Сулла перестал загибать пальцы, обернулся в седле и смерил унылого Свиненка свирепым взглядом:
– И вот что я тебе скажу, Квинт Цецилий. Если бы все зависело только от меня, в моей армии не было бы – ты слышишь, – не было бы места таким бесполезным, вздорным людям, как Авл Альбин, не достойный ни малейшего сожаления консул Луп и теперешний консул Катон Лициниан. Я поставил Авла Альбина командовать флотом, поскольку считал, что так он нанесет меньше всего вреда. Как же я стану наказывать людей за то, что они сделали то, что я сам сделал бы в подобных обстоятельствах?
– В-четвертых, эти люди поставили себя в такое положение, что их жизнь и судьба находятся всецело в моих руках. Если они плохо проявят себя, я могу лишить их гражданства и отдать под суд, а значит, единственный выход для них – сражаться, как львы. И в-пятых, – тут он загнул большой палец, – мне не важно, сколько воров и убийц служит под моим началом, при условии, что они будут сражаться, как львы.
Сулла рубанул воздух кулаком. Метелл Пий уже открыл рот, чтобы что-то возразить, но передумал и промолчал, что было весьма разумно.
Когда они добрались до развилки, откуда дороги расходились, выводя одна – к Везувианским, другая – к Геркуланским воротам, Сулла приказал разбить хорошо укрепленный лагерь. К тому времени, когда войско было надежно защищено рвами и валами, подоспел и флот. За городскую стену немедленно полетели зажигательные снаряды – такого интенсивного обстрела не могли припомнить даже самые опытные центурионы. Испуганные лица горожан, которые мелькали то тут, то там, говорили об одном: огня никто не ожидал. Людям было страшно.
То, что помпейские самниты отчаянно просили помощи, стало ясно на следующий день, когда на горизонте показалась армия самнитов, на десять тысяч человек превосходившая численностью римское войско. Свой лагерь самниты разбили всего в трехстах шагах от позиций Суллы. Из двадцати тысяч сулланцев треть рыскала по окрестностям в поисках фуража и была сейчас отрезана от своего лагеря. Сулла был в бешенстве: стоя на валу вместе с Метеллом Пием и Титом Дидием, он слушал свист и улюлюканье, которые доносились с городских стен. Эти звуки доставляли ему куда больше беспокойства, чем появление самнитов.
– Командуйте к оружию, – бросил Сулла легатам.
Тит Дидий не успел еще повернуться, как вдруг Метелл Пий схватил его за руку и остановил:
– Луций Корнелий, мы не можем. Их слишком много. Они уничтожат нас!
– Чего мы не можем, так это не выйти и не драться, – гневно ответил Сулла. – Там Луций Клуенций со своими самнитами. И он не собирается уходить. Если мы позволим ему разбить лагерь, укрепленный не хуже нашего, здесь будут новые Ацерры. И я не позволю четырем легионам увязнуть тут на многие месяцы. К тому же мне вовсе не нужно, чтобы все эти мятежные порты, глядя на Помпеи, возомнили, что Рим не в состоянии забрать их у италиков! И уж если этого мало, Квинт Цецилий, подумай о наших фуражирных отрядах: мы не можем предупредить их. Неожиданное столкновение с самнитами означает для них верную гибель.
Тит Дидий презрительно посмотрел в сторону Метелла Пия и вырвал руку.
– Я подаю сигнал к оружию, – сказал Тит Дидий.
Сулла в шлеме вместо привычной шляпы взошел на трибуну лагерного форума. Тринадцать тысяч человек – все, кем он располагал, – выстроились перед ним.
– Все вы знаете, что вас ждет! – прогремел он. – Полчище самнитов, в три раза превышающее числом наше войско! Но Сулла сыт по горло тем, что Рим отступает под натиском самнитов, Сулла устал от того, что самниты владеют римскими городами! Зачем жизнь римлянину, если Рим сносит удары самнитов, как безропотная сука? Мне, Сулле, такая жизнь не нужна! Если мне суждено выйти и драться одному, я пойду! Суждено ли? Пойдете ли вы за мной, потому что вы тоже римляне и вы, как и я, сыты по горло самнитами?
Легионы ответили ему восторженным ревом. Сулла ждал, когда рев утихнет, потому что он еще не закончил говорить.
– Вы пойдете! – Его голос звучал еще громче. – Каждый из вас должен пойти! Помпеи – это наш город! В этом городе самниты убили тысячу римлян, и теперь они считают, что за своими стенами они в безопасности! Они свистят и улюлюкают, поскольку думают, что мы слишком напуганы и не справимся с шайкой вонючих самнитов! Что ж, мы покажем им, как они ошибаются. Мы продержимся, пока не воротятся наши фуражирные отряды, и, когда они подойдут, наши воинственные крики подскажут им, что делать! Вы слышите меня? Мы будем сдерживать натиск самнитов, пока фуражиры не возвратятся и не нападут на них с тыла, как следует истинным римлянам!
Одобрительный рев прокатился по рядам, но Сулла с мечом в руке уже сошел с трибуны. Три колонны легионеров вышли из лагеря через передние и боковые ворота. Возглавлял среднюю колонну сам Сулла.
Атака римлян была такой молниеносной, что Клуенций, не ожидавший нападения, едва успел отразить удар. Хладнокровный и смелый, он сохранил спокойствие даже в таких обстоятельствах и бился наравне с солдатами в первых рядах. Численный перевес самнитов вскоре дал себя знать: атака римлян начала захлебываться, когда им не удалось прорвать первую линию обороны самнитов. Однако Сулла стоял на своем, не соглашаясь уступить ни пяди земли, а его легионы не соглашались отступить без него. Римляне и самниты сошлись врукопашную; жаркая схватка длилась час, ни одна из сторон не уступала. Это была одна из тех бескомпромиссных баталий, когда каждая сторона сознает, что от исхода сражения зависит исход всей войны.
Тот полуденный час стал последним для многих римских воинов. Когда уже можно было подумать, что Сулла должен либо отступить, либо смотреть, как его люди умирают, самниты вдруг дрогнули, заволновались, ряды их стали разворачиваться в противоположную сторону. Это подоспели римские фуражиры и напали на врага с тыла. С новыми силами Сулла бросил свои легионы в атаку. Но Клуенций не растерялся даже в этот момент. В течение следующего часа ему удавалось сдерживать натиск римлян; когда же он понял, что проиграл, он рассредоточил войска, пробился сквозь атаковавших его с тыла врагов и со всех ног устремился в сторону Нолы.
Жители Нолы считали свой город талисманом италийского мятежа на юге, к тому же они отлично знали, что римлянам известно, как они заморили голодом римских солдат. Подвергать себя опасности ноланцы не собирались. Поэтому, когда Клуенций во главе двадцатитысячного войска подошел к стенам Нолы, ворота остались закрытыми. С неприступных каменных бастионов на Луция Клуенция смотрели магистраты. Открывать ворота они отказались. Когда же наконец передовой отряд римлян, отстававший от противника всего на милю, показался в тылу у самнитов и приготовился к атаке, ворота, перед которыми стоял Клуенций, отворились. Это были маленькие ворота, но магистраты оставались непреклонны, как ни молили их самниты.
Если под Помпеями была битва, то под Нолой – настоящая бойня. Предательство ноланцев потрясло Клуенция. Самнитская армия, оказавшись в ловушке между выступающими углами северной части ноланской городской стены, поддалась панике и была почти полностью перебита. Сулла собственной рукой убил Клуенция, который отказался искать убежища там, где лишь немногие из его людей смогли бы укрыться.
Это был величайший день в жизни Суллы. В пятьдесят один год он наконец командовал на театре военных действий и впервые лично привел свою армию к победе. И какой! Он был весь в чужой крови, ее было так много, что он слышал, как капли падают на землю, рукоять меча прилипла к правой ладони, от него разило по́том и смертью – и пришел этот миг: Луций Корнелий Сулла посмотрел на поле боя, сорвал с головы шлем, подбросил его вверх, и воздух огласился его победным криком. В ту же минуту его ушей коснулся другой звук, в котором потонул вой и стоны умирающих самнитов. Звук рос, заполнял собой все вокруг, и вот стало слышно, как по полю разносится:
– Им-пе-ра-тор! Им-пе-ра-тор! Им-пе-ра-тор!
Его солдаты выкрикивали это слово снова и снова, и в нем было все: признание, победа, поклонение новому императору на поле выигранного им сражения. Во всяком случае, он думал именно так. Он стоял с поднятым над головой мечом и широко улыбался; его мокрые от пота блестящие волосы сушило заходящее солнце; его душа была переполнена настолько, что он ни слова не мог бы сказать в ответ, если бы от него ждали этого слова. «Я, Луций Корнелий Сулла, – думал он, – доказал без всяких оговорок, что человек моих способностей одним лишь упорством может достичь того, что другие считают своим природным талантом, – победы в жесточайшей битве этой или любой другой войны. О Гай Марий, подожди, старый калека, не умирай, пока я не вернусь в Рим и не докажу тебе, как ты ошибался! Я тебе ровня! Через несколько лет я превзойду тебя. Мое имя зазвучит громче твоего. Так должно быть. Потому что я – патриций из рода Корнелиев, а ты – крестьянин с латинских холмов».
Однако еще многое надо было сделать, а римскому патрицию не пристало мешкать. Когда к нему подошли Тит Дидий и Метелл Пий, на их лицах застыла какая-то странная покорность, глаза светились восторгом, обожанием, с каким раньше на него смотрели только Юлилла и Далматика. «Но ведь это мужчины, Луций Корнелий Сулла! Мужчины, заслужившие почет и уважение: Дидий – триумфатор, победитель кельтиберов, Метелл Пий – наследник прославленного и знатного рода. Женщины не в счет, они глупы. Но мужчины – вот кто важен! Особенно такие, как Тит Дидий и Метелл Пий. За все те годы, что я служил у Гая Мария, мне ни разу не доводилось видеть такого обожания в глазах его людей. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь смотрел на него с таким восторгом! Сегодня я не просто победил. Сегодня я расплатился за Стиха, за Никополис, за Клитумну, Геркулеса Атланта и Метелла Нумидийского Свина. В этой победе мое искупление. Я доказал, что эти жизни, которые я взял, чтобы стоять у ворот Нолы победителем, стоили куда меньше моей. Сегодня я начал понимать х