Цинна нахмурился. Он чувствовал, что его втягивают в нечто такое, о чем он потом пожалеет. Лицо мальчика, стоявшего по левую руку от Мария, расплылось в улыбке, он моргнул и сказал:
– Прошу, прости Луция Декумия. У дяди нет более преданного клиента. Нет и более свирепого тирана. Он доволен лишь тогда, когда все выходит, как он задумал.
– Я не могу позволить Гаю Марию беседовать с Публием Клавдием частным образом до слушания дела, – с несчастным видом ответил Цинна.
Этот диалог привел Мария в бешенство. Он обрушился на Луция Декумия и Цезаря с такой неподдельной яростью, что Цинна испугался, как бы его опять не хватил удар.
– Что вы несете? – взревел Марий. – Я не собираюсь встречаться с этим образцом римских добродетелей, Публием Клавдием, ни так, ни иначе! Я хочу лишь одного: увидеть сына и присутствовать на разбирательстве его дела.
– Хорошо-хорошо, Гай Марий, стоит ли так волноваться, – медовым голосом пропел Луций Декумий. – Завтра днем ты немножко прогуляешься верхом и к слушанию дела будешь чувствовать себя куда лучше.
– О, как мне надоела суета этих идиотов! – простонал Марий и вышел из шатра без помощи своих нянек. – Где мой сын?
Луций Декумий бросился вслед разгневанному Марию, однако юный Цезарь не спешил уходить.
– Не обращай внимания, Луций Цинна. – Мальчик опять улыбнулся своей колдовской улыбкой. – Они все время ссорятся, но Луций Декумий прав. Завтра Гай Марий должен отдохнуть и выехать на прогулку. Это дело его очень тревожит. Нас заботит лишь то, что эти невзгоды могут серьезно помешать его выздоровлению.
– Да, понимаю. – Цинна ласково потрепал мальчика по плечу. – Теперь самое время отвести Гая Мария к его сыну.
Он взял факел и пошел туда, где виднелся грузный силуэт Мария.
– Твой сын там, Гай Марий. Для соблюдения приличий я приказал ему дожидаться разбирательства в собственной палатке. Он взят под стражу, и ему не позволено ни с кем видеться.
– Ты понимаешь, конечно, что это лишь предварительное разбирательство? – спросил Марий, когда они шли между двумя рядами палаток. – Если его исход будет неблагоприятным, я добьюсь, чтобы он предстал перед коллегией в Риме.
– Да, понимаю, – без всякого выражения ответил Цинна.
Когда отец и сын наконец встретились, в глазах Мария-младшего промелькнуло раздражение, но он тотчас овладел собой. Пока не увидел Луция Декумия и Цезаря.
– Зачем ты привел с собой этих двоих? – спросил он.
– Потому что одному мне это путешествие не под силу. – Он коротко кивнул Цинне, показывая, что тот может идти, потом позволил усадить себя в единственное кресло, которое нашлось в небольшой палатке. – Что ж, сын, твоя горячность довела тебя до беды. – Голос Мария звучал сурово и холодно.
Марий-младший смотрел на отца в замешательстве: он как будто бы ждал какого-то знака, который отец не спешил подавать. Не дождавшись, он всхлипнул и сказал:
– Я этого не делал.
– Отлично, – сказал Марий с довольным видом. – Стой на своем и ничего не бойся.
– Правда ли это, отец? Как может такое быть? Публий Клавдий будет клясться, что я убил консула.
Марий вдруг встал. Вид у него был подавленный.
– Если ты будешь настаивать на своей невиновности, сын мой, обещаю, что с тобой ничего не случится. Ничего.
Лицо Мария-младшего просветлело: вот он, знак, – подан и принят.
– Так ты все устроишь?
– Я могу устроить многое, но официальному расследованию, которое проводит человек чести, я не в состоянии воспрепятствовать, – устало ответил Марий. – Все можно будет устроить Риме. А теперь последуй моему примеру и ложись спать. Я загляну к тебе завтра, ближе к вечеру.
– Не раньше? Разве слушание не назначено на завтра?
– Не раньше. Слушание отложено на день, потому что мне нужна верховая прогулка, иначе не бывать мне консулом в седьмой раз. – Уже стоя на пороге, Гай Марий обернулся к сыну и криво ухмыльнулся. – Я должен поехать на эту прогулку, – так считают эти двое. Там меня ждет встреча с твоим обвинителем. Нет, я не собираюсь уговаривать его взять свои слова назад. Мне запретили вступать с ним в какие-либо частные разговоры. – Он перевел дух. – Какой-то жалкий претор будет указывать мне, Гаю Марию, как себя вести! Я охотно прощаю тебе убийство этого ничтожного Катона, который собирался загубить целую армию, но того, что из-за тебя я попал в положение потенциального укрывателя, я простить не могу.
Когда все участники прогулки наконец собрались, было уже далеко за полдень. Гай Марий был подчеркнуто вежлив с Публием Клавдием Пульхром, темноволосым юношей, по виноватому виду которого было ясно, что он мечтает лишь об одном – оказаться как можно дальше отсюда. Натянулись поводья, и Марий присоединился к Цинне; его легат Марк Цецилий Корнут и Цезарь держались чуть поодаль, контуберналы ехали в самом хвосте отряда. После того как выяснилось, что всадники довольно плохо были знакомы с местностью, Луций Декумий взялся руководить маленьким отрядом.
– В миле отсюда открывается великолепный вид на Рим, – сказал он. – Отличная прогулка для Гая Мария.
– Откуда ты так хорошо знаешь Тибур? – спросил Марий.
– Мой дед был из Тибура, – ответил Луций Декумий. Они как раз въехали на узкую тропку, которая круто уходила вверх, и кавалькада растянулись на порядочную длину.
– Вот уж не подумал бы, что такой прожженный субурский негодяй бережет свои крестьянские корни, Луций Декумий.
– Нет, Гай Марий, конечно же нет, – весело бросил ему через плечо Луций Декумий. – Но ты знаешь, каковы женщины! Моя мать таскала нас сюда каждое лето.
День был погожим и жарким, однако прохладный ветерок дул им в лицо, и можно было слышать, как перекатываются волны Анио в теснине, то рокоча, то замирая. Луций Декумий ехал шагом, и время словно остановилось: то, что Марий явно наслаждался каждым мигом, было в глазах его спутников единственным оправданием этой мучительной скуки. Публий Клавдий Пульхр, еще недавно мучившийся мыслью о невыносимом испытании, которым станет встреча с отцом Гая Мария-младшего, постепенно успокоился и завел разговор с другими контуберналами. Цинна, следовавший за Марием, с интересом ждал, попытается ли тот познакомиться с обвинителем своего сына поближе. Цинна сам был отцом и знал, что, окажись он на месте Мария, он пошел бы на что угодно, лишь бы его дитя выбралось из переделки.
– Сюда, – с гордостью крикнул Луций Декумий, придерживая своего коня, чтобы дать дорогу другим всадникам. – Стоило ехать, ведь правда?
И он был прав. Они стояли на небольшой площадке, которая образовалась, когда гигантский кусок скалы был выдернут из самого тела горы какой-то чудовищной силой так, что теперь отвесный утес нависал над равниной, расстилавшейся далеко внизу. Им хорошо были видны торопливые, покрытые белыми бурунами воды Анио, которые сливались с голубыми водами Тибра, переливчатой змеею ползущего с севера. А дальше, за рекой, раскинулся разноцветным ковром Рим: вот красные пятна черепичных крыш, а это переливаются на солнце статуи на крышах храмов, и где-то далеко, где горизонт узким лезвием отделяет небо от земли, можно разглядеть даже Тусканское море.
– Мы забрались гораздо выше Тибура. – Голос Луция Декумия доносился до них со спины. Он только что спешился.
– Каким крошечным выглядит город с такого расстояния, – удивленно воскликнул Цинна.
Все устремились вперед, кроме Луция Декумия, и всадники вскоре перемешались. Убедившись, что Марий не делает никаких попыток заговорить с Публием Клавдием, который ехал несколько позади вместе с другими контуберналами, Цинна посторонился, пропуская их, и увлек за собой второго всадника.
– Посмотри! – воскликнул юный Цезарь, подбадривая свою оробевшую лошадь пинками. – Там акведук Анио! Правда, он совсем игрушечный! И как же хорош! – Мальчик засыпал вопросами Публия Клавдия, на которого открывшийся вид произвел, очевидно, не меньшее впечатление.
Они подъехали к обрыву настолько близко, насколько осмелились их лошади, и во все глаза стали смотреть на великолепную панораму Рима. Наглядевшись досыта, они улыбнулись друг другу.
Так как с площадки и в самом деле открывался величественный вид, внимание всех всадников, за исключением Луция Декумия, было сосредоточено на том, что лежало перед ними. Поэтому никто не заметил, как он вытащил из кошелька, прикрепленного к поясу, небольшую рогатку; никто не видел, как он поместил смертоносный металлический дротик на ложе посреди жгута эластичной лайковой кожи, который крепился с двух сторон к рожкам. Просто и открыто, как если бы он собирался зевнуть или почесаться, он поднес рогатку к лицу, натянул жгут, тщательно прицелился и отпустил.
Лошадь Публия Клавдия заржала, попятилась и забила передними ногами. Публий Клавдий инстинктивно вцепился в гриву, чтобы не вылететь из седла. Цезарь, словно никакой опасности для него самого не существовало, вытянулся вперед и схватил лошадь Публия Клавдия под уздцы. Все это произошло так стремительно, что после все свидетели были уверены лишь в одном: юный Цезарь вел себя с отчаянной храбростью, которую никак не ожидаешь от мальчика его лет. Его собственная лошадь тоже заметалась, попятилась, задела боком Публия Клавдия, и ее передние ноги соскользнули с края утеса. Обе лошади вместе с седоками сорвались вниз, но Цезарь, уже в воздухе, как-то смог перебраться на край своего седла и с него перепрыгнуть на утес. Он уцепился за камни и ловко, как кошка, вскарабкался на безопасное место.
Все сгрудились на краю утеса – лица были белые, глаза вытаращены от ужаса. Каждый хотел убедиться, что Цезарь жив и не ранен. Потом они набрались духу перегнуться через край. Далеко внизу лежали изуродованные трупы лошадей. И Публий Клавдий Пульхр. Стало очень тихо. Как ни напрягали они слух, до них не донеслось ни единого крика о помощи. Лишь ветер шумел в вышине. Все замерло, даже сокол в небе.
– Отойди назад! – рявкнул новый голос. Луций Декумий схватил Цезаря за плечо и оттащил подальше от обрыва. Он