Один за другим Сулла представил на рассмотрение еще шесть законов. Порядок их обнародования был тщательнейшим образом продуман. Для Суллы было крайне важно, чтобы римские граждане не поняли его главного замысла до того момента, когда будет уже слишком поздно что-либо менять. И в течение этого времени он прилагал все усилия к тому, чтобы не допустить никаких столкновений между его воинами и жителями Рима, прекрасно сознавая, что народ сомневается в нем и не верит ему именно из-за присутствия войска.
Но поскольку Суллу меньше всего волновала народная любовь, ему нужно было только повиновение, он решил пустить слух, что в случае непринятия законов город ждет кровавое побоище. На кону стояла его жизнь, и он не останавливался ни перед чем.
Пока народ делал то, что от него требовалось, он был волен ненавидеть Суллу так же страстно, как он теперь ненавидел народ. Чего он не мог допустить, так это кровавой бани. Случись такое, его карьере придет конец. Но, прекрасно разбираясь в природе людского страха, Сулла знал, что крови не будет. И оказался прав.
Второй lex Cornelia выглядел вполне безобидно. В сенат, состоявший теперь из сорока человек, вводились три сотни новых членов. Закон намеренно был сформулирован так, чтобы избежать позорного клейма: в нем не говорилось о возвращении изгнанных или исключенных членов сената, новые сенаторы должны были назначаться цензорами обычным порядком. Цензоры не были обязаны восстанавливать должников. Тем временем под руководством Катула Цезаря в денежном фонде, учрежденном для помощи увязнувшим в долгах сенаторам, дела шли гладко, не хуже чем в Капуе. Фонд успешно действовал, – соответственно, и помех для восстановления бывших должников не было. А также трудности, возникшие в связи со смертью многих членов сената, наконец могли быть законно разрешены. Катулу Цезарю было неофициально поручено продолжать оказывать давление на цензоров, из чего следовало, что сенат очень скоро сможет собраться в нужном составе. Сулла в этом не сомневался. Потрясающий человек Катул Цезарь.
Третий lex Cornelia, однако, обнаружил грозящий кулак Суллы. Он отменял lex Hortensia, который действовал уже целых две сотни лет. Согласно положениям нового закона Суллы никакие вопросы не могли обсуждаться в трибутных комициях без предварительного одобрения сената. Этот закон не только надевал намордник на народных трибунов, он также связывал руки консулам и преторам. Без сенатского консульта ни плебейское, ни всенародное собрание не имели права издавать законы. Не могли трибутные комиции и вносить изменения в формулировки сенатских консультов.
Четвертый lex Cornelia был спущен всенародному собранию как сенатский консульт. Он укреплял положение центурий, упраздняя изменения, которым они подверглись в первые дни республики. Центуриатные комиции теперь возвращались к той форме, которую они имели во времена правления царя Сервия Туллия. Почти половина голосов передавалась представителям первого класса, наделяя их влиянием практически равным влиянию всех остальных классов, вместе взятых. Согласно новому закону Суллы сенат и всадники получали такую политическую силу, какой обладали во времена царей.
Пятый lex Cornelia высветил занесенный для удара меч Суллы. Это был последний закон, который должно было утвердить всенародное собрание. В будущем трибутные комиции лишались права обсуждать и принимать законы. Отныне все законы должны были обсуждаться и приниматься центуриатными комициями, где сенат и всадники могли контролировать все и вся, особенно если действовали сплоченно, а они всегда объединялись против любых радикальных изменений или уступок низшим классам. Отныне трибы практически лишались власти, как во всенародном, так и в плебейском собрании. Всенародное собрание одобрило пятый lex Cornelia, понимая, что подписывает себе приговор. Они могли избирать магистратов, но ничего больше. Чтобы вершить суд в трибутных комициях, требовалось вначале принять соответствующий закон.
Все законы Сульпиция были высечены на досках и номинально по-прежнему действовали. Но что толку? Какой смысл в том, что новые граждане Италии и Италийской Галлии, а также граждане-вольноотпущенники двух городских триб были распределены по всем тридцати пяти трибам? Трибутные комиции не могли издавать законы и вершить суд.
Здесь таился изъян новой законодательной программы, и Сулла это понимал. Если бы он не был так озабочен походом на Восток, он бы что-нибудь придумал. Но в его распоряжении было слишком мало времени. Изъян касался народных трибунов. Сулла сумел вырвать жало у змеи. Они не могли заниматься законотворчеством, не могли проводить судебные разбирательства. Да, он вырвал у них зубы. Но он не сумел вырвать у них когти. И какие когти! Они все еще имели полномочия, коими были облечены с момента появления этой должности. И одно из прав, которым они обладали, было право вето. Во всех своих законах Сулла очень старался не целиться непосредственно в магистратов, а только в государственные институты. Строго говоря, он не сделал ничего, что могло быть истолковано как предательство. Но лишить народных трибунов права вето – это измена. Нарушение mos maiorum. Трибунат существовал почти столько же, сколько существовала республика. Трибуны были неприкосновенны.
Между тем законодательная программа завершилась. Правда, не на Римском форуме, куда народ был приучен являться и видеть собственными глазами, что происходит. Шестой и седьмой leges Cornelia были представлены центуриатным комициям на Марсовом поле в окружении войска Суллы, теперь стоявшего здесь лагерем.
Провести шестой закон на Форуме Сулле вряд ли бы удалось. Он аннулировал все законодательные акты Сульпиция на том основании, что они были приняты с применением силы и во время официально объявленных feriae – религиозных празднеств.
Последний закон касался, вообще говоря, судебного преследования. В нем были перечислены имена двадцати человек, обвиняемых в измене. Имелось в виду не оскорбление величия, quaestio de maiestate, в трактовке Сатурнина, а государственная измена, perduellio, как она понималась исстари. Гай Марий, Марий-младший, Публий Сульпиций Руф, городской претор Марк Юний Брут, Публий Корнелий Цетег, братья Грании, Публий Альбинован, Марк Леторий и с ними еще двенадцать человек. Центуриатные комиции осудили их всех. А государственная измена означала смертную казнь. Изгнание, по мнению центурий, являлось недостаточно суровым наказанием. Больше того, предать изменника смерти можно было в момент задержания. Никаких формальностей не требовалось.
Ни с чьей стороны Сулла не встретил противодействия. Ни со стороны своих друзей, ни со стороны глав сената. Исключение составил только младший консул. Квинт Помпей Руф все мрачнел и в конце концов решительно заявил, что не может мириться с казнью таких людей, как Гай Марий и Сульпиций.
Зная, что в действительности он не собирается казнить Мария (Сульпиций – другое дело, с ним он охотно бы расправился), Сулла попытался ободрить Помпея Руфа. Но когда это не сработало, начал настойчиво твердить о смерти молодого Квинта Помпея от рук головорезов Сульпиция. Но чем больше давил Сулла, тем упрямее становился Помпей Руф. Для Суллы было жизненно важно, чтобы никто не заметил раскола между консулами, так деловито и грамотно лишившими жизнеспособности трибутные комиции. Согласие дало трещину. Поэтому он решил, что Помпея Руфа следует удалить из Рима, чтобы солдаты на улицах Священного города не уязвляли его тонкую натуру.
Одной из самых захватывающих перемен, связанных с его политической деятельностью, стало новое для Суллы ощущение абсолютной власти. Он принял эту перемену как данность, упиваясь и наслаждаясь ею. Теперь он чувствовал куда большее удовлетворение, принимая законы, разрушающие чьи-то жизни, чем в былые дни, когда ему приходилось прибегать к убийствам. Манипулировать сенатом, заставляя его уничтожить Гая Мария, было намного увлекательнее и, определенно, доставляло больше удовольствия, чем подсыпать медленно действующий яд и держать руку умирающего. Этот аспект государственного управления открыл перед Суллой новые перспективы. Вознес в такие сферы, исключительные и кристальные, что он возомнил себя олимпийцем, глядящим сверху вниз на этих беснующихся кукол. Свободным от всякой морали и этических ограничений.
Итак, он собрался устранить Квинта Помпея Руфа абсолютно новым и изощренным способом. Способом, который требовал напряжения ума и избавлял от множества забот. Зачем рисковать и убивать самому, если всегда найдутся люди, готовые брать на себя ответственность и убивать для твоего блага?
– Дорогой мой Квинт Помпей, тебе нужно развеяться, – сказал Сулла своему младшему соратнику с искренней теплотой в голосе. – Я вижу, что после гибели нашего дорогого мальчика ты стал мрачнее тучи, легко раздражаешься. Ты потерял способность непредвзято мыслить, не можешь оценить размеры и значимость нашего правительственного замысла. Тебя выбивает из колеи любая малость! Но я не думаю, что отдых тебе поможет. То, что тебе сейчас нужно, – это погрузиться в работу.
Потухший взгляд остановился на лице Суллы. В нем была искренняя симпатия. Как он мог не испытывать благодарности за то, что его служба младшим консулом связала его с одним из самых выдающихся людей, каких знала история. Кто мог предположить в то время, когда их союз только намечался, что события повернутся таким образом?
– Я знаю, ты прав, Луций Корнелий, – ответил он. – Вероятно, прав во всем. Но мне очень трудно примириться с тем, что произошло. И продолжает происходить. Если ты находишь, что есть что-то, в чем я могу быть полезным, я буду рад этой работе.
– Есть одна крайне важная вещь, которую ты можешь сделать, – такое поручение только консулу по плечу, – охотно подхватил Сулла.
– Какое?
– Ты можешь освободить Помпея Страбона от обязанностей командующего.
Неприятная дрожь охватила младшего консула, который теперь смотрел на Суллу с тревогой.