– Приятно знать, что в стане врага нет согласия, – заметил Помпей Страбон.
– Не думай, что я рассказываю об этом с какой-то тайной целью. Я лишь хочу, чтобы ты понял: аскуланцы готовы стоять до конца, – спокойно объяснил Скатон. – Ты все равно услышишь об этом, и мне хотелось, чтобы ты узнал, как все было на самом деле.
– Так что же было дальше? Драка на Форуме?
– Ты угадал. Стало ясно, что Видацилий обезумел. Он обвинил горожан в тайных симпатиях к Риму, и его солдаты перебили немало аскуланцев. Тут горожане схватились за оружие и завязалась драка. К счастью, Видацилий привел с собой не дураков – часть его людей сообразила, что их командир не в себе, и покинула Форум. Как только опустились сумерки, ворота открылись и девятнадцать тысяч человек покинули город, проскользнув мимо римлян, которые были больше заняты скорее оплакиванием Секста Юлия, который как раз в ту пору скончался, чем охраной постов.
– Хм! – хмыкнул Помпей Страбон. – И что же дальше?
– Видацилий захватил форум. С ним был большой обоз с продовольствием, и он решил закатить пир. Говорят, с ним оставалось семьсот или восемьсот человек, которые помогли ему расправиться с едой. Он также распорядился соорудить большой погребальный костер. В самый разгар пира он выпил чашу яда, взошел на костер и поджег его. Пока его люди наливались вином, он горел. Отвратительное было зрелище – они мне сами говорили.
– Безумен, как галльский охотник за головами, – сказал Помпей Страбон.
– Конечно, – отозвался Скатон.
– Так ты говоришь, город будет драться.
– Он будет драться, пока не умрет последний аскуланец.
– Могу обещать тебе одно, Публий Веттий: когда я возьму Аскул, живые позавидуют мертвым, – медленно произнес Помпей Страбон. Он бросил на пол обглоданную кость и снова вытер руки о тунику. – Слышал, как меня тут называют? – поинтересовался он.
– Нет пока.
– Carnifex. Мясник. И знаешь, я горжусь этим прозвищем, Публий Веттий, – сказал Помпей Страбон. – На мою долю пришлось больше прозвищ, чем человеку положено. Страбон – само собой. Когда мне было чуть больше, чем моему сыну теперь, я делил обязанности контубернала с Луцием Цинной, Публием Лупом, моим двоюродным братом Луцием Луцилием и моим добрым другом Гнеем Октавием Рузоном. Мы были вместе с Карбоном в той ужасной экспедиции против германцев в Норик. И знаешь, мои товарищи не очень меня любили. Все, кроме Гнея Октавия Рузона, должен заметить. Не люби он меня, не был бы сегодня одним из моих старших легатов! Ну так вот. Контуберналы добавили к моему прозвищу Страбон еще одно – Меноэс. По пути в Норик мы завернули в мое поместье, и они заметили, что повар моей матери был косоглазым. Его звали Меноэс. И этот остряк, этот ублюдочный Луцилий – никакого уважения к семье, а ведь моя мать приходилась ему теткой – стал звать меня Гнеем Помпеем Страбоном Меноэсом, мол, отец мой и был этот повар. – Помпей вздохнул. – Несколько лет я носил это прозвище. Но теперь меня называют Гней Помпей Страбон Карнифекс. Куда лучше, чем Страбон Меноэс.
Однако Скатона это, видимо, ничуть не испугало, вид у него был скучающий.
– Да разве есть какой-то толк в прозвищах? – сказал он. – Меня вот зовут Скатоном вовсе не потому, что я родился у истоков говорливого ручья. Люди считают, я много болтаю.
Помпей Страбон чуть усмехнулся:
– И зачем же ты пожаловал, Публий Веттий Болтун?
– Переговоры.
– Устали воевать?
– Признаюсь, да. Мне не хочется больше воевать, но, если потребуется, я буду драться до последнего, хотя, по-моему, со старой Италией покончено. Будь Рим иноземным захватчиком, меня бы тут не было. Но я марс, италик, а римляне – народ столь же древний, как и мы, марсы. Пришло время, Гней Помпей, выбираться нам из этой заварухи. Теперь с lex Julia de civitate Latinis et sociis danda все стало иначе. И хотя он и не распространяется на тех италиков, которые сражаются против Рима, в законе lex Plautia Papiria нет ничего, что мешало бы мне стать полноправным римским гражданином, если я сложу оружие и лично обращусь к претору в Риме. Как и моим людям.
– И о чем же ты просишь, Публий Веттий?
– Я прошу предоставить моим людям свободный проход через расположение римских войск здесь и у Аскула. На пути от Аскула к Интерокрее мы снимем свои доспехи и бросим оружие в Авен. Далее нам нужен безопасный коридор от Интерокреи до преторского трибунала Рима. Я также прошу тебя составить письмо к претору, в котором ты подтвердишь мой рассказ и дашь рекомендации о включении меня и моих людей в число римских граждан.
Повисла тишина. Из дальнего угла Цицерон и Помпей-младший наблюдали за лицами собеседников.
– Отец не согласится, – шепнул Помпей.
– Почему?
– Он мечтает о большой битве.
– Неужто правда говорят, что судьбы народов и государств зависят от пустых капризов? – изумился Цицерон.
– Я понимаю тебя, Публий Веттий, – голос Помпея Страбона прорезал тишину, – но пойти на это не могу. Ваши мечи красны от римской крови. Если ты хочешь явиться в преторский трибунал, тебе придется биться за каждую пядь земли отсюда до Рима.
Скатон поднялся и хлопнул себя по бедрам:
– Что ж, стоило попытаться. Благодарю тебя за радушие, Гней Помпей. А теперь мне пора назад, к моей армии.
Отряд марсов скрылся во тьме. Не успел стихнуть топот лошадиных копыт, как в лагере все ожило: загремели трубы, зазвучали приказы.
– Они атакуют нас завтра, возможно с двух сторон, – сказал Помпей, водя острым клинком по светлым волоскам на предплечье. – Отличная будет битва.
– А мне что делать? – растерянно спросил Цицерон.
Помпей уже вложил меч в ножны и собирался улечься на свою походную кровать. В палатке, кроме них, никого не было – остальные контуберналы занимались приготовлениями к бою.
– Надень кольчугу и шлем, возьми меч и кинжал и отнеси щит и копье к отцовскому шатру. Если марсы прорвутся, ты займешь последнюю линию обороны, – приободрил Помпей друга.
Марсы не прорвались. Откуда-то издалека до Цицерона доносился грохот битвы и крики, но ничего не было видно. Наконец Гней Помпей Страбон с сыном вернулись в лагерь. Доспехи их были обагрены кровью, но на лицах сияли улыбки.
– Легат Скатона Фравк убит, – сообщил Помпей-младший Цицерону. – Мы разбили марсов – и силы пиценов тоже. Скатон с небольшим отрядом ускользнул, но мы перекрыли все дороги. Если он решится вернуться к себе в Маррувий, придется ему пробираться через горы: путь не близкий, а там ни еды, ни жилья.
Цицерон сглотнул:
– Похоже, твой отец мастак оставлять людей умирать от холода и голода. – Он надеялся, что эти слова звучали мужественно, но колени у него тряслись.
– А тебя от такого тошнит, бедняжка Марк Туллий? – спросил Помпей, посмеиваясь, и с нежностью потрепал Цицерона по спине. – Война есть война, что тут скажешь. Они поступили бы с нами так же, сам знаешь. Что ж, ничего не поделаешь, если тебе от такого тошно. Возможно, ум отбивает охоту к войне? Значит, мне повезло. Не хотел бы я, чтобы мой противник оказался не только воинственным, но еще и таким умным, как ты. Риму на пользу, что среди его граждан куда больше таких, как мой отец и я, чем таких, как ты. С их помощью Рим стал тем, что он есть. Но кто-то должен заниматься делами на Форуме, и это, Марк Туллий, твое поле битвы.
Той весной битва на этом поле была ничуть не менее яростной, чем на любом из военных театров, потому что Авл Семпроний Азеллион схватился с ростовщиками не на жизнь, а на смерть. Никогда еще римские финансы, как государственные, так и частные, не были в таком плачевном состоянии, даже во времена Второй Пунической войны, когда Ганнибал занял Италию и отрезал Рим.
Коллегии торговцев припрятывали деньги, казна была почти пуста и пополнялась крайне скудно. Даже в тех частях Кампании, которые находились в руках римлян, царил такой хаос, что не было никакой возможности наладить регулярный сбор податей. Пока Брундизий, один из важнейших портов, был полностью отрезан от Рима, квесторам не удавалось заставить торговцев платить таможенные и портовые сборы. Восставшие италики, разумеется, налогов не платили. Провинция Азия, ссылаясь на угрозу войны с Митридатом, всячески откладывала выплаты по своим обязательствам, к тому же и доходы провинции заметно сократились. Вифиния вовсе перестала платить. Денег, которые давали Африка и Сицилия, хватало только на дополнительные закупки пшеницы. К тому же сам Рим оказался в должниках у Италийской Галлии, которая поставляла значительную часть оружия и доспехов. Нововведение Марка Ливия Друза вызывало недоверие к наличным деньгам – кто знает, не достался ли тебе тот самый восьмой денарий, отчеканенный не из серебра, а из меди с серебрением, да и сестерциев что-то стало слишком много. Люди побогаче все чаще брали займы – никогда еще процентные ставки не взлетали так высоко.
Авл Семпроний Азеллион, которому не занимать было деловой хватки, решил, что дело исправит долговая амнистия. Идея была привлекательной, к тому же не противоречила законам. Он раскопал какое-то древнее установление, которое запрещало назначать плату за пользование деньгами. Другими словами, объявил Азеллион, давать деньги в долг под процент незаконно. Да, никто не вспоминал про этот древний закон веками, и среди многих всадников-финансистов такая доходная практика вошла в обычай, что достойно всяческого сожаления. Но по сути, куда больше всадников, вовлеченных в эту деятельность, не ссужают деньги, а занимают сами, и, пока их положение не будет облегчено, никому в Риме не удастся разделаться с долгами. С каждым днем количество должников росло как снежный ком, люди едва сводили концы с концами, а суды, где рассматривались дела о банкротствах, были закрыты, как и все остальные, так что кредиторы прибегали к самым жестким мерам, лишь бы вернуть свое.
Однако не успел еще Азеллион вдохнуть новую жизнь в древний закон, к нему пришли ростовщики с просьбами возобновить процессы о банкротствах.