единственный. Он знал, что в конце концов они вынуждены будут обратиться к нему. А теперь он стар и болен, и к тому же есть ты. Он боится, что ты лишишь его поддержки всадников.
– Аврелия, его дни закончились! С честью, с великой славой, но закончились. Как он может этого не понимать?
– Полагаю, будь он моложе и здоровее душевно, он бы понял. Проблема в том, что эти удары поразили его разум. Так думает Юлия, во всяком случае.
– Она рассуждает более здраво, чем другие, – заметил Сулла и собрался уходить. – Как твоя семья?
– Все хорошо.
– А сын?
– Неуемен. Ненасытен. Непреклонен. Стараюсь помочь ему держать себя в руках, твердо стоять на земле, но это очень трудно, – ответила Аврелия.
«Но я держу себя в руках, я твердо стою на земле, мама! – подумал юный Цезарь, вылезая из своего гнезда-укрытия, как только Сулла и Аврелия удалились. – Почему ты все время думаешь, что я пушинка одуванчика, влекомая ветром?»
Публий Сульпиций посчитал, что Сулла не станет тратить время попусту и постарается как можно скорее, до прихода зимних неблагоприятных ветров, перебросить войско через Адриатику. Поэтому он нанес свой первый удар по установившемуся порядку вещей в середине октября. Он особенно не готовился к своему выступлению. Для человека, не питающего любви к демагогии, развить в себе способности демагога было невозможно. Он тем не менее проявил некоторую предусмотрительность, переговорив с Гаем Марием, попросив его поддержки. Гай Марий не любил сенат – и его реакция не разочаровала Сульпиция! Выслушав то, что предлагал Сульпиций, Марий кивнул.
– Можешь не сомневаться в моей поддержке, Публий Сульпиций, – сказал великий человек. Он помолчал, а затем добавил, словно высказав запоздалое соображение. – Но я попрошу тебя об одолжении. Ты закрепишь законодательно передачу мне командования войсками в войне с Митридатом.
«На такую небольшую цену можно согласиться», – улыбнулся про себя Сульпиций.
– Я согласен, Гай Марий. Ты станешь командующим, – сказал он.
Сульпиций созвал народное собрание и представил два законопроекта. В первом предлагалось исключить из сената всех, у кого имелись долги в размере более чем восемь тысяч сестерциев. А другой призывал к возвращению из ссылки приговоренных комиссией Вария, когда тот подвергал гонениям всех, кто, по его утверждению, выступал за предоставление гражданства италикам.
Сладкоголосый, медоточивый, Сульпиций нашел верный тон.
– Кто они такие, чтобы заседать в сенате и принимать государственные решения, когда чуть ли не все они нищие, к тому же безнадежные должники? – громко вопрошал он. – Тогда как для остальных должников нет никакого послабления: вы не можете ни спрятаться за сенаторской исключительностью, ни рассчитывать на понимание ростовщиков, которые не облегчат ваше долговое бремя и не боятся перегнуть палку! Я знаю, потому что я сам сенатор, – и я слышу, что они говорят друг другу, я вижу услуги, которые оказываются здесь и там заимодавцам! Я даже знаю, кто в сенате сам дает деньги в рост! Все это нужно прекратить! В сенате не должно остаться ни одного человека, кто имеет долги! Человек, который ничем не лучше остальных жителей Рима, не может быть членом этого исключительного сословия!
Пораженные сенаторы сидели выпрямив спину, как один человек. Они пребывали в шоке, ибо Сульпиций сейчас вел себя как демагог. Сульпиций! Самый консервативный из всех! Самый стоящий. Это ведь он еще до начала года наложил вето на отмену закона Вария! А теперь сам же аннулирует решение комиссии! Что случилось?
Двумя днями позже Сульпиций снова созвал народное собрание и огласил третий законопроект. Все новые италийские граждане и многие тысячи римских вольноотпущенников должны быть поровну распределены по тридцати пяти трибам. Две новые трибы Пизона Фруги должны быть ликвидированы.
– Тридцати пяти вполне хватит. Больше не нужно! – сотрясал воздух Сульпиций. – Неправильно, что трибы, в которых всего три-четыре тысячи граждан, имеют такой же вес при голосовании, как Эсквилина и Субурана, каждая из которых включает в себя сто тысяч граждан! Все в римском правительстве задумано так, чтобы защищать всемогущий сенат и мужей первого класса! А разве сенаторы и всадники входят в Субурану или Эсквилину? Конечно нет! Они принадлежат Фабии, Корнелии, Ромилии! Так пусть и дальше будут частью Фабии, Корнелии и Ромилии, говорю я! Но пусть разделят Фабию, Корнелию и Ромилию с людьми из Приферна, Буки и Вибиния, и пусть поделятся Фабией, Корнелией и Ромилией и вольноотпущенниками из Эсквилина и Субуры!
Его речь была встречена истерическими криками, получив полное одобрение всех сословий, кроме высшего и низшего. Высшего – потому что они боялись потерять влияние, а низшего – потому что их плачевное положение от этого все равно никак не менялось.
– Я не понимаю! – тяжело выдохнув, произнес Антоний Оратор, обращаясь к Титу Помпонию, когда они стояли в колодце комиция, окруженные вопящими и ревущими сторонниками Сульпиция. – Он благородный человек! У него не было времени собрать столько единомышленников! Он же не Сатурнин! Не по-ни-ма-ю!
– О, а вот я понимаю, – кисло произнес Тит Помпоний. – Он набросился на сенат из-за долгов. Чаяния этой толпы понять нетрудно. Если они примут закон, который предлагает Сульпиций, то в качестве вознаграждения он проведет еще один закон, об аннулировании долгов.
– Но он не может этого сделать, если хочет выкинуть из сената всех, у кого долги в восемь тысяч сестерциев! Восемь тысяч сестерциев! Это же пустяк! Во всем городе вряд ли найдется человек, у которого нет такого долга!
– Марк Антоний, у тебя финансовые трудности? – поинтересовался Тит Помпоний.
– Нет, нет, конечно! Но лишь горстка может сказать о себе то же самое. Даже такие люди, как Квинт Анкарий, Публий Корнелий Лентул, Гай Бебий, Гай Аттилий Серан – настоящие небожители, лучшие из лучших, Тит Помпоний! Но у кого не было проблем с наличностью в последние два года? Посмотри на Порциев Катонов со всей их землей в Лукании – ни одного сестерция дохода из-за войны. И Луцилии тоже – южные землевладельцы. – Марк Антоний передохнул и затем спросил: – Почему он хочет утвердить законодательно отмену долгов, если сам выкидывает за долги из сената?
– Не собирается он отменять никакие долги, – ответил Помпоний. – Просто второй и третий классы надеются, что он их отменит, вот и все.
– Он им что-то пообещал?
– А ему и не надо. Надежда – единственный солнечный луч на их небесах, Марк Антоний. Перед ними трибун, который ненавидит сенат и весь первый класс так же, как ненавидел Сатурнин. Так что они надеются на очередного Сатурнина. Но Сульпиций совершенно другой человек.
– Почему? – возопил Антоний Оратор.
– Я не имею ни малейшего представления, что за блажь ударила ему в голову, – сказал Тит Помпоний. – Давай выберемся из этой толпы, пока она не набросилась на нас и не разорвала на куски.
На ступенях сената они повстречали младшего консула в сопровождении его сына, который был крайне возбужден. Он только вернулся с военной службы в Лукании и все еще был воинственно настроен.
– Новый Сатурнин! – громко выкрикнул юный Помпей Руф. – Что ж, на этот раз мы будем готовы, мы не дадим ему повести за собой толпу! – Теперь, когда почти все вернулись с войны, легче собрать верную команду и остановить его – что я и собираюсь сделать! Следующее собрание, которое он созовет, выйдет ему боком. Обещаю вам!
Тит Помпоний проигнорировал молодого человека, сосредоточив внимание на его отце и других присутствующих сенаторах.
– Сульпиций даже отдаленно не похож на Сатурнина, – настойчиво повторил он. – Времена не те, и Сульпицием двигают другие мотивы. Тогда нечего было есть. Теперь главная беда – долги. Но Сульпиций не стремится быть царем Рима. Он хочет, чтобы они управляли Римом. – Он указал рукой на представителей второго и третьего классов, запрудивших комиций. – И это совершенно другая история.
– Я послал за Луцием Корнелием, – сказал Титу Помпонию, Антонию Оратору и Катулу Цезарю, подойдя ближе к ним, младший консул, который слышал речь Помпония.
– Думаешь, ты сумеешь справиться с ситуацией, Квинт Помпей? – спросил Помпоний, верный своей манере задавать неприятные вопросы.
– Нет, не думаю, – честно признался Помпей Руф.
– А как насчет Гая Мария? – спросил Антоний Оратор. – Он может справиться с любой толпой в городе.
– Не теперь, – презрительно ответил Катул Цезарь. – В этот раз он поддерживает восставшего народного трибуна. Да, Марк Антоний, это Гай Марий вознес Сульпиция!
– О нет, не могу поверить, – произнес Антоний Оратор.
– Говорю тебе, Гай Марий поддерживает его!
– Если это действительно так, – сказал Тит Помпоний, – тогда я предположу, что Сульпиций вынесет на повестку дня четвертый закон.
– Четвертый? – хмуро переспросил Катул Цезарь.
– Он заберет у Луция Суллы командование в войне с Митридатом и передаст Гаю Марию.
– Он не посмеет! – закричал Помпей Руф.
– Посмеет. – Тит Помпоний пристально посмотрел на младшего консула. – Я рад, что ты послал за старшим консулом. Когда он будет здесь?
– Завтра или послезавтра.
Сулла прибыл следующим утром, еще до рассвета, помчавшись в Рим, как только прочел письмо Помпея Руфа.
«Выпадало ли на долю еще какого-нибудь консула столько плохих вестей? – спрашивал себя Сулла. – Сначала резня в провинции Азия. Теперь очередной Сатурнин. Моя страна банкрот. Я только что подавил восстание, но моему имени в анналах уже уготован позор за то, что я распродавал государственную собственность. И никто не оценит моих усилий и того, что я справился со всеми бедами. А ведь я справлюсь».
– Будет сегодня contio? – спросил он Помпея Руфа, в дом которого первым делом направился.
– Да. Тит Помпоний говорит, что Сульпиций собирается отобрать у тебя командование и передать его Гаю Марию.