, все идет как надо?
– Так ты меня знаешь? – задохнулся Цицерон.
– Конечно. – Густые ресницы с притворной скромностью прикрыли блестящие глаза. – Сам-то я не мастак произносить речи, и это тоже правда. Годами мои учителя нещадно пороли меня и не добились ничего. По мне, так это пустая трата времени. Мне некогда утруждаться, уча, в чем разница между sententia и epigramma, не говоря уже о color и descriptio!
– Но как же ты надеешься назваться Великим, если не умеешь говорить? – удивился Цицерон.
– А как ты надеешься стать великим, когда не умеешь управляться с мечом?
– Понимаю. Ты хочешь стать вторым Гаем Марием.
Но это сравнение не польстило Помпею, и он нахмурился.
– Не другим Гаем Марием, – проворчал он, – я буду собой. И по сравнению со мной Гай Марий будет выглядеть мальчишкой!
Цицерон хихикнул, его темные глаза под тяжелыми веками блеснули.
– О, Гней Помпей, хотелось бы это увидеть!
Оба юноши вдруг как по команде обернулись: рядом с ними стоял Гней Помпей Страбон. Несмотря на невысокий рост, выглядел он очень внушительно. Отец и сын были довольно похожи, разве что глаза у Помпея-старшего были не настолько синие и так скошены, что казалось, они и правда не видят ничего, кроме переносицы. В этом было что-то загадочное и в то же время отталкивающее, потому что никогда нельзя было понять, на что на самом деле он смотрит.
– Кто это? – спросил он сына.
При этих словах Помпей-младший вдруг сделал жест, который Цицерон с благодарностью будет вспоминать всю жизнь, – крепко обнял за плечи Цицерона и слега сжал их.
– Это мой друг, Марк Туллий Цицерон, – беззаботно ответил он, – его прикомандировали к тебе, отец, но ты не беспокойся, я сам им займусь.
– Ха, – хмыкнул в ответ Помпей Страбон, – кто направил тебя ко мне?
– Марк Эмилий Скавр, принцепс сената, – тихо ответил Цицерон.
Старший консул кивнул:
– Ну конечно он, старая ехидна! Бьюсь об заклад, сейчас сидит себе дома и ухмыляется. – Помпей повернулся, теряя интерес. – А тебе, стручок, повезло, что ты друг моего сына. А то скормил бы тебя своим свиньям.