алдея Набополассара, потому что теперь я – величайший человек на просторах от Атлантического океана до реки Инд!»
– Этой ночью нам не придется спать, – решительно сказал Сулла Дидию и Метеллу Пию. – К рассвету трупы самнитов нужно свалить в кучи, сняв с них все ценное, а наших погибших подготовить к погребальному костру. День был тяжелый, я знаю, но он еще не закончился. Отдыхать будем, когда все останется позади. Квинт Цецилий, найди подходящих людей и отправляйся в Помпеи как можно скорее. Привези хлеба и вина вдоволь каждому и собери нестроевиков – пусть раздобудут дрова и нефти. Костров будет много.
– Но ведь у нас нет лошадей, Луций Корнелий! – прошептал Свиненок. – Мы прошли от Помпей до Нолы маршем! Двадцать миль за четыре часа!
– Так найдите, – холодно ответил Сулла. – К рассвету вы должны быть здесь. – Он повернулся к Дидию. – Тит Дидий, а ты ступай и выясни, кто отличился в битве и заслужил награду. Мы возвращаемся в Помпеи, как только с трупами будет покончено, однако я хочу, чтобы один капуанский легион оставался тут, под стенами Нолы. Пусть жителям объявят, что Луций Корнелий Сулла дал обет Марсу и Беллоне: Нола будет видеть римские войска перед своими воротами, пока не сдастся, не важно, будет ли это через месяц, через полгода или через несколько лет.
Не успели еще Тит Дидий и Метелл отправиться по своим поручениям, как показалась депутация, возглавлял которую военный трибун Луций Лициний Лукулл. С ним были примипилы легионов и старшие центурионы – всего восемь человек. Они шли торжественно, словно процессия жрецов или консулы, направляющиеся к храму Юпитера в день вступления в должность.
– Луций Корнелий Сулла, твоя армия благодарит тебя. Без тебя мы потерпели бы поражение, наши солдаты погибли бы. Ты сражался в первых рядах, подавая нам пример. Ты не знал усталости, ведя нас пешим строем к Ноле. Тебе, тебе одному принадлежит величайшая победа в этой войне. Ты спас не только свою армию. Ты спас Рим, Луций Корнелий, мы чтим тебя, – закончил свою речь Лукулл и отошел, чтобы пропустить вперед центурионов.
Старший центурион протянул Сулле какое-то темное кольцо из молодой травы, которую, видимо, сорвали на поле битвы: оно было небрежно сплетено, тут и там торчали корни и листья, оно было все перепачкано в крови, смешанной с землей. Corona graminea. Corona obsidionalis. Травяной венок. Сулла инстинктивно протянул руки к венку, но тут же опустил их: он совершенно не представлял, что полагается делать. Следовало ли ему взять венок и надеть на голову самому, или это примипил Марк Канулей должен увенчать его этой короной от лица всей армии.
Он застыл, а Марк Канулей тем временем обеими руками торжественно надел венок на его голову.
Все это было проделано в полном молчании, за которым не последовало никаких слов. Тит Дидий, Метелл Пий, Лукулл и центурионы почтительно приветствовали Суллу, смущенно улыбнулись и ушли. Он стоял один на один с заходящим солнцем, его голову украшал венок, такой легкий, что Сулла едва чувствовал его вес, по выпачканному кровью лицу катились слезы, он испытывал такое блаженство, что не знал, хватит ли ему сил пережить этот миг. Что приготовила ему судьба? Одарит ли его жизнь чем-нибудь еще? И в это миг Сулла вспомнил своего умершего сына. Он не успел еще как следует насладиться бесконечной радостью, и вот она пропала. Ему осталось лишь горе, такое глубокое, что он повалился на колени и в отчаянии зарыдал.
Кто-то помог ему подняться на ноги, отер грязь и слезы с лица, обнял за талию и довел до камня на обочине Ноланской дороги. Там его бережно усадили на камень. Его спутник сел рядом с ним. Это был Луций Лициний Лукулл, военный трибун.
Солнце скрылось в Тусканском море. Величайший день в жизни Суллы постепенно растворялся во тьме. Он бессильно свесил руки между коленей, несколько раз тяжело вздохнул и задал себе давно мучивший его вопрос: «Почему я никогда не бываю счастлив?»
– У меня нет вина, Луций Корнелий, нет даже воды, – заговорил Лукулл. – От Помпей нас вела одна лишь мысль – настичь Клуенция.
Сулла еще раз глубоко вздохнул и выпрямился:
– Я переживу и это, Луций Лукулл. Одна моя подруга любит повторять, что дело всегда найдется.
– Не беспокойся, мы сделаем все сами.
– Нет. Командующему не пристало отдыхать, когда его люди заняты работой. Еще минута, и я приду в себя. Все было хорошо, пока я не вспомнил о сыне. Он умер.
Лукулл ничего не ответил.
До того Сулла нечасто встречал Лукулла. После того как в декабре прошлого года его избрали военным трибуном, он отправился прямиком в Капую и свое новое назначение получил лишь за несколько дней до похода на Помпеи. Он очень изменился и возмужал, но Сулла узнал его.
– Это ведь ты и твой брат Варрон Лукулл выступили против Сервилия Авгура на Форуме десять лет назад? – спросил он.
– Да, Луций Корнелий. На Авгуре лежит вина за позор и смерть нашего отца и потерю нашего семейного состояния. Но он заплатил, – ответил Лукулл. На его некрасивом длинном лице заиграла улыбка.
– Сицилийское восстание рабов. Сервилий Авгур сместил твоего отца, наместника Сицилии. А потом обвинил его.
– Именно так.
Сулла поднялся и сжал руку Луция Лициния Лукулла:
– Что ж, Луций Лициний, благодарю тебя. Травяной венок – это ты придумал?
– О нет, Луций Корнелий. Это все центурионы! Они сообщили мне, что награждать полководца травяным венком могут только профессиональные военные, а не выборные магистраты. Центурионы позвали меня, потому что выборный магистрат должен присутствовать на церемонии. – Лукулл улыбнулся, а потом рассмеялся. – К тому же, думаю, обращаться к командующему с официальным приветствием – занятие не слишком привычное для них. Так что я удостоился чести.
Два дня спустя армия Суллы вернулась в свой лагерь близ Помпей. Люди были так измучены, что даже обильная еда была им не в радость. На сутки в лагере воцарилась тишина – все спали как убитые, тела которых сожгли под стенами Нолы, оскорбив тем самым носы давно не видевших мяса горожан.
Травяной венок коротал свой век в деревянном ларе, который смастерили слуги Суллы. Будь у Суллы время, он бы положил его рядом со своей восковой маской, которую теперь имел право заказать. Хотя он еще и не был консулом, он отличился достаточно, чтобы поместить ее среди восковых изображений предков. В память о нем, величайшем герое войны с италиками, на Форуме установят его статую с травяным венком на голове. Все это было словно сон, но травяной венок в деревянном ларе был настоящий, а значит, это не сон, а явь.
Когда подорванные силы были восстановлены сном и едой, настало время наград. Появление Суллы в венке перед выстроившимися на парад легионами сопровождалось долгими оглушительными приветствиями, которые не смолкали, пока он не поднялся на лагерную трибуну. За организацию церемонии отвечал Лукулл, как когда-то – в войске Мария – Квинт Серторий.
И вот тогда, на трибуне, принимая восторженное поклонение своей армии, Сулла вдруг подумал о том, что, возможно, никогда не приходило в голову Марию за все годы службы в Нумидии и Галлии, хотя, кто знает, не закрадывалась ли эта мысль и ему во время войны с италиками? Море лиц, море празднично одетых солдат, которые стоят в парадном строю, – море людей, которые принадлежат ему, Луцию Корнелию Сулле. «Это мои легионы! Они принадлежат прежде мне, а уж только потом – Риму. Это я создал их, я вел за собой, и я подарил им величайшую победу этой войны; я же и позабочусь о них, когда выйдет срок их службы. Вместе с травяным венком они вручили мне нечто более значительное – они подарили мне себя. Если бы мне вздумалось, они бы пошли за мной хоть на край света. Я даже смог бы повести их против Рима». Нелепая мысль. Но она проникла в его сознание и затаилась там до поры.
Помпеи сдались на следующий день после того, как жители города посмотрели на парад с городских стен. Глашатаи объявили о разгроме Луция Клуенция под Нолой, и молва скоро подтвердила правдивость этих слов. Город сильно страдал от безжалостных обстрелов с моря. В каждом дуновении огненного ветра можно было расслышать, как трещит по швам господство италиков и самнитов, что крах неизбежен.
После падения Помпей Сулла с двумя легионами двинулся к Стабиям, два других легиона с Титом Дидием во главе отправились к Геркулануму. В последний день апреля капитулировали Стабии, вскоре сдался Суррент. В середине мая Сулла возобновил поход. На сей раз его путь лежал на восток. Тит Дидий, стоявший под Геркуланумом, получил два свежих легиона от Катула Цезаря, таким образом под командованием Суллы вновь оказались четыре преданных ему легиона. Геркуланум присоединился к италийскому восстанию одним из последних, теперь же город показывал, что отлично понимает, какая судьба ожидает его в случае капитуляции. В результате обстрелов полыхали целые улицы, однако город еще долго продолжал сопротивляться Титу Дидию даже после того, как другие морские порты, удерживаемые италиками, сдались.
Хотя Сулла со своими четырьмя легионами прошел мимо Нолы, он отправил Метелла Пия Свиненка с приказом претору Аппию Клавдию Пульхру, командиру оставленного там легиона, ни под каким видом не двигаться с места до полной капитуляции города. Суровый, к тому же недавно овдовевший Аппий Клавдий лишь кивнул в ответ.
В конце третьей недели мая Сулла подошел к гирпинскому городу Эклану, расположенному на Аппиевой дороге. Его разведка доносила, что в город начали стекаться силы гирпинов, однако Сулла не собирался потворствовать разжиганию нового очага сопротивления на юге. Один взгляд на укрепления Эклана – и на губах его заиграла страшная звериная улыбка: крепкие и высокие стены города были деревянными.
Сулла отлично знал, что гирпины уже запросили помощи у лукана Марка Лампония. Вместо того чтобы укреплять свой лагерь, он послал Лукулла к главным воротам с требованием сдачи города. Вместо ответа ему был задан вопрос: не даст ли Луций Корнелий Сулла Эклану один день на размышления?