ка все-таки сползла с его лица. Юный Цезарь оценивал Суллу с острым и жадным интересом. «Он знает, кто я! – подумал Сулла. – Но и про тебя, юный Цезарь, я тоже кое-что знаю! Убереги Юпитер Рим от нас обоих!»
Благородный человек благороден во всем: Гай Марий лишь обрадовался, услышав о победе Суллы. Даже весть о том, что он был увенчан травяным венком, единственной военной наградой, которой Гай Марий не был удостоен, не вызвала ни зависти, ни злости.
– Что ты теперь скажешь о полководцах, не рожденных военными гениями. Умеем мы учиться? – поддразнил его Сулла.
– Я скажу, Луций Корнелий, что был не прав. О нет, я не отказываюсь от своих слов! Я ошибся, не разглядев твой дар. Ты рожден полководцем. Ни один, пусть даже отменно обученный командир, не догадался бы послать Гая Коскония морем в Апулию – твои действия были подсказаны вдохновением. То, как ты провел всю эту операцию, говорит лишь об одном: ты – воин до мозга костей.
Такой ответ должен был совершенно осчастливить Луция Корнелия Суллу: Марий признал ошибку. Однако этого не случилось. Сулла был убежден, что Марий по-прежнему считает себя выше его, думает, что разделался бы с Южной Италией быстрее и лучше его, Суллы. «Что же мне сделать, старый осел, чтобы ты понял: перед тобой равный?» – внутри Суллы клокотала ярость, когда он задавался этим вопросом, но он не давал ей воли. Он ощетинился, словно дикий зверь, и посмотрел на Цезаря, в чьих глазах можно было прочесть: «Я знаю, что у тебя на душе, я слышу тот вопрос, который ты не можешь задать вслух».
– О чем ты думаешь, Цезарь? – спросил Сулла.
– Я в восхищении, Луций Корнелий.
– Не очень-то хороший ответ.
– Зато честный.
– Пойдем-ка, я отведу тебя домой.
Сперва шли молча: Сулла – в белоснежной кандидатской тоге, Цезарь – в детской тоге с пурпурной каймой и амулетом-буллой на шее от сглаза. Сулла так привык к своей славе, что поначалу принимал все кивки и улыбки встречных на свой счет, однако внезапно он понял, многие из них предназначаются его юному спутнику.
– Почему все тут тебя знают, Цезарь?
– О, это лишь отраженная слава, Луций Корнелий. Понимаешь, я ведь повсюду хожу с Гаем Марием.
– Вот что.
– Здесь, вблизи Форума, я всего лишь мальчик Гая Мария. Но вот в Субуре дело другое, там знают меня самого.
– Твой отец дома?
– Нет, он все еще под Аскулом вместе с Публием Сульпицием и Гаем Бебием, – ответил мальчик.
– Теперь он скоро будет дома. Их армия уже выдвинулась к Риму.
– Да, думаю, уже скоро.
– Ты что же, не ждешь встречи с отцом?
– Конечно жду, – просто ответил Цезарь.
– А помнишь ли ты своего двоюродного брата, моего сына?
Лицо мальчика просияло, радость была искренней.
– Как я могу забыть его? Он был такой хороший! Когда он умер, я написал стихотворение для него.
– Неужели! Ты прочтешь его мне?
Цезарь затряс головой:
– Тогда я еще плохо писал, и я лучше не стану читать, если ты не против. Когда-нибудь я напишу что-нибудь получше и тогда перепишу стихотворение и для тебя.
Как глупо: он разбередил рану просто потому, что не знал, как поддержать разговор с одиннадцатилетним мальчишкой. Сулла замолчал, борясь с подступившими слезами.
Как и всегда, Аврелия была чем-то занята у себя в рабочей комнате, но стоило ее управляющему, Евтиху, доложить, кто привел ее сына домой, она тотчас поспешила навстречу. Когда Аврелия и Сулла устроились в таблинии, Цезарь остался с ними, не сводя с матери внимательных глаз. «Что еще у него на уме?» – раздраженно думал Сулла, так как присутствие мальчика не давало ему заговорить с Аврелией о том, что его так интересовало. К счастью, она заметила это и вскоре отослала сына, который покинул их с неохотой.
– Что это с ним? – спросил Сулла.
– Подозреваю, Гай Марий заронил в мозг Гая Юлия какую-то неверную мысль о характере нашей с тобой дружбы, Луций Корнелий, сболтнул что-то, – спокойно отозвалась Аврелия.
– Клянусь богами! Вот старый негодяй! Как он смеет!
Прекрасная Аврелия лишь весело рассмеялась.
– О, я уже слишком стара, чтобы подобные слухи могли взволновать меня, – ответила она. – Когда мой дядя Публий Рутилий – мне это доподлинно известно – сообщил Гаю Марию в Малую Азию, что муж его племянницы развелся с ней, после того как она родила рыжеволосого сына, Юлия и Гай Марий немедленно решили, что эта племянница – я, а отцом ребенка был ты.
Тут уж настал черед Суллы смеяться.
– Неужели они так плохо тебя знают? Твою крепость взять штурмом труднее, чем Нолу.
– Ты прав. И знаешь это не понаслышке.
– Что ж, я – мужчина, как всякий другой.
– Позволь, я не соглашусь. Природа наградила тебя куда щедрее прочих.
Цезарь, который слышал весь этот разговор из тайника над фальшивым потолком таблиния, с облегчением вздохнул: как бы там ни было, его мать все-таки добродетельная женщина. Но потом другая, куда менее приятная мысль омрачила его радость: почему, почему она никогда не бывала такой с ним? Она сидела там, смеялась, не занималась, как обычно, делами и вела хоть и шутливый, но довольно опасный разговор, – Цезарь был уже достаточно большим, чтобы понимать, как может женщина заигрывать с мужчиной. Как ей может нравиться этот отвратительный человек! Как может она говорить ему такие вещи, которые предполагают давнюю и крепкую дружбу? Возможно, между ними и нет близости, но определенно существует связь, которой никогда не было между ней и ее мужем. Его отцом! Он нетерпеливо смахнул слезы и распластался в своем укрытии, заставил сознание словно бы отделиться от тела – он повторял это упражнение вновь и вновь, когда приходилось особенно тяжело. «Забудь, что это твоя мать, Гай Юлий Цезарь-младший! Забудь, как ненавистен тебе ее друг Сулла! Слушай их и учись».
– Очень скоро ты станешь консулом, – говорила Аврелия.
– В пятьдесят два года. Гай Марий был моложе меня.
– И ты уже дедушка! Ты видел внучку?
– Прошу тебя, Аврелия! Рано или поздно мне, видимо, придется взять Элию с собой и посетить семейный обед в доме Квинта Помпея. Тогда и пощекочу младенцу шейку. Но почему ты думаешь, что рождение дочери у моей дочери может заинтересовать меня до такой степени, чтобы я со всех ног несся смотреть на этот розовый комок?
– Маленькая Помпея просто красавица.
– Тогда она станет новой Еленой Троянской! Будет сеять раздор.
– Не говори так. Я всегда считала, что бедной Елене досталась несчастливая жизнь. Движимое имущество. Забава для мужчин, – решительно заявила Аврелия.
– Женщины и есть движимое имущество, – улыбнулся Сулла.
– Но не я! У меня есть своя собственность и свои занятия.
Сулла сменил тон:
– Аскул пал. На днях вернется Гай Юлий. И что тогда станет с этими храбрыми речами?
– Молчи, Луций Корнелий! Хотя я и очень его люблю, я трепещу, думая о том, что он скоро войдет в эту дверь. Он будет недоволен всем: тем, как я воспитывала детей, и тем, как вела дом, – я же буду лебезить, угождая ему, пока он не отдаст какое-нибудь распоряжение, с которым я не смогу смириться!
– И тогда, моя бедная Аврелия, ты объявишь, что он не прав, и тут-то и начнутся твои беды, – мягко проговорил Сулла.
– Ты бы стал терпеть меня? – В ее голосе звенела ярость.
– Даже если бы ты была единственной женщиной на земле, нет, Аврелия.
– А вот Гай Юлий терпит.
– Ну, чего только не бывает в мире!
– О, прекрати, ты начинаешь дерзить! – оборвала она его.
– Тогда сменим тему, – сказал Сулла и откинулся назад, упершись руками в сиденье кресла позади себя. – Как там вдова Скавра?
Ее фиалковые глаза блеснули.
– Клянусь Кастором! Все еще волочишься за ней?
– Именно.
– Я слышала, ей покровительствует брат Ливия Друза, Мамерк Эмилий Лепид Ливиан. Он еще довольно молод.
– Я знаю его. Он сейчас с Квинтом Лутацием в Капуе, а до того сражался в Геркулануме вместе с Титом Дидием и был в Лукании вместе с братьями Габиниями. Мамерк – из тех, кого все считают солью земли. На такого можно положиться. – Сулла вдруг напрягся, словно кот, завидевший мышь. – Так вот куда ветер дует? Что же она, собирается замуж за Лепида Ливиана?
– Не думаю! – рассмеялась Аврелия. – Мамерка держит под каблуком довольно противная женщина. Его супруга. Клавдия, сестра Аппия Клавдия Пульхра. Того самого, чья жена заставила Луция Юлия мыть храм Юноны Соспиты, не снимая тоги. Она умерла в родах через два месяца после этого.
– Двоюродная сестра моей Далматики, я имею в виду эту покойную Балеарику, – усмехнулся Сулла.
– Она всем двоюродная сестра, – фыркнула Аврелия.
Сулла оживился:
– Думаешь, Далматика теперь посмотрит в мою сторону?
– Не знаю! – покачала головой Аврелия. – Честно говоря, Луций Корнелий, я не поддерживаю связей с другими женщинами за пределами узкого семейного круга.
– Что ж, возможно, ты сведешь с ней более тесное знакомство, когда вернется твой супруг. У тебя определенно станет меньше домашних хлопот, – поддел ее Сулла.
– Хватит, Луций Корнелий! Отправляйся домой.
Она пошла проводить его до двери. Как только Цезарь перестал видеть их сквозь свой потайной глазок, он выбрался из укрытия и был таков.
– Так ты поможешь мне уговорить Далматику? – спросил Сулла, когда хозяйка распахнула перед ним дверь.
– Нет, не помогу, – ответила Аврелия. – Если уж тебе так надо, обхаживай ее сам. Хотя одно могу сказать тебе точно: твой развод с Элией не прибавит тебе популярности.
– Обо мне и раньше часто судачили. Прощай.
Так как выборы в трибутных комициях проходили в отсутствие консула, сенат возложил обязанности наблюдателя на Метелла Пия Свиненка, который был претором и вернулся в Рим вместе с Суллой. То, что в число народных трибунов на сей раз войдут одни консерваторы, стало ясно по тому, что первым выбрали Публия Сульпиция Руфа, а затем и Публия Антистия. Публий Сульпиций старался выйти из тени Помпея Страбона. Командование легионами во время пиценской кампании заслужило ему превосходную репутация, но теперь он жаждал признания на политической арене. Еще в юности он сделал блестящую карьеру на Форуме, проявив себя отличным оратором и законником. Когда-то за ним закрепилась слава самого многообещающего молодого оратора, он, как и покойный Красс Оратор, был поклонником греческой образованности и утонченности. Сдержанность жестикуляции он восполнял изысканностью и богатством стилистических и риторических приемов, которыми мастерски владел, как и своим бархатным голосом. Его самым известным делом было обвинение Гая Норбана, который затеял незаконный процесс против консула Цепиона в связи со слухами о золоте Толозы еще при жизни покойного Скавра. Сульпиций проиграл, но это не повредило его репутации. Он был близок к Марку Ливию Друзу, хотя и не поддерживал его идею предоставления гражданства италикам, а после смерти Друза сблизился с Квинтом Помпеем Руфом, который вместе с Суллой собирался выставлять свою кандидатуру на предстоящих консульских выборах. То, что Сульпиций возглавил коллегию народных трибунов, не предвещало ничего хорошего демагогам, любителями