– Тогда, – сказал Сцевола, – единственное, что мы можем сделать, – это объявить все дни созыва комиций, начиная с сегодняшнего и до того, какой ты сам выберешь, праздничными – устроим feriae.
– О, хорошая мысль! – воскликнул Мерула, лицо которого посветлело.
Сулла нахмурился:
– А это законно?
– Более чем. Консулы, великие понтифики и коллегия жрецов вольны устанавливать дни отдыха и праздников, в течение которых нельзя созывать народное собрание.
– Тогда вывеси объявление о feriae сегодня днем на ростре и на Регии и поручи глашатаям известить народ о наступающих выходных с сегодняшнего дня и вплоть до декабрьских ид. – Сулла злобно ухмыльнулся. – Срок его трибуната истечет за три дня до этого. И в тот самый момент, когда Сульпиций лишится своего поста, я предъявлю ему обвинение в государственной измене и подстрекательстве к бесчинствам.
– Тебе придется сделать это тихо, – поежившись, сказал Сцевола.
– О, волей Юпитера, Квинт Муций! Как можно судить его тихо? – обратился к нему Сулла. – Я приволоку его и буду судить! Только так! Если он не сможет охмурить толпу красивыми словами, он станет беспомощен, и ему придет конец. Я подмешаю ему дурманящее средство. Яд.
Две пары испуганных глаз скользнули по лицу Суллы. Слова о яде были им непонятны.
Следующим утром Сулла созвал сенат и провозгласил, что консулы и понтифики объявляют праздничный период, во время которого никакие собрания созываться не могут. Это вызвало только гул тихого одобрения, поскольку Гай Марий на заседание не явился и возразить Сулле было некому.
По окончании Катул Цезарь вышел из зала вместе с Суллой.
– Как посмел Гай Марий подвергать опасности сенат ради командования, которое он по состоянию здоровья уже не может на себя принять? – допытывался Катул Цезарь.
– О, потому что он стар, он боится. Разум его не тот, что был раньше, и он хочет стать консулом Рима в седьмой раз, – устало ответил Сулла.
Сцевола – великий понтифик, который ушел раньше Суллы и Катула Цезаря, – теперь бежал назад, им навстречу.
– Сульпиций! – кричал он. – Он проигнорировал объявление о feriae. Он называет это уловкой сената и созывает собрание!
Сулла не удивился.
– Я предполагал, что он выкинет нечто подобное, – сказал он.
– Тогда в чем смысл, зачем мы это делали? – возмущенно спросил Сцевола.
– Затем, что это даст нам возможность объявить любые законы, которые он выставит на обсуждение или проведет во время праздничного периода, недействительными, – объяснил Сулла. – Только в этом и заключается смысл нашей затеи.
– Если он проведет закон об исключении из сената всех должников, – сказал Катул Цезарь, – мы никогда не сможем объявить его законы недействительными. У нас просто не будет кворума. А это значит, что сенат как политическая сила прекратит свое существование.
– Тогда я предлагаю нам всем собраться вместе с Титом Помпонием, Гаем Оппием и другими банкирами и договориться об отмене всех сенаторских долгов – неофициально, конечно.
– Не получится! – подумав, сказал Сцевола. – Сенаторские кредиторы требуют своих денег, а денег нет! Ни один сенатор не занимает у таких уважаемых банкиров, как Помпоний и Оппий! Они слишком известны! Цензоры тут же все узнают!
– Тогда я обвиню Гая Мария в измене и конфискую его имущество, – предложил Сулла. Вид у него теперь был угрожающий.
– О, Луций Корнелий, ты не сможешь этого сделать, – простонал Сцевола. – «Народ-правитель» разорвет нас на куски!
– Тогда я вскрою свой неприкосновенный запас и сам выплачу сенаторские долги! – сквозь зубы сказал Сулла.
– И этого ты сделать не можешь, Луций Корнелий!
– Мне начинает надоедать это «не можешь», – сказал Сулла. – Позволить Сульпицию и своре легковерных идиотов, которые думают, что он отменит их долги, растоптать нас? Этого не будет! Пелион на Оссу, Квинт Муций! Я буду делать то, что должен!
– Фонд, – предложил Катул Цезарь. – Те из нас, у кого долгов нет, могут учредить денежный фонд для спасения тех, у кого они есть и кому грозит исключение из сената.
– Но чтобы это сделать, нужно время, – тоскливо произнес Сцевола. – Нам понадобится, по крайней мере, месяц. – У меня долгов нет, Квинт Лутаций. Подозреваю, как и у тебя. И у Луция Корнелия. Но наличные? У меня тоже их нет! А у тебя? Можешь ты наскрести больше чем тысячу сестерциев, не продавая собственности?
– Могу. Но с трудом, – ответил Катул Цезарь.
– А я не могу, – сказал Сулла.
– Я думаю, мы должны учредить такой фонд, – заключил Сцевола, – но это потребует продажи собственности. Что означает, деньги мы соберем слишком поздно. Сенаторы-должники к тому времени будут изгнаны. Однако, как только долги будут погашены, цензоры смогут восстановить их.
– Неужели ты думаешь, что Сульпиций разрешит это сделать? – спросил Сулла. – Он еще придумает какие-нибудь законы.
– О, как я хочу, чтобы Сульпиций попался мне в руки однажды темной ночью! – угрожающе сказал Катул Цезарь. – Как он смеет затевать все это в такое время, когда мы даже не можем найти деньги на войну, которую обязаны выиграть?
– Потому что Публий Сульпиций – умный и преданный идее, – сказал Сулла. – И я подозреваю, это Гай Марий подговорил его.
– Они оба заплатят, – сказал Катул Цезарь.
– Смотри, Квинт Лутаций, как бы они не заставили тебя платить, – предостерег Сулла. – Но все-таки они боятся нас. И не без основания.
Семнадцать дней должны были миновать между contio, сходкой, на которой закон выносился на обсуждение, и народным собранием, голосующим за его принятие. Публий Сульпиций Руф продолжал созывать contio, дни текли – время ратификации, которая казалась неизбежной, приближалось.
За день до того, как первая пара законов Сульпиция должна была быть поставлена на голосование, молодой Квинт Помпей Руф и его друзья, сыновья сенаторов и всадников, решили остановить Сульпиция единственным возможным теперь способом – силой. Держа в неведении отцов и курульных магистратов, молодой Помпей Руф и его друзья собрали больше тысячи человек в возрасте от семнадцати до тридцати лет. У всех были доспехи и оружие. Они все недавно вернулись с полей сражений италийской войны. Когда Сульпиций проводил собрание, внося поправки в его первые два законопроекта, тысяча тяжеловооруженных воинов, представителей первого класса, вошла на территорию Форума и атаковала собравшихся.
К такому повороту Сулла был не готов. Он и Квинт Помпей Руф в окружении других старших сенаторов наблюдали за Сульпицием с сенатской лестницы – и вдруг весь Нижний форум превратился в поле битвы. Сулла видел молодого Квинта Помпея Руфа, который крушил мечом все и вся, услышал страдальческий, надрывный крик его отца, стоявшего рядом, и тут же схватил его за руку с такой силой, что тот не смог двинуться с места.
– На надо, Квинт Помпей. Что ты можешь сделать? – резко сказал Сулла. – Ты даже не проберешься к нему.
К несчастью, толпа была так велика, что распространилась далеко за пределы колодца комиция. Не разбираясь в вопросах командования, молодой Помпей Руф разбросал своих людей кое-как, вместо того чтобы держать их клином и протаранить людскую массу. Если бы он это сделал, то, рассекая толпу, смог бы пройти сквозь самую ее гущу. Но в результате его неграмотных действий охранники Сульпиция легко сомкнули ряды.
Храбро сражаясь, сам Помпей Руф-младший успешно проложил себе путь по краю комиция и достиг ростры. Он взбирался на платформу ростры – добраться до Сульпиция! – и даже не заметил дюжего молодца средних лет, очевидно бывшего гладиатора, пока меч последнего не сверкнул над его головой. Молодой Помпей Руф рухнул с ростры прямо в руки охранников Сульпиция и был забит насмерть.
Сулла слышал, как закричал отец. Скорее, почувствовал, чем увидел, как несколько сенаторов оттаскивают его в сторону, и понял, что теперь, одержав победу в сражении с молодой элитой, охрана Сульпиция повернется к сенатским ступеням. Словно угорь, он проскользнул в толпе охваченных паникой сенаторов, прокладывая себе путь к торцу подиума Гостилиевой курии, и в конце концов смешался с обезумевшей толпой внизу. Его тога с широкой пурпурной каймой была отброшена. Ловким движением руки он сорвал хламиду с какого-то грека, затертого в драке. Он набросил ее на голову, скрыв под ней приметные волосы, чтобы выбраться из этого хаоса под видом греческого вольноотпущенника. Он нырнул под колоннаду Порциевой базилики, где несчастные торговцы в отчаянии пытались убрать свои лотки, и проложил себе дорогу к спуску Банкиров. Толпа редела. Здесь бои не шли. Сулла поднялся вверх по склону и прошел через Фонтинальские ворота.
Он знал, куда направлялся. Встретиться с главным зачинщиком этого безобразия. Он шел на встречу с Гаем Марием. Человеком, который хотел командовать войсками и стать консулом в седьмой раз.
Он отбросил свою хламиду, оставшись в одной тунике, и постучал в дверь Мария.
– Я хочу видеть Гая Мария, – сказал он рабу-привратнику таким тоном, словно явился в парадном облачении и блеске своих регалий.
Не желая отказывать человеку, которого он так хорошо знал, привратник оставил дверь открытой и впустил Суллу в дом.
Но к нему вышла Юлия, не Гай Марий.
– О, Луций Корнелий, это ужасно! – произнесла она и повернулась к рабу-слуге. – Подай вина.
– Я хочу видеть Гая Мария, – сквозь зубы сказал Сулла.
– Это невозможно, Луций Корнелий. Он спит.
– Тогда разбуди его, Юлия. Если ты этого не сделаешь, клянусь, я сам разбужу его!
Она снова повернулась к слуге:
– Пожалуйста, попроси Строфанта разбудить Гая Мария и скажи ему, что Луций Корнелий Сулла хочет видеть его по срочному делу.
– Он что, совсем выжил из ума? – спросил Сулла, протягивая руку к кувшину с водой. Жажда его была слишком сильной, чтобы пить вино.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду! – воскликнула Юлия, словно защищаясь.
– Брось, Юлия! Ты жена великого человека! Если