Он взял две одинаковые громадные гексеры, построенные на одной и той же верфи, и скрепил их веревками. Несостоятельность царя как инженера плохо отразилась на его самбуке. Ему нужно было скрепить дальние борта гексер, тогда нагрузка равномерно распределялась бы по всей конструкции. Вместо этого он скрепил ближние, соприкасающиеся борта. Далее он установил платформу поперек обоих судов, да такую длинную, что края нависали над водой, но закрепил ее недостаточно надежно. Посередине платформы возвышались две башни: одна разместилась между носами кораблей, а другая – над кормовыми надстройками, близко подходившими друг к другу. Башни соединял широкий подъемный мост, который управлялся при помощи блоков и тяговых лебедок. Внутри каждой башни находились огромные колеса, приводимые в движение сотнями рабов. Высокое ограждение из толстых брусьев было прикреплено стержнями и шарнирами к одной из сторон моста, по всей его длине от носовой башни до кормовой. Во время подъема моста ограждение служило защитой от метательных снарядов, и, когда мост достигал максимальной высоты, нависая над стеной родосской крепости, заграждение могло быть сброшено на верхнюю часть стены, дабы образовать сходни.
Атака началась тихим, безветренным днем – шел к концу ноябрь – через два часа после того, как родосские корабли удалось выманить из бухты и увлечь на север. Понтийская армия атаковала стену в самых слабозащищенных местах. Понтийские корабли рядами вошли в родосскую гавань, и наружный фланг развернулся так, чтобы не подпускать родосский флот, когда тот разгадает хитрый ход и вернется. В центре необъятной понтийской флотилии высилась громадная самбука, которую тянули на буксире десятки лодок, а вслед за ней вплотную шли транспортные суда с солдатами.
На зубчатой стене засуетились защитники, послышались тревожные крики. Сноровистые шкиперы буксиров поставили на якорь самбуку бортом к обширной стене волнолома, за которой находился храм Изиды. В момент, когда маневр был завершен, транспортные суда сгруппировались вокруг. Не понеся значительных потерь, несмотря на обрушенную со стены лавину камней, стрел и копий, понтийские солдаты ринулись на самбуку, где плотной толпой встали на мосту, лежащем плашмя на палубе. Затем механики, заправляющие тяговой лебедкой, кнутами подстегнули рабов, и те привели в движение колеса. С ужасающим скрипом и стонами мост между башнями начал подниматься вместе с солдатами. Сотни родосских голов в шлемах высунулись по всей длине зубчатой стены и с благоговейным ужасом наблюдали за происходящим. Митридат тоже смотрел со своей гексеры, стоявшей в гуще понтийских кораблей, ожидая, когда его самбука стянет все родосское сопротивление сюда, на участок стены, за которым находился храм Изиды. Как только самбука оказалась в центре внимания, другие корабли получили возможность выстроиться вдоль остальной части стены, чтобы безнаказанно отправить солдат наверх по приставным лестницам. Понтийские солдаты вот-вот окажутся наверху по всей длине укреплений.
«Неудачи быть не может! На этот раз я их возьму!» – так думал царь, любовно глядя на свою самбуку и ее медленно ползущий вверх между двумя башнями мост. Скоро конструкция сравняется с верхней частью волноотбойной стены, словно по волшебству защитное ограждение упадет на своих крюках и шарнирах, образовав трап, по которому солдаты ринутся вперед, разбивая ряды родосских защитников. На мосту было достаточно людей, чтобы сдерживать родосцев, пока механизм не опустится на палубу, чтобы забрать новую партию солдат и доставить ее наверх. «Никаких сомнений быть не может, я величайший!»
Но когда мост пополз вверх, центр тяжести сместился. Связанные друг с другом корабли начали разъезжаться. Канаты лопались, словно взрывались, башни шатались, палуба начала вздыматься. Поднимающийся мост колыхнулся, словно шарф танцовщицы. Корабли накренились. Платформа, башни, мост, воины, моряки, мастера и рабы полетели в воду, падая в проем между бортами. Все это сопровождалось какофонией звуков: воплями, скрежетом, хрустом и грохотом – и истерическим улюлюканьем, переходящим в приступы издевательского хохота.
– Не желаю больше слышать название Родос! Не сметь даже упоминать его! – рявкнул царь, когда его огромная галера несла его назад, в Галикарнас. – Зима слишком близко, нет смысла продолжать возиться с этой сворой слабоумных и глупцов. Мое войско, наступающее на Македонию, и мой флот у побережья Греции нуждаются в командующем. И еще я хочу, чтобы каждый инженер, имевший хоть какое-то отношение к конструированию этой смехотворной самбуки, был мертв – нет, не мертв! Вырвать языки, выколоть глаза, руки, яйца отрубить – и выдать им чашки для подаяний!
Царь был в такой ярости от этого унижения, что заявился с войском в Ликию и попытался осадить Патару. Но когда он вырубал священную рощу богини Латоны, мать Аполлона и Артемиды явилась ему во сне и велела остановиться. На следующий день царь передал командование подчиненным во главе с незадачливым Пелопидом, взял свою обворожительную невесту-альбиноску Мониму и отбыл в Иераполис. Там, предаваясь любовным утехам и резвясь в горячих минеральных источниках среди окаменелых кристальных водопадов, он и думать забыл о хохоте защитников Родоса и о так напугавшем его хиосском корабле.
Часть девятая
Известие о массовых убийствах в провинции Азия римских, латинских и италийских жителей достигло Рима в рекордно короткий срок, еще до того как стало известно, что в провинцию вторгся Митридат. Ровно через девять дней после окончания квинтилия принцепс сената Луций Валерий Флакк созвал заседание в храме Беллоны, за пределами померия, поскольку дело касалось иноземной войны. Он зачитал присутствующим письмо от Публия Рутилия Руфа из Смирны.
Я посылаю это письмо со специально нанятым кораблем в Коринф и оттуда другим, столь же быстроходным, в Брундизий в надежде, что восстание в Греции не помешает их плаванию. Гонцу было наказано мчаться галопом из Брундизия в Рим и днем и ночью. Внушительной денежной суммой, необходимой для этого дела, снабдил меня мой друг Мильтиад, этнарх Смирны, который надеется, что сенат и народ Рима не забудут о его верности, когда провинция Азия вновь будет принадлежать Риму, а этот день непременно настанет.
Возможно, вы еще ничего не знаете о вторжении царя Понта Митридата, который теперь правит и Вифинией, и нашей провинцией Азия. Маний Аквилий погиб страшной смертью, а Гай Кассий бежал – куда, мне неизвестно. Четверть миллиона понтийских солдат стоят к западу от Тавра. Эгейское море занято понтийскими кораблями. А Греция стала союзником Понта против Рима. Боюсь, Македония оказалась в полной изоляции.
Но это еще не самое страшное. В последний день квинтилия все римляне, латиняне, италики в провинции Азия, Вифинии, Писидии и Фригии были уничтожены. Число убитых, по моим подсчетам, восемьдесят тысяч граждан и семьдесят тысяч рабов – в общей сложности сто пятьдесят тысяч человек. Я не разделил их судьбу только потому, что не являюсь римским гражданином. Полагаю, правда, что меня не тронули по распоряжению царя. Жалкая подачка адскому псу. Может ли моя жизнь возместить жестокое убийство римских женщин и младенцев, изрубленных на куски. Их, плачущих, взывающих к богам, оттаскивали от алтарей – и теперь их тела гниют непогребенные, поскольку царь Понта запретил их хоронить. Этот чудовищный варвар уже мнит себя царем мира и похваляется, что ступит на италийскую землю, прежде чем истечет год.
Никого не осталось к востоку от Италии, кто бы мог ответить на его бахвальство, кроме Македонии. По неподтвержденным слухам, царь Митридат выступил против Салоников и уже продвинулся западнее Филипп, не встретив на пути ни малейшего сопротивления. Мне достовернее известно о происходящем в Греции, где царский ставленник по имени Аристион захватил власть в Афинах и склонил бо́льшую часть Греции признать Митридата их владыкой. Острова Эгейского моря в руках Понта. У него огромный флот. Когда пал Делос, еще двадцать тысяч наших граждан были преданы мученической смерти.
Прошу считать мое письмо намеренно кратким, где много недоговорено, и сделать все, что в ваших силах, чтобы не дать этому страшному варвару Митридату провозгласить себя царем Рима. Уверяю, такая опасность есть.
– О, это нам совсем некстати! – воскликнул Луций Цезарь, обращаясь к своему брату Катулу Цезарю.
– Да, некстати, но это произошло, – ответил Гай Марий, глаза которого засверкали. – Война с Митридатом! Я знал, это должно было произойти. Странно, что этого не случилось раньше.
– Луций Корнелий уже на пути в Рим, – сообщил другой цензор, Публий Луций Красс. – Я вздохну с облегчением, когда он прибудет.
– Это почему? – свирепо вопросил Марий. – Нам не следовало вызывать его! Дайте ему закончить италийскую войну.
– Он старший консул, – ответил Катул Цезарь. – Сенат не может принимать важных решений в его отсутствие.
– А-ах! – произнес Марий и, тяжело двигаясь, пошел к выходу.
– Что с ним? – спросил Флакк, принцепс сената.
– А ты сам как считаешь, Луций Валерий? Он же старый боевой конь, почувствовавший запах самой желанной войны – иноземной, – ответил Катул Цезарь.
– Но он же не думает, что сам отправится на эту войну? – удивленно спросил цензор Публий Красс. – Он слишком стар и болен!
– Именно так он и думает, – ответил ему Катул Цезарь.
Война в Италии закончилась. Хотя марсы формально так и не сдались, но они были истреблены как никто другой из всех, поднявших оружие против Рима. Едва ли остался в живых хотя бы один взрослый мужчина-марс. В феврале Квинт Поппедий Силон бежал в Самний и присоединился к Мутилу в Эсернии. Он обнаружил, что Мутил серьезно ранен и никогда уже не будет в состоянии возглавить армию. Нижняя часть его тела, от самого пояса, была парализована.
– Мне придется передать верховенство в Самнии тебе, Квинт Поппедий, – признался ему Мутил.