опустился на колени и дрожащими руками ощупал мальчика с головы до ног, проверяя, не сломаны ли кости. – Зачем надо было это делать? – одними губами прошептал он, но Цезарь услышал.
– Чтобы все выглядело правдоподобно, – шепнул он в ответ. – Мне вдруг показалось, что его лошадь останется на месте. Лучше было действовать наверняка. Я был уверен, что выберусь.
– Откуда ты знал, что я собираюсь сделать? Ты ведь даже не оборачивался в мою сторону!
Цезарь задохнулся от гнева:
– О, Луций Декумий! Я знаю тебя! И я понял, почему Гай Марий посылал за тобой в такой спешке. Мне лично нет дела, как все обернется для моего двоюродного брата, но я не хочу, чтобы Гай Марий и наша семья были опозорены. Слухи – одно дело, а свидетель – совсем другое.
Луций Декумий прижался щекой к золотистым волосам и закрыл глаза – его душила ярость.
– Но ты же рисковал жизнью!
– Не беспокойся о моей жизни. Я сам о ней позабочусь. Когда я решу с ней расстаться, это будет потому, что я так захочу.
Мальчик высвободился из объятий Луция Декумия и пошел проверить, как там Гай Марий.
Не зная, что и думать, потрясенный Луций Корнелий Цинна налил две чаши вина – себе и Гаю Марию, – как только они вошли в палатку. Луций Декумий взял Цезаря с собой – удить рыбу на шумных водопадах Анио, а всем остальным было приказано отправляться в другую экспедицию – за телом контубернала Публия Клавдия Пульхра, которое нужно было подготовить к похоронам.
– Должен сказать, что этот несчастный случай произошел как нельзя кстати. Кстати для меня и моего сына, – без обиняков сказал Марий, сделав большой глоток вина. – Без Публия Клавдия никакого дела не будет, друг мой.
– Это был несчастный случай. – Голос Цинны звучал так, будто он сам себя уговорил поверить в то, во что поверить не мог. – Ничем другим эта смерть быть не могла.
– Совершенно верно. Не могла. Я чуть не потерял мальчика, многим превосходящего моего сына.
– Я уж думал, у мальчишки нет надежд на спасение.
– Я думаю, – нежно промурлыкал Марий, – что этот самый мальчишка и есть надежда, надежда во плоти. Придется присмотреть за ним в будущем. Иначе он затмит меня.
– Но как это все неприятно! – вздохнул Цинна.
– Да уж, не самое обнадеживающее предзнаменование для того, кто только занял шатер командующего, – вежливо сказал Марий.
– Я должен действовать лучше, чем Луций Катон.
– Ну, это просто. Трудно действовать хуже, – ухмыльнулся Марий. – Однако я искренне убежден, что ты хорошо себя проявишь, Луций Цинна. И я очень благодарен тебе за твою снисходительность. Очень благодарен.
Внутренним слухом Цинна вдруг уловил мелодичное позвякивание монет, которые изливались на него золотым дождем. Или это ветер донес отдаленное журчание Анио, где этот исключительный мальчик безмятежно удит рыбу, как будто ничто в мире не может нарушить его покой?
– В чем первейший долг римлянина, Гай Марий? – неожиданно спросил Цинна.
– Первый наш долг, Луций Цинна, – преданность семье.
– Не Риму?
– Разве Рим – это не наши семьи?
– Да… да, думаю, ты прав. И тем из нас, кто был рожден повелевать или смог выдвинуться сам и передать своим детям это право, всем им… всем нам… нужно прежде всего заботиться, чтобы наши семьи всегда оставалась повелителями Рима.
– Именно так, – согласился Гай Марий.
Часть седьмая
После того как Луций Корнелий Сулла одним своим взглядом (как решил юный Цезарь) прогнал консула Катона воевать с марсами, сам он сосредоточился на изгнании италиков с римских земель. Формально Сулла оставался легатом, хотя, по сути, именно он командовал теперь на южном театре, зная, что, если он добьется нужных результатов, ни сенат, ни консулы не станут вмешиваться. Италики устали воевать, но, если вождь марсов Силон нет-нет да и подумывал, не сложить ли оружие, Гай Папий Мутил, вождь самнитов, готов был драться до последнего. Это Сулле было известно. Мутилу надо было показать, что его дело проиграно.
Свой первый шаг Сулла держал в глубокой тайне – он задумал нечто совершенно невероятное, и у него имелся на примете человек, которому можно было поручить то, что он не мог делать сам. Если все пойдет по плану, то самнитов и их союзников на юге ожидает неминуемый крах. Не объясняя ничего Катулу Цезарю, Сулла отозвал два лучших легиона из Кампании и ночью погрузил их на суда, ожидавшие в гавани Путеол.
Командиром над ними был поставлен легат Гай Косконий, который получил четкое указание обойти со своими двумя легионами вокруг всего полуострова и высадиться на восточном берегу возле Апенесте в Апулии. Сначала, когда они пойдут на юг вдоль западного побережья, предпринимать ничего не нужно, тогда любой наблюдатель в Лукании решит, что флот направляется на Сицилию, где, как говорят, опять неспокойно. Потом им следует держаться ближе к берегу, а запасы пополнять в больших портах – хотя бы в Кротоне, Таренте и Брундизии. Пусть все (включая и войско) верят, что они будут усмирять Малую Азию. Отправляясь из Брундизия в самую короткую и последнюю часть путешествия, необходимо убедить весь Брундизий: они идут через Адриатику к Аполлонии в Западной Македонии.
– После Брундизия, – инструктировал Сулла Коскония, – вы уже не будете нигде высаживаться, пока не наступит пора. Где сходить на берег – решать тебе. Выбери тихое место и не предпринимай ничего, пока не будешь готов. Твоя задача – освободить Минуциеву дорогу к югу от Ларина и Аппиеву дорогу к югу от Аускула Апулийского. После этого стяни силы к восточной части Самния. К этому времени я уже выдвинусь на восток, чтобы там соединиться с тобой.
Косконий был польщен тем, что на него возложили выполнение такого ответственного поручения, к тому же он не сомневался в успехе – он был уверен, что его люди не подведут, а в себе был уверен тем более, однако предпочел скрыть свой восторг и слушал очень внимательно.
– Запомни, Гай Косконий: пока ты в море – торопиться не надо, – говорил Сулла. – Я хочу, чтобы вы двигались со скоростью двадцать пять миль в день. Сейчас конец марта. Ты должен быть к югу от Апенесте через пятьдесят дней. Будешь на месте слишком рано – я не успею сделать то, что задумал. Эти пятьдесят дней нужны мне, чтобы вернуть все порты в Кратерном заливе и выкурить Мутила из Западной Кампании. Тогда я смогу двинуться на восток – не раньше.
– Обогнуть Италийский полуостров редко кому удается без происшествий, Луций Корнелий. Я рад, что у меня будут эти пятьдесят дней, – ответил Косконий.
– Понадобится грести – гребите, – велел Сулла.
– Через пятьдесят дней я буду там, где ты сказал. Можешь положиться на меня, Луций Корнелий.
– Береги людей, не говоря уже о кораблях.
– На каждом корабле отличный капитан, а лоцман и того лучше. План продуман до мелочей, на кораблях есть все, что только может понадобиться во время плавания. Неожиданностей не будет. Я не подведу тебя. Мы проделаем весь путь до Брундизия как можно быстрее, а потом будем ждать ровно столько, сколько нужно, – сказал Косконий.
– Хорошо! И вот что еще, Гай Косконий: твоя самая надежная союзница – Фортуна. Не забывай молиться ей каждый день. Меня она любит. Если полюбит и тебя – нас ждет победа.
На следующий день Косконий с двумя своими легионами отплыл из Путеол – бороться с капризами морских богов и надеяться на то, что Фортуна – богиня удачи – будет к нему благосклонна.
Сулла не терял времени даром: он тотчас вернулся в Капую и выдвинулся к Помпеям. Он готовился напасть на город одновременно с суши и с моря, так как у города был отличный порт, расположенный чуть выше Сарна: поставить свои корабли на якорь и с них забросать город зажигательными снарядами.
Одна мысль не давала ему покоя, но тут уж ничего было не поделать: командовал его флотилией Авл Постумий Альбин, человек ненадежный и неприятный Сулле. Это из-за него, Авла Постумия Альбина, двадцать лет назад началась война против нумидийского царя Югурты, и за эти годы он ничуть не изменился.
Первое, что сделал Альбин, получив приказ Суллы перебросить флот из Неаполя в Помпеи, – попытался поставить на место моряков, показать, что ждет тех, кто не будет плясать под его дудку. Однако и корабельные команды, и морские пехотинцы – все были из кампанских греков, которым речи Авла Альбина пришлись не слишком-то по вкусу. Сочтя, что Альбин нанес им чудовищные оскорбления, они закидали его, как солдаты – Катона, не комьями земли, а камнями. И Авл Постумий Альбин умер.
К счастью, Сулла была недалеко от Неаполя, когда его настигла весть об этом убийстве. Он передал командование Титу Дидию, оседлал мула и поспешил на встречу с бунтовщиками. С собой он взял своего второго легата, Метелла Пия Свиненка. Страстные доводы и оправдания мятежников ничуть не поколебали его невозмутимого спокойствия, и он лишь холодно бросил в ответ:
– Боюсь, теперь вам придется доказать, что за всю историю не было в Риме моряков лучше. Иначе как я смогу забыть, что вы убили Авла Альбина?
Потом он назначил командующим Публия Габиния, и на этом мятеж закончился.
Обратно добирались молча: Метелл Пий Свиненок прикусил язык и задал мучивший его вопрос лишь в командном шатре:
– Луций Корнелий, ты что же, никак их не накажешь?
Сулла будто бы нечаянно приподнял поля шляпы, которая была надвинута на брови. В его глазах застыло холодное изумление.
– Нет, Квинт Цецилий, не накажу.
– Тебе следовало бы лишить их гражданства, а затем дать им палок!
– Да, именно так поступили бы многие командиры, те, что поглупее. И раз ты, очевидно, принадлежишь к их числу, я объясняю тебе, почему так поступил. Уж это ты в состоянии понять.
Сулла принялся загибать пальцы:
– Во-первых, нам нельзя терять этих людей. Их обучали еще при Отацилии, все они опытные моряки. Во-вторых, их здравый смысл вызывает у меня восхищение: они избавились от человека, который командовал бы ими очень дурно и, возможно, загубил бы их жизни. В-третьих, я не любил Авла Альбина! Но он консуляр, им нельзя было пренебрегать.