paterfamilias в настоящее время.
– Далматика, мы пришли сообщить, что сегодня тебе было сделано брачное предложение. Мы настоятельно рекомендуем тебе его принять, хотя ты вольна отклонить его, если такова будет твоя воля, – церемонно начал Метелл Пий. – Ты вдова принцепса сената и мать его детей. Однако мы думаем, что лучшего предложения ты не получишь.
– Кто просит моей руки, Квинт Цецилий? – тихим голосом спросила Далматика.
– Консул Луций Корнелий Сулла.
Лицо засияло невыразимым счастьем, серые глаза сверкнули серебром. Она неловко выпростала руки из складок одежды и едва не захлопала в ладоши.
– Я согласна! – прошептала она.
Они удивленно заморгали: уговаривать ее не пришлось.
– Он хочет жениться на тебе завтра, – сказал Мамерк.
– Сегодня, если он так пожелает!
Что они могли сказать еще? Что вообще можно было сказать?
Однако Мамерк попытался:
– Далматика, ты весьма состоятельная женщина. Мы не обсуждали с Луцием Корнелием вопросы, касающиеся твоего приданого и вашего дома. Думаю, его это не слишком заботит, ведь он знает, что ты богата, и большего ему и не надо. Он сказал, что развелся с женой по причине ее бесплодия и собирается жениться не на молодой девушке, а скорее на зрелой женщине детородного возраста, которая доказала свою плодовитость. Лучше всего на женщине, у которой уже есть дети.
От этого неуклюжего объяснения свет в ее глазах потух, но она кивнула в знак того, что понимает, хоть ничего и не сказала. Мамерк собрался с духом и нырнул в трясину финансовых вопросов:
– Конечно, ты не сможешь долее жить здесь. Теперь этот дом – собственность твоего сына, я буду следить, чтобы дом содержался как следует. Советую тебе узнать у твоих теперешних компаньонов, согласны ли они остаться здесь до того, как твой сын сможет распоряжаться своим имуществом сам. Рабов, которых ты не захочешь взять с собой в новый дом, можно оставить здесь под присмотром управляющего. Однако дом Луция Корнелия очень мал по сравнению с этим. Возможно, тебе он покажется клеткой.
– Клеткой я считаю этот дом, – сказала Далматика.
Мамерку вдруг почудилось, что в ее словах была… ирония. Или это ему послышалось?
– Новая жизнь – значит и новый дом, – сказал Метелл Пий, который взял дело в свои руки, после того как Мамерк выдохся. – Если Луций Корнелий согласится, вы переедете в дом, не уступающий размером этому, где подобает жить людям вашего положения. Твое приданое состоит из денег, которые оставил тебе твой отец и мой дядя Далматик. У тебя также есть большая сумма, завещанная тебе Марком Эмилием, которая не может быть, строго говоря, частью твоего приданого. Ради твоей безопасности мы с Мамерком проследим, чтобы эти деньги оставались твоими. Не думаю, что будет мудро дать Луцию Корнелию распоряжаться твоими личными средствами.
– Как скажете, – согласилась Далматика.
– В таком случае, если Луций Корнелий примет эти условия, брак может быть заключен здесь завтра, в шестой час от восхода. Пока мы не подыщем новый дом, ты будешь жить с Луцием Корнелием в его доме, – сказал Мамерк.
Луций Корнелий бесстрастно согласился со всем. Брак между ним и Цецилией Метеллой Далматикой был заключен в седьмом часу следующего дня. Церемонию провел Метелл Пий, а Мамерк был свидетелем. Ничего лишнего. Обошлись даже без религиозных формальностей. После короткой церемонии новобрачные отправились в дом Суллы в сопровождении двух детей Далматики, Метелла Пия, Мамерка и трех рабов, которых невеста решила взять с собой.
Когда Сулла взял ее на руки, чтобы перенести через порог, она замерла от удивления, так легко и непринужденно это было проделано. Мамерк и Метелл Пий заглянули выпить по чаше вина, но ушли так быстро, что новый управляющий, Хризогон, еще не закончил показывать детям и их учителю, где будут теперь их комнаты, а два других раба так и стояли с потерянным видом в перистиле.
Жених и невеста остались в атрии вдвоем.
– Ну, жена, – решительно сказал Сулла, – ты вышла замуж за еще одного старика и, несомненно, скоро опять станешь вдовой.
Эти слова были так возмутительны, что Далматика замерла с открытым ром, не зная, что сказать.
– Луций Корнелий, ты не стар!
– Пятьдесят два. По сравнению с твоими неполными тридцатью это далеко не молодость.
– По сравнению с Марком Эмилием ты молод!
Сулла запрокинул голову и расхохотался.
– Есть только одно место, где можно это доказать, – сказал он и снова взял ее на руки. – Сегодня никакого ужина, жена! Пора в кровать.
– Но дети! Они не привыкли к этому дому…
– Вчера, как только развелся с Элией, я первым делом купил нового управляющего, и он весьма расторопный малый. Хризогон. Грек с льстивыми манерами самого худшего сорта. Из таких получаются превосходные управляющие, как только хозяин даст знать, что ему известны все их трюки и они вполне могут закончить на кресте. – Сулла обнажил верхние зубы. – За твоими детьми отлично присмотрят. Хризогон будет стараться изо всех сил.
Каким был брак между Далматикой и Скавром, стало понятно после того, как Сулла опустил свою новую жену на кровать. Она тут же сорвалась с места, открыла сундук, который позаботилась отослать в дом Суллы заранее, и вынула из него старомодную ночную рубашку из полотна. Сулла в недоумении смотрел, как она поворачивается к нему спиной, распускает завязки своего прелестного наряда цвета топленого молока и ловко, придерживая столу под мышками, натягивает рубашку поверх нее. Секунда – и она была готова ко сну, не обнажив ни кусочка плоти.
– Сними эту гадкую штуку, – раздался голос Суллы за ее спиной.
Она резко обернулась, и у нее перехватило дыхание. Сулла стоял совершенно голый. Кожа у него была белоснежная, волосы на груди и в паху были того же оттенка, что и на голове. Никакого свисающего брюха, никаких старческих складок – перед ней был мужчина, крепкий и мускулистый.
Скавр мог чуть не часами шарить под ее рубашкой, щипать ей соски и гладить ей промежность, пока его член начинал хоть как-то вставать. Единственный мужской член, который был ей знаком, хотя она даже не видела его. Скавр был старомоден и, как истинный римлянин, вел себя в постели скромно. Того, что в постелях женщин куда менее добродетельных, чем его жена, он бывал отнюдь не так целомудрен, Далматика знать не могла.
Но теперь Сулла, такой же благородный и родовитый, как ее покойный муж, бесстыдно выставляет себя напоказ, а его член, огромный и возбужденный, выглядит точь-в-точь как у Приапа, который украшал таблиний Скавра. Конечно, она знала, как выглядят детородные органы. В каждом доме было полно изображений гениталий. Они были на гермах, на лампах, украшали ножки столов. Даже росписи на стенах не стыдились показать голых мужчин и женщин во всех подробностях. Но все это не имело даже отдаленного отношения к супружеской жизни. Просто часть интерьера. Супружеская жизнь – это муж, которого она никогда не видела обнаженным, что не помешало им зачать двоих детей, но, как бы мало она ни знала, нетрудно было догадаться, что от Приапа он отличается сильно.
Когда много лет назад она впервые увидела Суллу на обеде, он поразил ее. Никогда она не видела мужчину такого сильного, сурового и вместе с тем такого… такого… женственного. То, что она почувствовала – и продолжала чувствовать, шпионя за ним, пока он обходил весь Рим в надежде заручиться поддержкой на предстоявших ему преторских выборах, – был вовсе не зов плоти. Она уже была замужем и знала, что такое плотская любовь, которую считала самой несущественной и наименее привлекательной стороной любви. Ее чувство к Сулле было, по сути, девичьим обожанием – чем-то нежным, воздушным, ничего общего не имевшим с огнем и липкой, потной страстью. Она следила за ним из-за колонн и мечтала о его поцелуях, а вовсе не о его члене, ее мечты были исключительно романтического свойства. Она хотела завоевать его, поработить, насладиться победой, увидеть, как он склонился к ее ногам и рыдает от любви к ней.
В конце концов муж положил этому конец и вся ее жизнь пошла по-другому. Но любовь к Сулле осталась.
– Ты выставила себя на посмешище, Цецилия Метелла Далматика, – сказал ей холодно и твердо Скавр. – Что еще хуже – ты выставила на посмешище меня. Весь город потешается надо мной, Первым Человеком в Риме. Это должно прекратиться. Ты ходишь как полоумная, страдаешь, вздыхаешь и мечтаешь о том, кто не замечает тебя и никак тебя не поощряет, о мужчине, которому не нужно твое внимание, потому что ему оно только во вред: я был вынужден наказать его, чтобы сохранить лицо. Если бы ты не поставила нас обоих в такое глупое положение, он бы уже был претором, чего вполне заслуживает. Ты испортила жизнь двух мужчин: мою, твоего мужа, и его – человека безукоризненной репутации, ни в чем передо мной не провинившегося. А вот свое поведение безупречным я назвать не могу, так как я по своей слабости позволил этому гнусному фарсу тянуться так долго. Я надеялся, что ты сама поймешь свою ошибку и в конце концов покажешь всему Риму, что ты достойная уважения жена принцепса сената. Ты же доказала лишь одно: ты не достойна ничего, к тому же глупа. А с недостойными дурами у меня разговор короткий: ты больше никогда не покинешь эти стены. Не пойдешь на похороны, на свадьбы, повидаться с подругами, купить что-нибудь в лавке. Ни одна твоя подруга отныне не переступит порог нашего дома, потому что я не могу полагаться на твое благоразумие. Я лишь скажу тебе, что ты глупая и пустая девчонка и не подходишь в жены ни одному человеку, которому дороги́ его честь и достоинство. Теперь ступай.
Конечно, эта немилость не мешала в дальнейшем Скавру регулярно делить ложе с Далматикой, но он был стар и начинал уже дряхлеть, поэтому это случалось все реже и реже. Когда она родила мальчика, он несколько смягчился, однако ее заточение оставалось таким же суровым. Взаперти она думала о Сулле, о своей любви к нему, и тогда бремя ее тоски становилось чуть легче.
Вид обнаженного Суллы не вызвал у нее желания, она поразилась его красоте и мужской силе. И тому, что единственное различие между ним и Скавром было в этом – в красоте и силе. Сулла вовсе не собирался становиться на колени и молить о любви! Он собирался взять ее крепость. И его орудие было наготове.