– Ну, спросите меня, очень ли я испугался? – спросил Цезарь Страбон своих братьев, Квинта Лутация Катула Цезаря и Луция Юлия Цезаря, которые не участвовали в похоронной процессии, однако задержались на ступенях Гостилиевой курии вместе со Скавром, принцепсом сената, чтобы посмотреть на происходящее.
– Ты бы лучше отважился помериться силами с Геркулесом или Гадесом. – В глазах Скавра заплясали огоньки.
– Нет, я отважусь на кое-что еще: выдвину свою кандидатуру в консулы, не побывав претором, – быстро ответил Цезарь Страбон.
– И зачем же? – поинтересовался Скавр.
– Хочу проверить одно положение закона.
– Ох уж мне эти адвокаты! – воскликнул Катул Цезарь. – Все вы одинаковы. Клянусь, с тебя станется проверять и положение закона, который обязывает весталок хранить девственность!
– Думаю, его мы уже проверили! – рассмеялся Цезарь Страбон.
– Что ж, – сказал Скавр. – Пойду проведаю Гая Мария, а потом домой – поработать над речью. – Он посмотрел на Катула Цезаря. – Когда ты отправляешься в Капую?
– Завтра.
– Не уезжай, Квинт Лутаций, прошу тебя! Останься ненадолго и послушай мою речь! Возможно, она будет самой важной в моей карьере.
– Ну, это говорит само за себя, – отозвался Катул Цезарь, который приехал из Капуи посмотреть, как его брат Луций Цезарь освобождает Трою от уплаты податей. – Позволь спросить, о чем она будет?
– Конечно же. О том, что пора готовиться к войне с Митридатом Понтийским, – ответил Скавр.
Братья с удивлением посмотрели на Скавра.
– Вижу, вы тоже не верите, что она будет. Уверяю вас, будет. – С этими словами Скавр удалился в сторону спуска Банкиров, к дому Гая Мария.
Он застал Юлию вместе с невесткой, Аврелией. Обе они были воплощением истинно римской красоты, и ему вдруг захотелось поцеловать им руки – честь со стороны Скавра неслыханная.
– Ты нездоров, Марк Эмилий? – спросила Юлия, улыбаясь и поглядывая на Аврелию.
– Я очень устал, Юлия, но не настолько, чтобы не восхититься красотой. – Скавр наклонил голову в сторону таблиния. – А как сегодня дела у великого человека?
– Настроение у него сегодня гораздо лучше, спасибо Аврелии, – ответила жена великого человека.
– Правда?
– Теперь у него есть компаньон.
– Неужели?
– Мой сын, Цезарь-младший, – объяснила Аврелия.
– Мальчишка?
Юлия рассмеялась, провожая Скавра к таблинию:
– Конечно, он еще мальчишка, ведь ему нет и одиннадцати. Но во всех других отношениях, Марк Эмилий, Цезарь-младший тебе ровня. Гай Марий стремительно идет на поправку. Однако ему скучно лежать. Из-за паралича он с трудом передвигается, а оставаться в постели ему невыносимо. – Юлия открыла дверь и сказала: – Марк Эмилий пришел навестить тебя, муж мой.
Марий лежал на постели у окна, смотревшего в сад. Левая, безжизненная часть покоилась на подушках, но кровать поставили так, чтобы правой стороной больной был развернут к комнате. В изножье кровати сидел сын Аврелии, – по крайней мере, так решил Скавр, которому не доводилось видеть мальчика прежде.
«Настоящий Цезарь, – подумал Скавр, только что расставшийся с тремя из них. – Высокий, светловолосый, красивый». Когда мальчик поднялся, стало заметно сходство с Аврелией.
– Принцепс сената, это Гай Юлий, – представила ребенка Юлия.
– Сядь, мальчик. – Скавр склонился над ложем, чтобы пожать правую руку Мария. – Ну, как твои дела, Гай Марий?
– Потихоньку. – Марий все еще с трудом выговаривал слова. – Видишь, женщины приставили ко мне сторожевого пса. Личного Цербера.
– Скорее уж сторожевого щенка. – Скавр уселся в кресло, которое принес ему Цезарь-младший, прежде чем вернуться на свое место. – И в чем же именно состоят твои обязанности? – поинтересовался он.
– Пока не знаю, – ответил Цезарь-младший без тени смущения. – Мать привела меня только сегодня.
– Женщины считают, мне нужен чтец, – произнес Марий. – Что скажешь, Цезарь-младший?
– Мне больше по нраву слушать Гая Мария, чем читать ему, – без всякой робости ответил Цезарь-младший. – Дядя Марий не пишет книг, а я часто думал, хорошо бы он написал. Я хочу услышать все о германцах.
– Он задает хорошие вопросы, – сказал Марий и попытался повернуться, но безуспешно.
Мальчик тут же вскочил, просунул руку под правое плечо Мария и довольно сильно подтолкнул его, так что дядя смог принять желаемую позу. Проделано это было без всякой суеты и лишнего шума и выдавало силу, замечательную для ребенка такого возраста.
– Намного лучше! – задыхаясь, сказал Марий, которому теперь было гораздо удобнее смотреть на собеседника. – С таким сторожевым щенком я пойду на поправку.
Скавр просидел с ними еще час; Цезарь-младший заинтересовал его куда больше, чем болезнь Мария. Мальчик вел себя скромно, отвечал на заданные вопросы с достоинством и почтительностью взрослого и жадно слушал, когда Марий и Скавр обсуждали вторжение Митридата в Вифинию и Каппадокию.
– Для десятилетнего ты хорошо начитан, Цезарь-младший, – сказал Скавр, собираясь уходить. – Не знаешь ли ты юношу по имени Марк Туллий Цицерон?
– Только понаслышке, принцепс сената. Говорят, со временем он станет самым прославленным римским адвокатом.
– Кто знает, кто знает, – сказал Скавр, направляясь к двери. – Сейчас его таланты направлены на военную службу. Я зайду к тебе через несколько дней, Гай Марий. Раз уж ты не сможешь прийти в сенат, чтобы послушать мою речь, я прочту ее здесь для начала – тебе и Цезарю-младшему.
Скавр шел домой, на Палатин, чувствуя страшную усталость. Состояние Гая Мария огорчало его куда больше, чем он готов был признать. Уже шесть месяцев минуло, а великий человек по-прежнему прикован к ложу в таблинии. Возможно, общение с мальчиком (хорошая идея) будет способствовать выздоровлению. Но Скавр сомневался, что заклятый враг, с которым его связывала давняя дружба, когда-нибудь поправится настолько, что сможет вновь присутствовать в сенате.
Долгий подъем по лестнице Весталок так утомил его, что он вынужден был постоять на спуске Виктории, прежде чем идти дальше. Когда он стучал в свою дверь со стороны улицы, его мысли были полностью поглощены теми трудностями, с которыми – в этом он не сомневался – придется столкнуться, убеждая сенат, что дела в Малой Азии не терпят отлагательств. Дверь ему отворила жена.
«Как же она хороша! – думал Скавр, с истинным наслаждением вглядываясь в ее лицо. Все волнения прошлого давно улеглись, его сердце принадлежало ей. – Благодарю тебя за этот дар, Квинт Цецилий», – думал он, с нежностью вспоминая своего умершего друга Метелла Нумидийского Свина. Ведь именно Метелл Нумидийский отдал ему Цецилию Метеллу Далматику в жены.
Скавр потянулся к ней, дотронулся до лица, склонил голову ей на грудь, его щека коснулась ее гладкой молодой кожи. Глаза его закрылись. Он вздохнул.
– Марк Эмилий! – окликнула она, пошатнувшись под тяжестью его вдруг обмякшего тела. – Марк Эмилий!
Она обвила его руками и кричала – кричала, пока не сбежались слуги и не забрали от нее безжизненное тело.
– Что это? Что это? – повторяла она.
Ей ответил один из слуг, поднимаясь с колен у ложа, где лежал Марк Эмилий Скавр, принцепс сената:
– Он мертв, domina. Марк Эмилий умер.
Почти одновременно с новостью о смерти принцепса сената Скавра в Рим пришла весть о смерти Секста Юлия Цезаря от грудной болезни, которая обострилась во время осады Аскула-Пиценского. После того как Помпей Страбон переварил новости, которые содержало письмо, подписанное легатом Секста Цезаря Гаем Бебием, он принял решение. Сразу же после похорон Скавра он самолично отправится в Аскул.
Деньги на похороны за государственный счет сенат выделял лишь в исключительных случаях, но даже в такое тяжелое время нельзя было и помыслить, чтобы Скавра не удостоили этой чести. Весь Рим обожал его, и весь Рим вышел на улицы оказать ему последние почести. Никогда уже жизнь не станет прежней без Марка Эмилия, без его плеши, в которой, словно в зеркале, отражалось солнце, без прекрасных зеленых глаз, которые зорко следили за всеми родовитыми римскими подлецами, без его остроумия и храбрости. Долго еще его будет не хватать.
То, что он покидает Рим в дни траура, было для Марка Туллия Цицерона предзнаменованием. Он тоже умер для всего, что было ему дорого, – для Форума и книг, для законов и риторики. Мать была занята сдачей внаем дома в Каринах, ее сундуки уже ждали отправки в Арпин, однако вещей Цицерона она складывать не стала. Ее не оказалось дома даже тогда, когда пришло время прощаться. Он выскользнул за дверь, позволил подсадить себя в седло – отец прислал ему лошадь из Арпина, так как семья не удостоилась чести иметь государственного коня. Его немудреные пожитки были навьючены на мула – все, что не поместилось, пришлось оставить. Помпей Страбон воевал налегке, не терпя офицерских обозов. Об этом Цицерон узнал от своего нового друга, который часом позже поджидал его за городом, на Латинской дороге.
Когда небольшой отряд Помпея Страбона покидал Рим, направляясь в самую пасть зимы, холод стоял ужасный: дул резкий ветер, с балконов свисали сосульки, ветви деревьев были окованы льдом. Часть армии, которая после триумфа стояла биваком на Марсовом поле, уже выдвинулась в путь. Остальные шесть легионов Помпея Страбона ждали его подле Вейи, города неподалеку от Рима. Здесь они и заночевали. Цицерону пришлось делить палатку с другими контуберналами. Всего их было восемь. Младшим был шестнадцатилетний Помпей, старшему, Луцию Волумнию, исполнилось уже двадцать три. Во время дневного перехода у них не было ни времени, ни случая знакомиться, поэтому Цицерон исполнил эту обязанность, когда они разбили лагерь. Он не имел ни малейшего представления, как ставить палатку, не понимал, чего от него хотят. Так он топтался позади других с несчастным видом, пока Помпей не сунул ему в руки веревку и не велел стоять на месте и крепко держать ее.
Когда по прошествии времени Цицерон – теперь уже много переживший и повидавший – вспоминал тот первый вечер в палатке контуберналов, он не переставал удивляться, как ловко и незаметно Помпей помогал ему. Он без слов дал понять остальным, что Цицерон пользуется его покровительством, поэтому никаких насмешек над внешностью или физической слабостью новобранца он не потерпит. Без всякого сомнения, в палатке царил Помпей, однако вовсе не потому, что был сыном командующего. Образованием он не блистал, но ум у него был замечательный, а самоуверенности хватило бы на троих. Он был рожден повелевать, не терпел преград и не выносил дураков. Возможно, поэтому ему полюбился Цицерон, умный и так же не расположенный терпеть ограничения.