– Сними это, Далматика, – сказал он.
Она покорилась, словно ребенок, которого поймали за кражей варенья, без возражений. Он кивнул и одобрительно улыбнулся.
– Ты красавица, – промурлыкал он, подошел к ней, скользнул возбужденной плотью ей между ног и притянул к себе. Потом он поцеловал ее, и Далматика почувствовала то, чего никогда не знала раньше: его кожу, губы, член, руки на своем теле, его запах, чистый и сладкий – так пахли ее дети после купания. Она даже не подозревала, что такое бывает.
И так она пробуждалась, взрослела и открывала для себя мир, который не имел ничего общего с ее мечтами и фантазиями, мир страсти. Ее любовь стала обожанием, и он завладел теперь не только ее душой, но и телом.
Но и Сулла был зачарован: такое было у него впервые с Юлиллой, похожее – с Метробием. Он погрузился в экстатическое блаженство, которого не переживал уже двадцать лет. «О, как я изголодался, – с удивлением говорил он себе, – а я даже и не знал. А ведь это так важно, мне ведь это необходимо. Как же я упустил это из виду».
Поэтому не было ничего удивительного в том, что после этого невероятного первого дня их супружества Сулле было все нипочем. Он терпеливо сносил неодобрительное шиканье, которым его встречали на Форуме – многие были возмущены тем, как он обошелся с Элией; злобные намеки, которые делал Филипп, – мол, он видел лишь богатство Далматики и ничего больше; неодобрение, которое читалось в позе Мария, опиравшегося на своего мальчишку; ухмылки и подмигивания Луция Декумия и усмешки тех, кто считал его Сатиром, соблазнившим эту невинность – вдову Скавра. Даже короткая записка, которой Метробий поздравил его со счастливым событием, не огорчила его.
Меньше чем через две недели они переехали в дом на Палатине, возле храма Великой Матери. Он выходил прямо на Большой цирк. Стенные росписи там были богаче, чем у Марка Ливия Друза, а мраморные колонны, мозаичные полы и мебель была такой роскошной, что подошла бы больше восточному царю, а не римскому сенатору. Сулла и Далматика могли даже похвастаться столом из драгоценного тетраклиниса на ножке в форме переплетенных дельфинов из слоновой кости, искусно украшенных золотом. Это был свадебный подарок Метелла Пия Свиненка.
То, что он оставлял дом, в котором прожил двадцать пять лет, было тоже очень важно. Он избавлялся от воспоминаний об ужасной старой Клитумне и ее еще более ужасном племяннике Стихе; в прошлом остались Никополис, Юлилла, Марция, Элия. И если от мыслей о сыне ему было не отделаться, он, по крайней мере, отдалялся от того, что когда-то видел и слышал его сын, от того, что теперь терзало его. Он больше не заглянет в опустевшую детскую, не встретит там призрак голенького, смеющегося малыша, который вдруг словно из-под земли вырастал перед ним. С Далматикой он все начнет сначала.
Риму повезло, что Сулла задержался в городе куда дольше, чем мог бы, не будь у него Далматики. Он лично проследил, как действуют leges Corneliae, и все время изыскивал способы пополнить казну. Он крутился, как мог, находил средства и исхитрился заплатить легионам (Помпей Страбон сдержал слово и запросил совсем немного) и даже выплатить часть долга Италийской Галлии. Он был доволен тем, что деловая жизнь в городе постепенно начинала налаживаться.
В марте, однако, Сулле всерьез пришлось задуматься о том, что с постельными утехами пора заканчивать. Метелл Пий был уже на юге вместе с Мамерком, Цинна и Корнут – в землях марсов, а Помпей Страбон вместе со своим сыном затевал что-то в Умбрии. Правда, без этого своего гениального писаки, Марка Туллия Цицерона.
Но оставалось еще кое-что, и Сулла посвятил этому день до отъезда, так как в этом случае закона принимать не требовалось. Нужно было лишь заручиться поддержкой цензоров. Однако те тянули время, ссылались на какие-то задержки, хотя в законе Пизона Фруги было четко указано: все новые граждане распределяются по восьми сельским и двум городским трибам, что никак не могло нарушить представительства триб во время выборов. Они прикрывались словами о том, что, возможно, вообще не имеют права выполнять свои обязанности из-за различных нарушений. Одним словом, были готовы оставить должность, как только запахнет жареным. Даже когда авгуры указали на необходимость провести скромную церемонию, они не стали этого делать.
– Принцепс сената, отцы, внесенные в списки! В сенате назревает кризис, – начал Сулла, который, по своему обыкновению, стоял рядом с креслом совершенно неподвижно, лишь вытянув вперед правую руку со свитком. – Здесь, в этом списке, имена тех сенаторов, которые никогда больше не посетят наше собрание. Они мертвы. Их около сотни. Конечно, бо́льшая часть из них заднескамеечники, сенаторы второго ранга, которые не заслужили особых отличий, не выступали и разбирались в законах не больше, чем полагается любому сенатору. Однако есть здесь и другие имена, они принадлежат тем, о чьем отсутствии мы горько жалеем, потому что они председательствовали в судах, были специальными и третейскими судьями, составляли законы, занимали должности магистратов. Замены им до сих пор нет. И я не вижу, чтобы кто-то пытался ее найти. Напомню вам их имена: цензор и принцепс сената Марк Эмилий Скавр, цензор и великий понтифик Гней Домиций Агенобарб, консуляр Секст Юлий Цезарь, консуляр Тит Дидий, консул Луций Порций Катон Лициниан, консул Публий Рутилий Луп, консуляр Авл Постумий Альбин, претор Квинт Сервилий Цепион, претор Луций Постумий, претор Гай Косконий, претор Квинт Сервилий, претор Публий Габиний, претор Марк Порций Катон Салониан, претор Авл Семпроний Азеллион, эдил Марк Клавдий Марцелл, народный трибун Квинт Варий Север Гибрид Сукрон, легат Публий Лициний Красс-младший, легат Марк Валерий Мессала.
Сулла удовлетворенно замолчал – его слушатели были потрясены.
– Да, я знаю, – мягко продолжил свою речь Сулла, – пока вам не прочли этот список, вы не до конца осознавали, как много великих, столь многообещавших людей покинуло нас. Семь консулов и семь преторов. Четырнадцать исключительно компетентных судей, которые отлично разбирались в законах и предписаниях, хранителей mos maiorum – обычаев наших предков. Есть и другие, их имена я не назвал. Это народные трибуны, которые не так прославились за то время, что занимали свою должность, но тем не менее были весьма опытны.
– О, Луций Корнелий, это трагедия! – срывающимся голосом сказал принцепс сената Флакк.
– Да, Луций Валерий, это так, – согласился Сулла. Многие имена не вошли в этот список, потому что эти люди хоть и не умерли, но отсутствуют в нашем собрании, так как отправились на заморскую службу или заняли посты в Италии, вне Рима. Даже сейчас, когда наступило время зимнего затишья и шум битв стих, на наших заседаниях я едва могу насчитать сотню человек, хотя никто из живущих в Риме не пренебрегает своими обязанностями в этот час нужды. Имеется также длинный список сенаторов, которые отправились в изгнание и вследствие деятельности комиссий Вария и Плавтия. И такие, как Публий Рутилий Руф. Потому, уважаемые цензоры, Публий Лициний и Луций Юлий, я прошу вас сделать все, что в ваших силах, чтобы заполнить наши скамьи. Дайте возможность состоятельным и честолюбивым людям занять места в сильно поредевших рядах римского сената. А также укажите, кто из заднескамеечников мог бы получить право голоса в нашем собрании и претендовать на более высокие должности. Слишком часто мы не набираем даже кворума. А как может римский сенат управлять государством без кворума?
«Так-то!» – подумал Сулла. Он сделал, что мог, для того, чтобы жизнь в Риме вошла наконец в привычное русло, к тому же при всех пнул под зад безвольную парочку. Теперь-то цензоры вспомнят о долге. Пришло время заканчивать войну с италиками.
Часть восьмая
Один аспект государственной жизни, который Сулла совершенно упустил, был не видим никому со времени смерти Марка Эмилия Скавра, оставившего глубокий след в сердцах римлян. Его приемник, Луций Валерий Флакк, сделал вялую попытку привлечь к этой проблеме внимание Суллы, но, не обладая волевым характером, не довел дело до конца. Но и Суллу нельзя было осуждать за его недосмотр. Весь римский мир сосредоточил внимание на Италии, и те, кто непосредственно участвовал в этой заварухе, уже не обращали внимания ни на что другое.
Скавра особенно заботила судьба двух свергнутых царей, Никомеда из Вифинии и Ариобарзана из Каппадокии. Доблестный старый принцепс послал делегацию в Малую Азию расследовать ситуацию, касавшуюся царя Понта Митридата. Главой делегации был Маний Аквилий, высоко и заслуженно ценимый легат Гая Мария в битве при Аквах-Секстиевых. Он был соратником Мария во время его пятого консульства и успешно подавил восстание рабов на Сицилии. С Аквилием отправились еще два посланника, Тит Манлий Манцин и Гай Маллий Малтин, а также сами цари, Никомед и Ариобарзан. Обязанности посланников были ясно обозначены Скавром: вернуть власть обоим царям и пригрозить Митридату, чтобы не выходил за границы своего царства.
Маний Аквилий усиленно добивался расположения Скавра, дабы получить это назначение и возглавить посольство, поскольку находился в весьма затруднительном материальном положении из-за больших потерь, которые он понес в связи с разгоревшейся войной против италиков. Его наместничество на Сицилии десять лет назад не принесло ему ничего, кроме расследования его деятельности по возвращении. И хотя обвинения были сняты, репутация его довольно сильно пострадала. Золото, которое его отец получил от царя Митридата V за уступку большей части Фригии Понту, давно было потрачено, однако всеобщее осуждение деяния отца и его дурная слава пиявкой прицепились к сыну. Скавр, твердый приверженец традиции наследственной передачи должностей, понимающий к тому же, что отец мог обсуждать с сыном ситуацию в этой области, посчитал благоразумным поручить именно Манию Аквилию дело восстановления на престолах двух царей и даже позволить ему самому выбрать себе соратников.